Гладкий подтверждал в письме то, о чем еще два дня назад сообщили гонцы из Полесья. Вновь избранный региментарий Вильга по приказу коронного гетмана подошел с войском к Припяти. Сам Вильга расположился в Чернобыле. У региментария пятьдесят хоругвей: валахских, панцырных, гусарских, да казацкие полки Яремы Гладкого, Искрицкого, Килияна. Ярема Гладкий доносил еще, что к Вильге идет также отряд немецкой пехоты и артиллерия, а какой-то игумен, из боязни не назвавший себя, уведомил его, что гарнизон Белой Церкви тоже усилен.
Палию было над чем задуматься: против него развертывалось большое наступление.
Обо всем этом Палий рассказал на раде. Казаки единодушно требовали выступить против региментария. Особенно возмутило их то, что с поляками были и казачьи полки.
Расходились, когда с выгона уже возвращалось стадо. Палий и Андрущенко прижались к тыну, пропуская скот. Медленно проходили коровы. Овцы трусили, дробно пощелкивая копытцами, и терлись о ноги Палия и Андрущенко. Но вот проехали на лошадях пастухи со свернутыми бичами в руках, и казаки двинулись дальше.
- Стада какие! Завидуют вражьи ляхи нашим достаткам…
- Свернем в переулок, - перебил его Палий, - вон опять табун идет, измажут кони. Жинка заругает, скажет - в "кавуны" с детьми играл. Через этот двор выйдем стежкой к валу.
- Погоди, впереди табуна, кажись, казаки едут. А с ними еще кто-то. Ей-богу, татары!
- Чего их нечистый несет? Иди один, верно опять какое-нибудь посольство. Я пойду к себе.
Едва Палий успел надеть кунтуш и подпоясаться, как в ворота въехали всадники. В дом вошел Савва.
- День добрый, Семен! Принимай гостей - татары приехали.
- С чем?
- Послы от хана.
- А кого же это он к нам снарядил?
- Буджацкий ага с беями и мурзами. Ничего не скажешь - знатное посольство.
- Проси, пусть заходят.
В светлицу один за другим вошли ага, еще два посла и толмач. Последним вошел и остановился в стороне молодой красивый татарин.
Послы поклонились, толмач вышел вперед и перевел слова аги:
- Великий хан послал меня, его верного слугу, пожелать тебе долгих лет жизни и передать подарки великого хана.
Ага ударил в ладоши. Два низкорослых татарина внесли и положили на ковры красивое шелковое седло, лук и золотой колчан с серебряными стрелами. Палий махнул рукой, останавливая приготовившегося переводить толмача, и по-татарски обратился к аге:
- Пусть аллах дарует хану доброе здоровье и много лет счастливой жизни. Передайте хану, что я благодарен ему за подарки.
Ага взглянул на Савву, который сидел в стороне, и приблизился к Палию.
- Я хочу поговорить кое о чем с паном полковником.
- Как можно? Завтра поговорим. Вы - с дороги. Не такой уж я негостеприимный хозяин, чтоб сразу начинать беседу. Да и обычай нам это запрещает.
Ага хотел возразить, но Палий взял его за плечи и увел в соседнюю комнату, поручив Федосье устроить гостей.
Вернувшись, он увидел, что молодой татарин, вошедший последним, стоит на прежнем месте. Теперь он подошел к Палию и несмело сказал:
- Вам мать поклон передавала.
- Какая мать, откуда?
- Моя маты, из Бахчисарая, - ответил татарин по-украински.
Палий напряженно наморщил лоб, стараясь вспомнить что-то забытое, давнее. Потом снова взглянул на юношу и почти крикнул:
- Маруся? Сестра?! Так ты сын ее! Значит, она жива?
- Да, я племянник ваш. Мы про вас много слыхали. Мамо просили меня поехать к вам, батько долго не пускал, а потом согласился. Тут и случай представился.
Палий усадил племянника и еще раз вгляделся в его лицо.
