- Нового я скажу мало. Проехал я Правобережье вдоль и поперек, насмотрелся на народное горе. Льются людские слезы, поливают панскую ниву. Так мужика запрягли, что ему и головы не поднять. Пять дней в неделю на пана работают. Где это видано? Были когда-то вольные казаки, а стали вечными поденщиками. За работой и помолиться некогда. Да и молиться не можно, веру нашу шляхта хочет сломать. Униатские церкви от податей освобождают, все права им дают, а православную веру саблей и палкой гонят. Есть и среди нас такие, что свой народ и веру забывают, горше ляха нашего брата запрягли, унию вводят. Братья, доколе терпеть?! Только голос подайте, и встанет на Правобережье весь народ против пана. Они и сами встают, да силы не хватает. Всех разом поднять надо. И в самой Польше неспокойно, я и там попробую народ поднять.
Братковский сел, поглядывая на полковников, а те выжидающе смотрели на Палия.
- Панове казаки, - заговорил Палий, - верно сказал Братковский. Вот мы сидим тут, а братьев наших на конюшнях нагайками порют. Довольно терпеть! Если сейчас народ не поднимем, то внуки кости наши проклянут. Пришло время выступать всем единою волей. Со всех концов, по всему Правобережью за нами народ двинется. Согласны ли вы поднять знаки ополченские и народ собрать под ними? Говорите сразу. Знайте: не легко будет, не одному из нас придется голову сложить…
В комнате наступила тишина. Стало слышно, как бьется о стекло оса.
- Согласны! - разом стукнули по столу Абазин и Зеленский.
За ними объявили свое согласие и остальные участники рады.
- Добре! Тогда сегодня же разъезжайтесь и ждите. Мыслю, что лучше начинать каждому полковнику из своей волости. Как ты, Самусь, думаешь?
- Верно, так всего лучше будет.
- Может, пошлем к Мазепе? - сказал Танский.
- Я еду оттуда, - отозвался Братковский. - Мазепа нам в помощь и мизинцем не шевельнет.
- На том и порешили. Теперь так: у меня в Фастове войска хватит. Я смогу послать десяток-другой сотен в Богуслав. Кого с ними пошлем? Ты, Корней, поедешь?
- Нет, я с тобой останусь, мне и здесь дела хватит. Пусть едет кто помоложе, к примеру, Семашко.
Семашко, не сдержав радости, сорвался с места:
- Чего ж, я поеду.
- Эге, - засмеялся Палий, - быстрый ты. Послушаем, что другие скажут. Не привыкай, сынку, торопиться.
- Я его с охотой возьму, - поддержал Абазин смутившегося Семашку.
Другие тоже согласились.
- Неужто ты нас и чаркой не угостишь перед дорогой? Ох, и скупой ты стал, Семен, под старость! - сказал Абазин. - Недаром и сын из дому бежит. Здесь, видать, никогда и не пахло доброй горилкой. Хоть продай, если так дать жалеешь.
- Угощу, Андрей, только сначала посланье напишем к народу. Нам таиться больше нечего, пусть все знают, за что и против кого мы выступаем.
- У меня уже готовое есть, - подал свернутую в трубку бумагу Братковский.
- "Ко всем гражданам республики", - прочитал Палий и остановился. - Давайте напишем: "Ко всем гражданам земли украинской, к приниженным и угнетенным братьям нашим…"
…На следующий день никого из прибывших на раду в Фастове не осталось. Самусь, Абазин и Семашко поехали вместе. Семашко должен был дожидаться сигнала у Абазина.
Но ждать не пришлось, В Богуслав и Корсунь явились старосты с вооруженными отрядами и потребовали, чтобы казаки оставили эти города. Тут как раз и возвратился в Богуслав Абазин. Польские хоругви были быстро перебиты. Семашко перед всем народом прочитал от имени Палия универсал о вечной воле. Универсал встретили долго не затихавшим многоголосым "слава".
Так же быстро, как огонь охватывает солому, понеслось восстание по соседним волостям. Уже на другой день в Лисянке польский гарнизон был уничтожен. Абазин и Семашко разослали гонцов с универсалами. Заслышав о вечной воле, крестьяне пошли к Палию целыми селами, с имуществом и скотом. Послали известие Палию, - от него прибыло в помощь еще полторы тысячи казаков.
