Одной из интереснейших работ о великом живописце XVII века является роман "Рембрандт" (1935), принадлежащий перу известного голландского писателя Тейна де Фриса.
Создавая роман о Рембрандте, Тейн де Фрис не ставил перед собой задачи дать всеобъемлющую картину жизни и творчества гениального сына своего народа.
Писатель задался целью создать образ Рембрандта - человека честного и бескомпромиссного; поэтому, минуя период молодости, успеха, счастливой любви, он обращается к наиболее сложному и трудному периоду в жизни художника, когда творчество уже зрелого сложившегося мастера вступает в противоречие с требованиями буржуазного общества, утратившего свои демократические традиции. В этом конфликте, несмотря на удары судьбы, Рембрандт-человек остается верен себе, своим гуманистическим идеалам, которым отдал до конца всю свою жизнь, все свое искусство.
Таким был Рембрандт, таким он предстает на страницах романа Тейна де Фриса.
Содержание:
От издательства 1
Моим советским читателям 1
Книга первая 1
Книга вторая 28
Книга третья 45
Примечания 66
Тейн де Фрис
Рембрандт
Моей жене.
От издательства
В соответствии с решением Всемирного Совета Мира советская общественность широко отмечает в 1956 году юбилей многих великих деятелей мировой культуры.
Среди этих деятелей высится гигантская фигура голландца Рембрандта Харменса ван Рейна (1606–1669). Триста пятьдесят лет, отделяющие нас от дня рождения Рембрандта, не смогли предать забвению творчество этого гениального художника-реалиста. Это и понятно, ибо на полотнах и рисунках Рембрандта с необычайной глубиной и эмоциональной напряженностью нашла воплощение жизнь простых людей его времени.
О Рембрандте написано немало книг. Трагическая судьба этого большого художника и человека привлекала внимание многих писателей мира, многих исследователей и критиков.
Одной из интереснейших работ о великом живописце XVII века является роман "Рембрандт" (1935), принадлежащий перу известного голландского писатели-коммуниста Тейна де Фриса.
Создавая роман о Рембрандте, Теин де Фрис не ставил перед собой задачи дать всеобъемлющую картину жизни и творчества гениального сына своего народа.
Писатель задался целью создать образ Рембрандта - человека честного и бескомпромиссного; поэтому, минуя период молодости, успеха, счастливой любви, он обращается к наиболее сложному и трудному периоду в жизни художника, когда творчество уже зрелого сложившегося мастера вступает в противоречие с требованиями буржуазного общества, утратившего свои демократические традиции. В этом конфликте, несмотря на удары судьбы, Рембрандт-человек остается вереи себе, своим гуманистическим идеалам, которым отдал до конца всю свою жизнь, все свое искусство.
Таким был Рембрандт, таким он предстает на страницах романа Тейна де Фриса.
Моим советским читателям
Я счастлив и горд тем, что мой исторический роман о гениальном голландском художнике издается в Советском Союзе и будет прочитан народами великой страны, строящей социализм.
Три или даже почти четыре года я напряженно работал над созданием этого произведения: то откладывал рукопись, то возвращался к ней снова, а закончив, с волнением наблюдал за ее выходом в свет. Когда книга впервые вышла в моей стране, на родине Рембрандта, ничто еще не связывало меня с Советским Союзом. Я имел тогда лишь смутное представление о том, что такое социализм. Я знал, правда, что в мире происходят большие перемены. Но лишь позже осознал я все значение этих перемен и понял, какие новые творческие задачи они ставят перед писателем.
Возможно, мой роман "Рембрандт" и выраженные в нем взгляды на искусство и действительность покажутся слишком лиричными и романтическими. Если бы я писал его теперь, я, вероятно, и сам отнесся бы ко многому более критически.
Тем не менее этот роман написан с большой серьезностью и искренностью, с глубоким уважением к трагической судьбе моего соотечественника; он пронизан желанием понять гений художника и донести это понимание до других людей, моих читателей.
С тех пор роман о Рембрандте прошел долгий путь, обошел много стран. И теперь, когда мы отмечаем 350-летие со дня рождения художника, книга эта предстанет перед читателем Советского Союза. Я не прошу вас, советские читатели, отнестись снисходительно к его недостаткам, но мне хотелось бы, чтобы вы прочли и приняли его как посильную дань восхищения перед гением Рембрандта ван Рейна, восхищения, которое объединяет ныне людей всего мира.
Тейн де Фрис.
Москва, 16 июля 1956 г.
Книга первая
I
1650 год…
Беспокойный и тяжелый год для Нидерландов. Беспокойный и тяжелый год в доме Рембрандта.