- Похож. Слыхал я, будто она жива, только не очень верил. Сколько лет прошло, я тогда еще таким, как ты, был. Рассказывай все про нее… Нет, разденься сначала. Федосья, иди сюда… Тебя как звать?
- Чора-мурза… Чора просто.
Парень совсем растерялся. Раздеваясь, он отвечал на вопросы Палия, от смущения путая украинские и татарские слова.
- Мать велела оказать, чтоб пан полковник не слушался увещаний аги и не подписывал договора, - говорил Чора. - Ага даже не ханом послан, а самим султаном турецким. Султан только на время замириться хочет.
- Понимаю, не удержались под Азовом. Мир нужен, чтобы против русских больше войск бросить. Я об этом сразу догадался. Не выйдет: с чем приехал, с тем и поедет. Ну, а теперь рассказывай.
- Мать очень по вас скучает. Она любит вас, а я маму люблю, немилы мне походы на людей безвинных. Она мне часто песни поет. Только отец не велит ей петь эти песни.
Беседовали до поздней ночи. Потом Палий вышел за ворота и присел на колоде выкурить люльку. К нему подошел Савва:
- Не спится?
- Еще успеем поспать. Дымок сойдет, сон придет, - ответил Палий и пыхнул люлькой.
Савва поймал ночного мотылька и стал с нарочитой внимательностью разглядывать его. Палий улыбнулся: странно было видеть большое, грубоватое, с торчащими усами лицо Саввы рядом с нежным, прозрачным тельцем мотылька. Савва вытянул губы и легко подул на мотылька.
- Почему ты при мне не захотел с послами говорить?
- Потому, что думаю говорить с ними не только при тебе.
- При ком же еще?
- Завтра к нам приедет посланец Мазепы Роман Проценко, так я хочу поговорить при нем.
- Зачем при нем? Чтоб показать Мазепе нашу покорность?
- При чем тут покорность? Разве ты не догадываешься, зачем они приехали?
- Пленными обменяться.
- Не только. Они станут уговаривать нас заключить с ними договор, - вернее, перейти к султану на службу.
- А Проценко, значит, прислан за нами наблюдать? Ты думаешь, легко будет Мазепу обвести?
- Я и не намерен его обводить. Разве только припугнуть немножко: Мазепа в Москву донесет, что к нам со всех сторон подъезжают; может, тогда и царь скорее согласится к себе принять.
- Как бы эти переговоры при Проценке нам во вред не пошли.
- Думаю, что нет. Вот к лучшему ли будет, того не ведаю.
- На мою думку, так все вроде к лучшему идет.
- Ну, мне пора, спать хочется… Ты ко мне шел?
- Я… да нет. Проходил мимо, вижу, ты куришь…
Ночью Палий вдруг проснулся от легкого прикосновения Федосьиной руки к плечу:
- Семен, поднимайся, Цвиль просит выйти, обоз какой-то пришел.
Палий быстро оделся, вышел на крыльцо. Ночь была тихая, светлая. За садом, как бы заглядывая через верхушки яблонь и груш, яснел месяц, заливая неживым, бледным светом двор и улицу, золотя крест на куполе церкви, которая высилась вправо через дорогу.
На крыльце Палия поджидал Цвиль и еще какой-то невысокий человек.
- Батько, - зашептал Цвиль, - обоз московский, порох, свинец, ружья нам привезли, вот старший над обозом.
Палий крепко пожал протянутую ему руку.
- Вот спасибо большое. Будет, чем шляхту угощать. Величать-то тебя как?
- Это неважно, Иваном зови. Где нам выгружать товар свой? Красный товар тебе привезли.
- Сколько возов?
- Восемь.
- Прямо во двор въезжайте, вон к тому хлеву, а потом мы уже в погреб перетащим. Цвиль, позови казаков на помощь.
- Не нужно. Сами управимся, посветить бы только.
Семашко, который тоже оделся, зажег в сенях сальный фитиль и, прикрывая его полой, понес к хлеву.
Тихо поскрипывая колесами, во двор один за другим въезжали возы.
Когда возы были разгружены, Палий подошел к Ивану.
