Глава 23
ЧЕРНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Третий день под Фастовом, возле могилы Перепятихи, стоял лагерем Мазепа, посланный в Польшу, чтоб вытеснить оттуда шведов. Царю отписал, что дальше итти опасно: дескать, не следует объединяться с коварной шляхтой. Он будет, мол, здесь выжидать, а в нужный момент выступит.
Войска стояли без дела, да гетман ими и не интересовался. Только в поместья, где восстали крестьяне, послал несколько сотен, чтобы защитить шляхтичей от хлопских бесчинств. Вскоре пришлось послать подмогу: просил защиты Иосиф Потоцкий. За ним, видя расположение Мазепы к польским панам, потянулись с подобными просьбами и другие шляхтичи.
Тогда Мазепа, решил пригласить к себе Палия и потребовать, чтобы он унял свои ватаги. Но Палий опередил его, приехал без приглашения. Мазепа встретил его с виду весьма радушно, даже поднялся навстречу:
- Наконец-то вылетел из своего гнезда, а то словно в дупло забился и носа не показывает…
- Нельзя было, дети малые обсели, корму не напасешься. Сейчас уже перышками обросли, да я и гнездо расширил - посвободнее стало.
- Ой, давно они у тебя пером обросли! Уже и в чужие гнезда частенько залетают, - злобно бросил из угла Орлик.
Кроме Орлика, в шатре сидели Данила Апостол и какой-то польский полковник.
- Это неплохо. Птицы есть разные, вредных не грех и из гнезда выгнать.
- А как по-твоему, - Орлик шарил по карманам, отыскивая кисет, - шпак - птица вредная?
"Вот он про какую птицу речь ведет!" - мысленно усмехнулся Палий и вслух сказал:
- Нет, не вредная.
- Неправда, это вредная птица, ты знаешь, о каком Шпаке я говорю. Ему гетман универсал послал, так он и универсала не слушается. Придется тебе его к рукам прибрать.
- Шпак такой же полковник, как и я. Не имею я права ему приказывать. А если б и имел, то тоже к рукам не прибрал бы, потому что он по справедливости поступает.
- По справедливости, говоришь? Если б тебя из твоей хаты выгнали, ты бы не так запел. Нечего прикидываться. Шпак по твоему наущению действует, и не только Шпак. Что ни день, то новые жалобы. Вот и пан полковник Барановский приехал жаловаться на тебя.
Палий уже пожалел, что приехал: не хотелось в такое время заводить ссоры.
- Знай, полковник: не захочешь нас слушать - самому государю челобитную подам, - вмешался в разговор Данила Апостол.
- Ты тоже жаловаться на меня приехал?
- Я-то нет…
- Зачем же не в свое дело нос суешь? Не твое тут мелется, - мешок не подставляй. Твоих поместий на этой стороне Днепра пока еще нет.
Апостол гневно уставился на Палия своим единственным глазом.
"Тьфу, чорт, страшилище какое!" - подумал Палий, но взгляд выдержал.
Мазепа решил утихомирить беседу:
- Уже сцепились, петухи. Хватит. Не в такое время друг дружку за чубы хватать! Еще навоюетесь так, что надоест. Вместе против супостата стоять будем. Правда, полковник?
- Всегда готов выступить по царскому указу, - отозвался Палий.
- Идите все, после полудня будем жалобы разбирать и о делах потолкуем. А ты на минуту останься, - кивнул Мазепа Палию.
Все вышли. Мазепа пододвинулся вместе со стулом ближе к Палию.
- Не мудро ты делаешь, полковник. Я добра тебе желаю. Растревожишь чернь - сам потом не удержишь. Ты выслушай, - остановил он протестующий жест Палия. - Вспомни, сколько ты просился под царский реймент. Теперь к тому идет. Я тебе как старому приятелю рассказываю. Царь сам написал, чтобы залучить тебя к нашему войску. Побьем шведа - с ляхами разговор будет короткий. Белую Церковь и Фастов государь тогда из-под своей руки не выпустит. А сейчас, как говорится, "молчи да дышь, подумают - спишь". Так-то…
Палий вышел в глубокой задумчивости. Не то чтоб он поверил всему сказанному Мазепой, но не мог же гетман болтать на ветер. Видимо, правда: есть такой наказ царя. Нужно только подождать. Сказал же Мазепа: "Не за горами время, когда русское войско сюда придет".
Полковник шел, опустив голову, и не видел, как Орлик, стоявший за шатром, сразу же после ухода Палия проскользнул внутрь.
Мазепа встретил Орлика сурово:
- Если у тебя язык чешется, ты его напильником потри. Зачем задираешься? Отпугнешь ворона, тогда чорта с два его снова заманишь.
- Это я при Барановском…
- Барановский и без того знает, кто - мы и кто - Палий. Напишешь письмо Головину. Пиши так… Впрочем, сам знаешь. В последний раз что ты ему про Палия написал?
- Разбоями занимается, пьет беспросыпу, никогда его трезвым не видели…
- Мало. Напиши, что полякам продается. Только это подтвердить надо. Лучше я сам напишу и царю и Головину.
…Завязалась долгая переписка. Между тем Мазепа занимался и другими делами. Он послал против Булавина два полка, вскоре снарядил на помощь еще один. На Кривой луке они встретили булавинского атамана Драного с пятью тысячами донцов и двумя тысячами запорожцев. Произошел жаркий бой. Вначале сердюкам удалось смять центр донских казаков, но с фланга подоспели запорожцы и выбили гетманцев. Сломав строй своих полков, донцы и запорожцы отступили к речке и, став дружной стеной, долго оборонялись. Сердюков было намного больше, кроме того, они имели артиллерию. К полудню у Драного осталась треть войска. Отступать было некуда. Драный упал, пораженный вражеской пулей в живот.