Весной появилась она, эта немощь. Долго и незаметно подкрадывалась к нему - и настигла. Сначала он пытался бороться. Яростно накинулся на работу, заставляя себя водить кистью по холсту, в надежде, что снова придет радость труда, которая увлечет его. Он натянул свои самые большие холсты: размаха рук не хватало, чтобы измерить ширину их от края до края. Самые смелые замыслы, на которые он когда-либо отваживался, должны воплотиться теперь в образы; чем выше взлет, тем удачнее творение. Но едва он принимается писать, как творческое видение покидает его; бессильно опускается рука, и он не находит в себе самом ничего, кроме немощи, пустоты.
Сейчас, летом, все в нем молчит.
Он сидит перед снятым с рамы холстом, на котором древесным углем нанесены какие-то линии; у него нет ни цели впереди, ни мыслей, он подавлен и одинок… Иногда, после многих часов тяжкого раздумья он с тайным страхом пытливо вглядывается в зеркало, которое висит на уровне его головы, и отшатывается испуганно при виде собственного лица: оно осунулось, изборождено морщинами. А глаза - глаза померкли, потускнели; под седыми дугами бровей он видит две темные впадины, откуда глядят утратившие блеск глаза.
Маг в нем умер. Он забыл волшебное слово.
Рембрандт отворачивается от зеркала.
Днем он запирается в мастерской и никого туда не пускает, даже маленького Титуса. Ученики видят его теперь только за столом, во время еды. Вначале они выражают недовольство, потом становятся непочтительными. Ван Хохстратен бесцеремонно покидает Рембрандта и возвращается в Дордрехт, братья Фабрициус начинают работать самостоятельно, а учитель как будто ровно ничего не замечает. Тишина и подавленность царят в опустевшем доме Рембрандта. Хендрикье, новая экономка, не осмеливается более петь; Титус убегает на улицу, если ему хочется затеять какую-нибудь шумную игру. Один за другим уходят в вечность дни, странные, нереальные.
Он отказывается принимать друзей, даже Францена, этого старого и доброжелательного советчика, или Сегерса, которого он так любит. Ни видеть, ни слышать никого не хочет. Кто может помочь ему? Он не выходит даже погулять, разве только под вечер, да и то все реже и реже. На улицах он жмется к стенам домов, прячась в их тени. Выбирает пустынные набережные и переулочки, куда мало кто отваживается заглянуть. Его пугает каждая встреча с людьми, прежде всего с торговцами картин; они, эти лицемеры, будут, конечно, дотошно выспрашивать о его новейших работах. Но он хорошо знает, что за его спиной они пожимают плечами, а живописцы, собравшись в кабачке Аарта ван дер Неера, ругают его последние картины.
Дома, за обеденным столом, он прикидывается хладнокровным и уверенным в себе-; чтобы спокойно, как подобает, прочитать главу из священного писания и молитву. Потом, вернувшись в гулкую тишину своей мастерской, он с горечью признается себе, что все это - ханжество перед лицом всевышнего; и он избегает вопросительного взгляда темных детских глаз Титуса.
За окнами веет горячий летний ветер. Он приносит с собой в город запахи сена и соленой морской воды. В унылых городских садах цветут подсолнухи и доживают свой короткий век чахлые цветы шиповника. Грозовые свинцово-синие тучи нависают по ночам над городом. Рембрандт лежит без сна, вглядываясь в зловещий полумрак, изредка прорезаемый вспышками молний; он вздыхает и ворочается в постели и лишь под утро забывается недолгим тревожным сном.
Иногда в нем оживают воспоминания…
Амстердам. Много лет назад. Тот же дом.
Только рядом с ним Саския, юная и сияющая. Бурные и нежные любовные ночи, дни, озаренные пьяной радостью творчества. Он пишет с каким-то самозабвением, без устали гравирует; любовь Саскии, безоблачное счастье их молодого супружества рождают в нем чувство всемогущества. В ту пору он был еще знаменит, его чествовали, им восхищались. Он был в моде, заказы так и сыпались со всех сторон. Но всегда, среди любой работы, его тянуло писать одну только Саскию; пусть купцы и доктора дожидаются заказанных ими больших групповых портретов или сцен на библейские темы, - его любовь прежде всего! Порой, когда Саския хлопотала по хозяйству, он тихонько подкрадывался к полуоткрытой двери и восхищенным взором наблюдал за ней, а затем быстро и безошибочно запечатлевал ее образ на первом попавшемся под руку клочке бумаги, на серебряной или медной пластинке; ему доставляло огромное удовольствие показывать потом Саскии, как и где он ее застиг. Ее удивление и ее радость приводили его в восторг. Однако больше всего он любил заставать Саскию врасплох в ее тихой комнатке; он подхватывал ее на руки, и она, шаловливо сопротивляясь и смеясь от неожиданности, крепко прижималась к его груди. Он нес ее в залитую солнцем мастерскую и усаживал рядом с собой в самый сноп солнечного света, в котором плясали золотые пылинки. Оставшись с ней наедине, он жадными пальцами ощупывал ее фигуру, расстегивал платье и смотрел на Саскию таким дерзким взглядом, что она смущалась и краснела, но все же отвечала ему улыбкой.