- Ну, теперь пусть хлопцы задают волам корм и в хату идут, потом будем на ночь устраиваться.
Но Иван сказал, что не велено им задерживаться в Фастове, они должны затемно уехать из города.
Тогда Гусак и Семашко погрузили на один из возов барило оковитой, бочонок меду и полмешка сала. Прощались возле ворот. Возы, так же тихо поскрипывая, выехали со двора и медленно двинулись вдоль улицы, оставляя за собой серое облако пыли.
Месяц почти спрятался за деревьями, и на двор легли длинные тени.
Проценко приехал на другой день утром. Палий посадил посла Мазепы рядом с собой за широкий дубовый стол и извинился, что не может сейчас принять его как следует, ибо ждет послов от хана; вот когда их примет, тогда, дескать, и поговорить можно будет с глазу на глаз.
Вдоль стен горницы уже сидели и стояли сотники и казаки. Ага вошел. При виде стольких людей он недовольно поморщился, прищурив и без того узкие щелочки косо прорезанных глаз.
- Я хотел поговорить один на один…
- У меня нет тайн от своих людей. Позови толмача.
Вошел толмач. Ага немного помялся, но решил говорить.
- Пан полковник, хоть ты уже много лет водишь казаков в наши земли, однако хан прощает тебе все. Нет более ласкового сердца, чем сердце хана…
Ага ждал, как отзовется Палий на эти слова, но тот молчал. Тогда ага продолжал:
- Хан приказал мне спросить у казаков: не пора ли положить конец нашим войнам? У хана довольно врагов, и зачем казакам Палия умножать их число? Ведь и у полковника врагов тоже много…
Сказав это, ага дернул бровью, словно хитро подмигнул Палию. Сотники насмешливо посматривали на посла Мазепы, но когда Проценко, в свою очередь, взглядывал на кого-нибудь из них, тот равнодушно отворачивался, словно происходящее вовсе его не занимало.
Савва, сидевший рядом с Проценко, легонько толкнул его локтем:
- И что ты будешь делать? Чуть ли не каждый месяц едут: не от короля, так от хана, не от хана, так от молдавского господаря, не от господаря, так от самого султана. А батько всем отказывает.
В горнице продолжал звучать резкий гортанный голос аги:
- Еще хан повелел мне спросить тебя: не захочешь ли ты помогать хану, когда ударят его тулумбасы, призывая войско на битву? Хан сразу же выдаст деньги на тяжары, на военное снаряжение и лошадей.
- У нас свои есть! - крикнул из угла Цвиль. Однако толмач сделал вид, что не слышит его слов.
- Значит, стать на службу к хану? - спросил Палий.
Ага утвердительно кивнул головой.
Палий окинул взглядом сотников:
- Что мы ответим на это послу хана?
- Пусть едет, с чем приехал.
- Не там ищет хан прислужников.
- Слышишь, посол, что моя старшина говорит?
- Хан велел спросить тебя, Палий, не согласишься ты хотя бы такой договор составить, чтобы жить нам отныне в мире, не переступая наших границ?
Палий снова посмотрел на сотников.
- И договора не надо. Надоело нам его слушать. Передай хану… - начал было Зеленский.
Но Палий перебил его:
- Не будет и договора. Езжайте, послы, и расскажите хану, что слышали. Передайте хану казацкий поклон и в подарок лучшего коня, какого имеем. Думаю, хану не стыдно будет сесть на такого коня.
Палий легким наклоном головы дал понять, что прием закончен. Едва обескураженные ханские послы вышли, как Палий, по привычке засунув руку за пояс, поднялся из-за стола:
- Теперь давайте посоветуемся, как будем держать оборону против шляхты. Трудно нам отбиваться в одиночку, своими силами.
- Напишем письмо гетману, пусть снова просит царя принять нас под свою руку. Если нельзя принять под свою руку Правобережье, так мы все с женами и детьми перейдем на тот берег, - отозвался Цвиль.
- Посол отвезет его гетману и от себя, что нужно, доскажет, - добавил Андрущенко.