Примчался гонец с тревожными вопросами от Мазепы. Палий отвечал, что ничего не ведает.
Самусь тем временем написал присягу и отослал московскому царю, а сам двинулся на Белую Церковь - самую сильную крепость на Правобережье. Вскоре к нему присоединились Абазин с Семашкой.
Осаждающих собралось больше десяти тысяч. Начали бомбардировку, но через неделю пришлось прекратить: не осталось ни свинца, ни пороха. Как только привезли из Киева порох и свинец, решили начать штурм.
Абазин не сразу согласился на штурм. Самусь уже продумал план приступа во всех подробностях, а Абазин все смотрел на высокие стены города и качал головой.
- Откуда, Андрей, баталию начнем? - спрашивал его Самусь.
- Право, не знаю. Тут сам чорт рога сломит. Ясное дело, не оттуда, - и Абазин указал рукой на стены замка, высоко поднимавшиеся над городом. Со стороны Роси замок обступили крутые скалы, кроме того, его защищал вал с дубовыми кольями; другая, более низкая часть замка скрывалась за стенами города. - Я бы совсем не советовал штурмовать, сам видишь, - сильна фортеция. Лучше в осаду взять.
- Жинке своей советовать будешь, а не мне. Что ж, ваша милость мне тут год сидеть прикажет? Ты сиди, если хочешь, а я не буду…
- Вот полковники, - послышалось за спиной Самуся.
Самусь обернулся.
В сопровождении сотника подошел шляхтич.
- От гетмана Любомирского, - слегка поклонился он.
- Чего, тебе?
- Гетман приказывает покориться. За это всем будет прощение.
- Нехай он идет к кобыле под заднюю гриву, твой гетман, вместе со своим прощением. Когда от Днепра и до Днестра духа вашего не останется, тогда и говорить можно будет.
Самусь повернулся к шляхтичу спиной, показывая, что аудиенция закончена. Шляхтич постоял с минуту и удалился.
- Значит, ты отказываешься от штурма? - снова обратился Самусь к Абазину.
- За кого ты меня принимаешь? Я только думку свою сказал. Не буду же я сидеть, когда ты на приступ полезешь!
- Дай только своих людей, а сам сиди. Тебя все равно ни одна лестница не выдержит. Куда с твоим пузом лезть!
- Быстрее тебя взберусь.
- Посмотрим…
Штурм не удался. В стенах не сделали ни одной пробоины, так как вся артиллерия состояла из легких двухколесных пушек, возимых одной лошадью. Палий прислал несколько ломовых, осадных пушек, но ядер к ним оказалось недостаточно. Стены были очень высокие, редко какая лестница достигала верха стены. Казаки лезли под ливнем пуль, один за другим карабкались по плечам, по головам, стреляли из пистолетов в рейтар, но мало кому удавалось взобраться на стену и взяться за саблю. Да и там на каждого набрасывалось несколько осажденных, и казак падал вниз, сбивая товарищей.
Самусь злился: заворачивал отступающих, в ярости сам бросался к стенам. После третьего неудачного приступа Абазин взял его за руку и тихо, но твердо сказал:
- Хватит людей зря губить. Пора за ум взяться.
Самусь прикусил губу, однако подчинился.
Полтора дня они ничего не предпринимали, даже не говорили о том, что делать дальше. В полдень к шатру Абазина и Семашки подошли двое: один казак, другой в одежде горожанина. Лицо казака показалось Семашке знакомым, и он спросил, где видел его. Тот улыбнулся:
- В саду на пасеке. Я жаловаться приезжал.
- Пошел-таки в сотню?
- Уже месяц как в казаках… Вот этот человек в Белую Церковь идет. Говорит, что ход тайный знает. Сам он из Белой Церкви. Когда мы крепость обложили, он не был в городе, а теперь хочет домой пройти.
- Ты ход знаешь? - подошел поближе Абазин.
- Знаю, - смело ответил горожанин. - Он очень давний, вряд ли его охраняют.