Он порывисто и жарко целовал ее, любуясь ее гладкой, отливавшей жемчужным блеском кожей там, где ее не скрывала одежда, потом торопливо приносил ворох блестящих шелков - парчу, атлас, шуршащий зефир золотистых, темно-синих, изумрудных и пурпурных тонов. Искусной рукой он проворно драпировал ее в эти шелка, и она представала перед ним какая-то совсем новая, в фантастическом великолепии, с терпеливой и ласковой улыбкой на губах.
Рембрандт гордо и радостно смеялся. И все же ему всегда казалось, что наряд ее еще недостаточно роскошен! Он отступал шага на два назад и пытливо всматривался в нее; затем открывал тяжелые дверцы резного шкафа, тщательно и придирчиво выбирал из ларца драгоценности, поглотившие значительную часть приданого Саскии, - но ведь все эти сокровища предназначались только для нее! Он отбирал сверкающие каменья, чтобы украсить ее; иногда это были рубины - застывшие крупные капли темно-красного, густого вина, или же молочно-белые опалы с перламутровым отливом; а иной раз он извлекал из ларца тяжелые золотистые топазы или блестящие кораллы с гранями самой разнообразной формы; он перебирал тяжелые кованые золотые цепи и не раз царапал пальцы об острия серебряных булавок.
Украсив ее белую круглую шею ожерельями, он обвивал широкой цепью золотые душистые волосы Саскии, так что ее головка, еще более прелестная, чем всегда, начинала клониться под тяжестью сверкающего груза. Тогда он подносил ей зеркало, и оба они, молодые и шаловливые; дружно смеялись над чудесными превращениями, которые он придумывал для нее.
И вот она перед ним, его юная цветущая подруга, - всякий раз в миом, роскошном наряде; и всякий раз он торопливыми штрихами набрасывал рисунок, дрожа от нетерпения запечатлеть поскорее игру красок.
Так проходили первые месяцы их любви.
Теперь их очарование терзает Рембрандта, и порой он даже сомневается, действительно ли это он, тот влюбленный, с бокалом искристого вина в поднятой руке там, на картине, рядом с Саскией.
Но, вероятно, так оно и было. Он решительно все помнит. Он помнит также, что не похожий на действительность пьянящий сон длился всего несколько месяцев. Потом пошли дети. Рембрандт помнит эти маленькие, слабые создания на руках у Саскии. Они умирали один за другим, - едва успев получить имя; и с каждым из них таяли запасы - жизненных сил у любимой. Единственный ребенок, оставшийся в живых, маленький темноглазый Титус, стоил Саскии жизни. Всего один год лелеяла и пестовала она его, и как же счастлива она была! Целый год она изо всех сил боролась, стараясь отдалить свой конец; она не хотела оставлять сиротой беспомощное существо, не хотела ввергнуть в отчаяние отца ребенка. Но с каждым днем она угасала, страдала все сильнее и навеки уснула на роскошном широком ложе, на котором с тех пор никто уже не спал; она навсегда покинула Рембрандта, и он сам вынес ее из дому.
Этого ему никогда не забыть. Порой воспоминания доводят его до отчаяния, дурманят голову.
Саския! Саския!
Я так одинок! Зачем я живу? Что привязывает меня к тем, кто пережил тебя?
Я смертельно устал. Я грешил, Саския; у меня были связи с другими женщинами. Я не любил их; я всюду искал одну тебя, Саския! Саския!
Прости меня за все! Жизнь моя кончена. Я больше не в силах работать, не в силах молиться. Позови меня, и я приду. Здесь мрак, глубокая тьма.
Саския! Саския!
II
Вдова трубача, грубая женщина, прежняя экономка Рембрандта, пользовалась еще его благосклонностью, а Хендрикье Стоффельс уже полновластно хозяйничала на кухне; когда же выяснилось, что экономка обкрадывала своего хозяина и чуть ли не вся улица сбежалась смотреть, как люди в черном, явившиеся из исправительного заведения, уводили ее, Хендрикье стала управлять всем домом.