- Я тут остаюсь, так гетман наказал, - отозвался Проценко.
- Лесько, - обратился Палий к полковому судье, - пиши! Мы все будем говорить, что писать. Сегодня и отправим письмо.
Письмо писали долго, кричали, спорили. И все время поглядывали на Проценко, зная, что и тот непременно от себя отпишет Мазепе. Палий меньше всех говорил, что писать, лишь когда кто-то продиктовал: "Нам придется ухватиться за хана". Палий добавил: "…как утопающий хватается за протянутую ему бритву, так нам за него придется ухватиться…"
Сотники разошлись, но, предупрежденные Палием через Семашку, собрались вечером в хате Кодацкого, чтоб закончить раду. Палий нарочно поступил так, не желая, чтобы там присутствовал Проценко.
На раде договорились, как лучше дать отпор войску Вильги. Все сошлись на том, что ждать его в Фастове безрассудно. Полк должен без промедления выйти из города и пройти по нескольким волостям, чтобы до встречи с врагом к нему присоединилось как можно больше крестьянских отрядов.
Было около полуночи, когда Цвиль внезапно проснулся. Он сел на постели, прислушался. За окном снова раздался свист. Потом еще и еще. Со стороны майдана доносились удары тулумбаса.
- Орина, - крикнул Цвиль жене, - ты слышишь? Поход!
Сотник торопливо оделся, вывел из клуни и быстро оседлал коня. Затем вбежал в хату, подпоясался, нацепил поданное женой оружие.
- Детей не буди, - схватил он за плечи жену, которая склонилась было к лежанке, где спали дети. - Да когда же ты отвыкнешь плакать? Как мне выезжать со двора, так слезы. Вы тоже, мамо… Детей за меня поцелуйте. Ну, вернусь скоро.
Цвиль вывел коня за ворота. Ночь была ясная, лунная. Во всех концах города слышался громкий свист, мимо ворот скакали всадники. У соседнего двора Цвиля поджидал Гусак.
- С чего это вдруг? - спросил он. - Через три дня должны ж были выступать?
Цвиль только пожал плечами.
Они подъехали к майдану, пробрались на левую сторону, где всегда выстраивалась их сотня. Почти все казаки были в сборе. Где-то впереди покачивался над головами смоляной факел, во все стороны разбрызгивая искры. Цвиль остановился перед своей сотней, слез с коня. Казаки спешились, возле них стояли матери, жены, дети. Цвиль привязал коня к вербе, прошелся вдоль своей сотни, проверил, все ли собрались. Вернувшись, подтянул на коне подпругу, поправил сбрую.
- Здесь он, - услыхал Цвиль за спиною голос Гусака. - Мать тебя ищет.
Вдоль тына с узелком в руках пробиралась мать Цвиля.
- Зачем вы, мамо? - спросил сотник.
- На вот, положи в торока. Ты так спешил, что ничего и не взял с собой.
Цвиль улыбнулся, обнял мать.
- Стоило из-за этого итти среди ночи…
- А как же, сынку? Какая б я была мать, если б тебя в дорогу не снарядила?
- Готовься! - громко раздалось впереди.
Цвиль поцеловал мать, вскочил в седло.
- Сотни, трога-ай!
Заплакали женщины, где-то закричал ребенок.
- Береги себя, сынку, не забывай…
Впереди над первой сотней вскинулась песня, заглушив слова матери.
Ой, матусю,
Ти не гай мене,
В далекую доріженьку
Виряджай мене.
Песню подхватило сразу несколько сотен, и она поплыла над городом, захлестнув, затопив и плач женщин, и бряцание оружия, и ржание коней.
Ой, щось мені
Та дрімається,
І кінь піді мною
Спотикається.
Одна за другой проходили сотни. Мать Цвиля плакала, прислонившись к тыну, и вдруг заметила, что сын забыл взять узелок.
- Нате, возьмите! - протянула она узелок. Какой-то казак подхватил его и, не прерывая песни, поблагодарил кивком головы.
Ой, хоч коня займуть,
То другий буде.
Тебе зарубають,
Мені жаль буде.