- Куда он выводит?
- В сад белоцерковского подстаросты, недалеко от вала, у речки.
- А не врешь?
- Чего мне врать? Я никуда не бегу. Если что, так я в ваших руках.
- Заглянуть в крепость нам было бы неплохо. Кого пошлем?
- Дозвольте, я пойду, - сказал казак.
- Ладно, только тут одного мало. Позови Якова Мазана из второй сотни, он до таких дел охотник. Да пусть еще кого-нибудь возьмет с собой. Дмитрия, дончака, дружка своего.
Казак пошел во вторую сотню. Мазана он нашел на берегу Роси среди других казаков, которые по очереди раздевались и по двое лезли с волоком в холодную воду. Волок тащил как раз Мазан.
- Давай, давай, - покрикивал он на напарника, - это тебе не Дон, тут глубоко!
- Тебе хорошо кричать, сам по-над берегом идешь, а здесь дна не достанешь.
- Яков, тебя Абазин и Семашко ждут! - крикнул казак.
- Сейчас иду, вот только дотащим.
Они вылезли из воды и, утираясь сорочками, забегали по берегу, чтоб согреться.
- Бр-р-р, холоднее, чем зимой. Не знаешь, зачем зовут?
- К ляхам итти. Говорил полковник, чтоб ты еще кого-нибудь с собою взял.
- Дмитрий, пойдем?
- А как же! Уж тебя одного не пущу. На тебе чоботы добрые, коль убьют, пропадут они ни за понюх табака. Эх, твои бы чоботы да к моим штанам!
- Или твои штаны к моим чоботам!
Мазан обулся и опять затопал по берегу, мелко пристукивая подборами и хлопая ладонями по голенищам:
Чи це тії чоботи, що зять дав,
А за тії чоботи дочку взяв?
Ой, чоботи, чоботи ви мої!
Чом діла не робите ви мені!
Дмитрий вскочил и, держа в руках пояс, пошел вприсядку вокруг Мазана:
На річку йшли чоботи - рипали,
А з річки йшли чоботи - хлипали.
Ой, чоботи, чоботи ви мої!
Наробили клопоту ви мені…
- Пошли скорее, нас ждут, - прервал их посланный казак.
Подпоясываясь на ходу, Мазан и Дмитрий двинулись от речки.
Вечером, подробно расспросив горожанина про Белую Церковь, они ушли в разведку.
Вернулись только к утру. Казаки удачно пробрались по ходу, но в городе заблудились.
Они долго плутали в ночном городе. По улице иногда проходил дозор, тогда казаки прятались за углом какого-нибудь дома, выжидая, пока дозор пройдет, и шли дальше.
- Так до утра проходим и ничего не узнаем, - сказал Максим. - "Языка" надо добыть.
- Где же ты его, чорта, возьмешь? Разве твой отрезать, - пошутил Дмитрий.
- Пошли к комендантскому дому, там должен быть часовой, - предложил Мазан.
Они подошли к дому коменданта со стороны сада. Максим остался на страже, а Мазан и Дмитрий перелезли через ограду в сад. Время тянулось нестерпимо медленно. Наконец Максим услышал, как что-то зашуршало за оградой, раздался приглушенный шопот Дмитрия:
- Как его перетащить? Максим, где ты?
- Здесь я.
- Вырви из ограды доску.
Максим стал раскачивать доску, она долго не поддавалась, он нажал на нее плечом, раздался треск, и сломанная пополам доска упала на землю.
- Эй, кто там? - крикнули из глубины сада.
- Свои, - громко отозвался Мазан.
- Кто свои?
Казаки не ответили.
Тогда в саду застучали в колотушку.
- Быстрее к ходу. Максим, тащи ляха.
Максим и Мазан схватили связанного пленного и побежали по улице. Сзади слышались голоса и лай собаки. До потайного хода оставалось не больше двухсот саженей, когда совсем близко за их спиной послышался топот.
- Хлопцы, пистолеты! - крикнул Дмитрий.