Хендрикье Стоффельс - маленькая шатенка, ей нет еще тридцати. Крошку Титуса она боготворит. Он приносит ей вожделенные радости материнства. Она прижимает к груди хрупкого темноглазого мальчика и горячо ласкает его, словно животное своего детеныша, и Титус ее любит больше всех, называет мамой, будто и в самом деле это она родила его.
С отцом Титуса она редко разговаривает. Ома знает, что ее предшественница жила с ним и в то же время обманывала его, покусившись на честь, на прошлое и на деньги Рембрандта. Поэтому Хендрикье робеет перед хозяином. Она даже довольна, что он думает, видно, совсем о другом, когда рассеянно дает ей какое-нибудь поручение.
Порой она замечает, что его тяготят заботы и что ему трудно уследить за всем в доме; однако она не осмеливается предложить ему свою помощь. Деньги, которые он дает ей на хозяйство, ома бережет, как свои собственные. Она старается экономить и тщательно проверяет расход и приход. Иной раз исчезают довольно значительные суммы. Но ей известно, что хозяин сам обкрадывает себя. Он никогда не может устоять перед соблазном владеть всем, что его восхищает; однажды, делая в городе закупки, она увидела его на аукционе; из-за какой-то картины он схватился с человеком, бывавшим раньше у них в доме; суммы, которые они, точно одержимые, выкрикивали друг другу в лицо, смутили и испугали ее. Она видит, как в мастерской хозяина накапливаются сокровища: редкостное оружие, шлемы, огромные причудливой окраски раковины, сверкающие восточные ткани, драгоценные камни, картины и гравюры - отдельными листами и целыми кипами.
Не раз испытывает Хендрикье тревогу и страх. Она воспитана в скромности, набожна. По воскресеньям три раза на день ходит в церковь и ужасно боится суровых, одетых в черное мужчин, сидящих на высоких скамьях старейшин. Пожалуй, больше, чем громовых слов, изрекаемых с амвона. Порой ее терзают сомнения: подобает ли ей находиться в таком доме, как у Рембрандта? Поведение хозяина часто кажется ей греховным, поступки - предосудительными, расточительность - легкомысленной, чуть не языческой; картины со странными полуобнаженными или фантастически разряженными фигурами, вольные разговоры учеников, роскошная мебель в прихожей и в гостиной - все это ошеломляет и отпугивает ее. Не в силах больше выносить такую жизнь, она, лежа в своей маленькой чердачной каморке, снова и снова принимает решение вернуться в родное село.
Но каждый раз что-то удерживает ее; вначале - любовь к Титусу, а теперь, этим летом, чувство, в котором она пока не может, не смеет себе признаться.
Она замечает, что хозяин становится все молчаливее, избегает людей, замыкается в себе. Его спальня расположена под ее каморкой. Странную ведет он жизнь! Что, в сущности, она о нем знает? Действительно ли он такой вольнодумец, как все твердят? Она видит его лишь мельком. О чем он думает, что делает весь день, остается для нее загадкой.
Но все же она внимательно присматривается к нему и втихомолку восхищается, несмотря на тайный страх, который он ей внушает. Она знает, что он знаменит; она видела огромные и удивительные картины, которые он написал; они висят повсюду, даже в прихожей. Это какие-то смущающие душу, загадочные изображения; далеко не все в них ей понятно, и часто они пугают ее; по вечерам, когда на картины падает сверху тусклый свет, она не решается взглянуть в их сторону - ведь огромные золотые фигуры шевелятся, как призраки, она это знает наверняка - и скорее пробегает мимо, к светлому огоньку своей кухни.
Странную и одинокую жизнь ведет ее хозяин.
Зато каким ласковым и простым бывает он за столом! Приглушенным голосом он читает молитву, и это в тысячу раз приятнее, чем визгливые выкрики сухопарого церковного причетника во время богослужения.
А теперь, вот уже сколько времени, этот низкий, приглушенный голос звучит устало; хозяин стал еще рассеяннее. Она видит, что он чем-то глубоко подавлен, как будто потерял бесценное сокровище. Что его мучает? Отчего он страдает?
Хендрикье с удивлением чувствует, как в душе у нее растет жалость и нежность к одинокому отцу Титуса. Она не раз ловит себя на том, что ей хочется по-матерински прижать к себе и погладить эту голову с широким низким лбом и беспорядочными прядями уже седеющих волос; ей приходится сдерживать желание приласкать его, когда она видит, как устало закрывает он библию в коричневом кожаном переплете и молча, молитвенно сложив ладони, наклоняется над столом. Нет, так кротко, так скромно вольнодумец не может себя вести, - в этом Хендрикье убеждена.