Вот прошла последняя сотня, и в городе все стихло. Вытирая слезы, женщины расходились по домам, а где-то, удаляясь, все тише и тише звучала песня:
Прощай, прощай, стара мати,
Більше мене не видати.
…Только за городам Цвиль узнал, почему так спешно выступил полк. Ночью вернулся из разведки Мазан и доложил, что во вражеском лагере разлад. Палий решил выступить немедля, пока там не пришли к согласию, и разбить вражеские полки поодиночке.
В полдень Палий разделил полк на четыре отряда: один повел Савва, второй - Зеленский, третий - Андрущенко, а четвертый - он сам.
Отряды, не теряя между собой связи, медленно продвигались вперед. Против них под Коростышевом оказался полк Килияна.
Палий послал туда Цвиля. Сотник взял с собой пять человек и направился прямо в расположение полка, который как раз готовился выступать из хутора, Цвиль, до этого ехавший шагом, в хутор влетел на всем скаку и, врезавшись в самую гущу казаков, поставил коня на дыбы.
- Товарищество! - крикнул он и рванул с головы шапку. - Против кого идете? Против нас, побратимов своих, против батька казацкого, Палия? С кем вы идете - с панами? Вас обманули.
В сотнях произошло замешательство. Все теснились поближе к Цвилю. Какой-то сотник выхватил пистолет, но его тут же выбил один из казаков Цвиля, ударив сотника по руке плашмя саблей.
Цвиль продолжал говорить, размахивая высоко в воздухе шапкой. Из сотен слышались одобрительные выкрики. Килиян, выбежавший на крыльцо поповского дома, понял, к чему все это клонится. Боясь потерять власть, он вскочил на коня и сквозь густую толпу пробился к Цвилю.
- Панове казаки, я согласен вести вас к Палию. Мы вместе пойдем на шляхту и разобьем ее. Кто со мной?
Казаки громко, хотя и вразброд, откликнулись: "Слава!", "Слава полковнику Килияну!"
Так, не вступая в бой, полк Килияна - при бунчуке и хоругвях - перешел к Палию.
Однако в Демидовской и Бородянской волостях дела сложились хуже. Там Искрицкий и Гладкий, которые раздумали переходить к Палию, напали на Андрущенко и Зеленского, и те стали отводить свои отряды. Под Радомыслем Искрицкий и Гладкий столкнулись с отрядом Саввы. Они вывели полки из-за соснового бора и бросили на село, где стоял отряд Саввы. Хотя некоторые сотники и возражали, Савва все же принял бой. Он двинул казаков тоже лавой, только чуть поуже, чем у Искрицкого и Яремы Гладкого. Через двести-триста саженей его казаки сомкнулись в тесные ряды и ринулись в самый центр вражеской лавы. Искрицкий, увидев это, решил замкнуть их с флангов и сам с несколькими сотнями кинулся в обход вдоль стены густого жита. Однако, когда он сомкнул кольцо, оказалось, что отряд Саввы уже прорубился через полк Гладкого и, поворотив коней, ударил на Искрицкого. С толоки бой перешел на поле. Среди густого жита мелькали всадники, топча тяжелые созревшие колосья. Савва на скаку крикнул одному из казаков, чтобы тот ехал к Палию просить помощи.
Силы были неравны: Савва шаг за шагом отступал к бору. Перестроившись в полукруг, его казаки отбивались от наседающих сотен Искрицкого и Гладкого. Лес был уже недалеко, но держаться больше не хватало сил. Ярема собрал рассеявшийся по полю полк и ударил отряду Саввы во фланг. Началось бегство.
Тут из-за леса, откуда вышли Искрицкий с Яремой, галопом вынесся полк конницы. И бежавшие и преследовавшие придержали коней: кому подмога?
Скоро все ясно увидели, что это полк Килияна. Ярема и Искрицкий облегченно вздохнули.
Однако радость их была преждевременной. Полк Килияна с разгону врезался в их сотни. Увидев его, повернули своих коней и казаки Саввы. Бой разгорелся с новой силой.