На миг задержавшись, Мазан и Максим отдали свои пистолеты Дмитрию. Он остановился за углом и взвел курки сразу на двух пистолетах. Из-за угла выскочило несколько дозорных. Сверкнул огонь, послышался резкий стон. Дмитрий выхватил из-за пояса третий пистолет и выстрелил вдогонку стражникам, отступившим за угол ближнего дома, потом скинул сапоги и неслышно побежал вслед за Максимом и Мазаном, которые уже спускались в потайной ход.
На рассвете они добрались до лагеря. Абазин сам допрашивал пленного. Выяснилось, что в городе стоит большой гарнизон и запасов продовольствия хватит надолго.
Абазин отправился к Самусю. Говорили долго, но не пришли ни к какому решению. Войска попрежнему не вели правильной осады и не готовились к штурму.
Через два дня под Белую Церковь прибыл Палий с войском. Он договорился с полковниками о том, что сам останется под Белой Церковью, а остальные пойдут по Правобережью.
Самусь пошел на Волынь, а Абазин и Семашко - на Брацлавщину, куда их с хлебом-солью звало крестьянское посольство. Вместе с Абазиным и Семашкой выехали послы на Запорожье.
Казаки шли большими отрядами. Часто от основного отряда отделялись сотни или полусотни и рассыпались по сторонам. Весть о казаках летела быстрее их коней, паны удирали на Волынь, оставляя свои поместья на произвол судьбы. Шляхта собиралась в Бердичеве.
В шляхетском лагере был полный разлад. Франциск Потоцкий, староста хмельникский, и полковник Рущиц никак не могли поделить между собою власть. Они стояли под Бердичевом и ждали, кто первый нападет. Зная, что Рущиц добровольно не уступит власть, Потоцкий наказал подпоить его солдат и переманить на свою сторону. Целыми обозами везли в лагерь Рущица еду и питье. Пьяный табор утихомирился лишь под утро, когда пропели третьи петухи.
…Откуда ни возьмись, словно вихрь, налетели отряды Абазина и Семашки. Обойдя город, они ворвались в польский лагерь. Никто и не думал о сопротивлении. Пьяные шляхтичи опрометью бежали подальше от криков и выстрелов. Какому-то полковнику удалось собрать вокруг себя довольно большой отряд, но его быстро окружили и принудили сдаться. Не многим удалось спастись. То тут, то там вслед беглецу вырывался казацкий конь, и сабля, описав в воздухе дугу, опускалась на голову шляхтича-ополченца.
Пока часть казаков захватывала обоз, казну и пушки Потоцкого, другие ворвались в город. Рущиц в одном белье удрал верхом, а Потоцкий забрался в чью-то клуню, залез в сено и просидел там до самого вечера. Шляхта не могла остановиться и в соседних селах, потому что крестьяне тоже взялись за косы и вилы.
Абазин пошел дальше по Брацлавщине. Туда повернул и Самусь, потому что на Волыни каштелян Лядуховский созвал ополчение и сколотил войско, на много превышавшее силы Самуся.
Братковский попытался поднять волынских крестьян. Он разослал своих людей не только по Волыни, а и по Брацлавщине и Подолью. Его гонцы ездили от села к селу: посполитые выбирали сотников, которые должны были ждать сигнала, чтобы все волости выступили одновременно. Братковский мыслил после удачного восстания на Волыни, Брацлавщине и Подолье, перенести его в самую Польшу. С несколькими близкими единомышленниками он ездил по селам. Передвигались большей частью ночью, а на день останавливались в какой-нибудь крестьянской хате. Лядуховский разослал во все концы отряды дворянского ополчения - ловить Братковского.
А Братковский метался в замкнутом кругу. Ни днем, ни ночью не отставала погоня. И вот в селе Мятино его настигли. И здесь, как и во всех других селах, посполитые в один голос отвечали шляхтичам, что о Братковском они знать ничего не знают. Может, с тем и уехали бы шляхетские ополченцы, да навел их на след один богатей. Братковский и его два помощника отстреливались недолго - у них кончился порох…
Возле Мятина их судили полевым судом, на который приехал сам Лядуховский. Братковский никого не выдал, хотя ему растягивали руки и ноги, прикладывали к телу раскаленное железо, втыкали в рану на руке ружейный шомпол. Его присудили к смерти через рассечение семью ударами. Он принял их, не издав ни единого стона.
Казнив Братковского, Лядуховский хотел итти на Самуся, но не решился: Самусь осадил с севера ключ Побужья - город Немиров, с юга к Немирову подошел Абазин, преградив к нему всякий доступ.
Комендант Немирова был известен на Брацлавщине и Подолье своими жестокими расправами с крестьянами. Взять крепость штурмом оказалось невозможным. Тогда кто-то из посполитых пробрался в крепость и уговорил жителей города открыть ворота. Через открытые ворота среди бела дня ворвались в город сотни Абазина. Казаки и крестьяне не миловали шляхту. Толпа крестьян поймала жестокого иезуита Цаплинского и коменданта города. Обоих вытащили на площадь. Семашко хотел устроить суд, но крестьяне до суда порубали их…
…И снова под копытами коней стелются подмерзшие осенние дороги и почерневшая стерня.
Абазин, Самусь и Семашко разбили свое войско на небольшие отряды.
Семашко ехал с одной сотней. Ехал туда, где, как он узнал, недавно поселился пан Федор. От бывшей любви к Лесе не осталось и следа, однако хотелось узнать, как сложилась ее судьба. Вот и деревня. Но вместо новых хором пана Федора Семашко увидел лишь груду холодного пепла.
В деревне было шумно. Из дворов выезжали вооруженные крестьяне, их провожали матери, сестры, дети. На перекрестке трех улиц сбилась толпа, и оттуда доносились крики и ругань.
- Похоже, кого-то бьют, - сказал Максим.
Семашко подъехал к толпе. Увидев казаков, крестьяне расступились.
- Что за шум, а драки нет? - крикнул с коня Мазан. - Дедовщину делите?
- В казаки собираемся, - пояснил пожилой крестьянин.
- А бьете кого? И за что?
- Которые не хотят выступать. А мы решили: всем в сотни записываться.
- А эти почему не хотят?
- Да мы не отказываемся… Так просто… они очень торопятся выйти, а мы говорим: надо свои дела поделать, а завтра выйти.
- Врете, богатеи, панов жалеете, сами в шляхту лезете, - послышались голоса.
- Бог с вами. Коли так, мы и сейчас выедем.
- А пан Федор где? - спросил Семашко, подбирая поводья.
- Его и след простыл. Он загодя уехал. Вы нас к себе примете?
- Пока примем, а там посмотрим, какие из вас казаки выйдут… Двинули, хлопцы.
Рядом с Семашкой ехал пожилой крестьянин на рябой лошаденке с натертой хомутом холкой.
- Чего это у тебя конь такой поганый? Разве у пана коней не было?
- Добрые были кони, так казаки забрали.
- Когда? Разве здесь до нас кто был?
- Были, казаками себя называли. Только не верится. Панский скарб забрали - то правильно, а вот у людей последнюю скотинку и коней забирать - это никуда не годится. Хотя бы брали у тех, кто достаток имеет, а то у всех подряд.
- Как же так? Наши никого не грабят.
- Не знаю уж, чьи они, а только давно по волости гоняют. Нас не меньше, чем панов, дерут.
- Где они сейчас?
- На тот край перекинулись, - показал крестьянин рукой.
- Идем туда.
- Дорога там очень плохая.
- Ничего, сейчас подмерзло.
До самого вечера ездили по окрестным селам казаки и, наконец, нагнали разбойников. Их было около полусотни. Выяснилось, что один шляхтич переодел своих гайдуков, сам оделся в казацкое платье и грабил всех без разбора. Они сдались почти без боя.
Казаки и крестьяне крепко избили их и отпустили, а атамана привязали к дереву и оставили в лесу.
Заночевали в соседнем селе, а наутро снова двинулись в путь. Семашке пришлось разделить свой отряд - так вырос он за полтора дня. А по дороге встречались все новые крестьяне, именовавшие себя казаками какого-либо, доселе неизвестного, полка. На вопрос Семашки: "Чьи вы?" - отвечали: "Шпака, Карнауха, Дубины, Деревянки, Скорича", - и всякий раз добавляли для верности: "Мы казаки Палия".