Утомленные, обессилевшие запорожские и донские казаки теснее сомкнули ряды и продолжали горячо отбиваться.
Только когда на помощь двум сердюкским полкам подошел третий, удалось рассеять булавинцев. Часто донцы и запорожцы, видя бесполезность бегства, становились спинами друг к другу и защищались до тех пор, пока, порубанные и пострелянные, не валились под копыта сердюкских коней.
Спастись удалось немногим. Но в плен сдалось еще меньше. Пленных забили в колодки по двое и погнали в гетманщину. Они шли измученные, окровавленные, поддерживая друг друга и перевязывая на остановках раны.
Вскоре был разбит и отряд самого Булавина. Булавину с кучкой казаков удалось уйти на Дон. Сердце гетмана успокоилось.
Каждые шесть-семь дней Мазепа писал Головину, реже - царю. Однако Петр все еще не давал приказа схватить Палия, хотя Мазепа присылал "достоверные" доказательства. Нашлись и свидетели. Первым был какой-то еврей из Бердичева. Он заявил в Преображенском приказе, что ездил от Палия к союзнику шведского короля гетману Любомирскому и что Любомирский обещал оставить Палию Белую Церковь и прислать жалованье; он говорил также, что Палий доносил полякам о количестве русских войск, об их расположении, "о петровском корабельном строении"… Мазепа и Орлик написали и послали также "признание" Самуся в том, будто Палий получает от Любомирского деньги. Когда царю доложили об всем этом, он только отмахнулся:
- Лучше разберитесь, нет ли там тайной вражды. Что-то не верится мне: Палий столько раз просился под нашу руку…
Орлик предложил Мазепе:
- Давай, пан гетман, сами схватим его - и на том делу конец.
- Нельзя без указа, - ответил Мазепа, - отвечать придется. Это одно. А другое - палиевы сорви-головы в нашем войске такую бучу поднимут, что небу станет жарко. У Палня - полк, а числом тот полк наших пять перевесит. Если уж придется на это пойти, то только тихо и подальше от Фастова и Белой Церкви. К тому же - по цареву разрешению. Поговори еще с Грицьком Карасевичем. Я к нему присматривался: он за деньги родного отца продаст.
- Говорил уже, - не хочет.
- Больше пообещай и вперед дай немного, не обеднеем.
В Москву Мазепа переслал еще одно письмо, в котором поляки склоняли его к измене. Теперь уже никто не сомневался в верности гетмана. Поверили и последнему свидетельству по делу Палия - рассказу Грицька Карасевича, который будто бы сам привозил деньги Палию от Любомирского. Петр согласился на арест Палия, приказал только не чинить над ним самосуд, а привезти в Москву и здесь допросить.
Наконец Мазепа получил долгожданное дозволение. В тот же день его полки, вздымая тучи пыли, двинулись давним казацким шляхом - Гончарихой - на Бердичев. Войску было сказано, что начинаются военные действия. Под Бердичевом остановились. Мазепа расположился на хуторе. По вечерам в его резиденции собирались гости. Мазепа сам пил мало, но других угощал усердно.
- Тяжело мне, - доверительно делился Мазепа то с одним собеседником, то с другим, - поборы большие, люди нас клянут, и меня первого. Но разве Москву слезами разжалобишь? Нет у нас воли своей. Вот ты полковник украинский. А почем ты знаешь, не пошлют ли тебя завтра под Нарву?
Полковники утвердительно кивали, некоторые, боязливо оглядываясь, понижали голос:
- Доколе это будет, не пора ли нам отложиться от Москвы?
- Что ты, что ты, - ужасался Мазепа, - я царю присягал служить верой и правдой!
- Для правого дела не грех и присягу нарушить. Петр нас хочет в дугу согнуть; новые порядки пока у себя заводит, скоро и до нас доберется.
Мазепа спорил, но так поворачивал разговор, что его собеседник начинал настаивать. Мазепа вздыхал и обрывал на этом беседу…
После нескольких дождливых дней распогодилось, все выглядело свежим, молодым, полным жизненных сил. В садах наливались яблоки, стеной в полях стояла высокая рожь, усмехался из-под колючих усов жаркому солнцу ячмень.
"Богатый должен быть урожай", - подумал Палий, наклонившись с коня и захватив в руку несколько колосков ржи. Казаки, ехавшие за ним, тоже залюбовались хлебами.
"Зачем Мазепа зовет? - старался догадаться Палий. - И чего это он вдруг ушел с Перепятихи?"
- По какому делу мы к гетману едем? - спросил Гусак.
- Сам не знаю, - отвечал Палий, - там увидим. Дедусь, - крикнул он маленькому старичку, который брел по меже, - как, добрый урожай будет?
Дед увидел всадников, снял соломенный бриль.
- А чего ж ему не быть? Будет.
Он всматривался в казаков, щуря против солнца старческие глаза.
- Это твоя нива?
- Бог его знает. Пахал и сеял я. Палиевцы пана прогнали, так я и робил тут три года. А теперь, говорят, гетман земли панам отдает, так я пришел со своей нивой прощаться…
- Пожнешь, дед, твое будет.
- Твои бы слова да богу в уста. А ты мне, казаче, вроде знаком.
- Это Палий, дедушка, - сказал Гусак.
Глаза старика заискрились:
- Теперь вижу, заступник наш. Сын мой там у тебя. Двое их было, один остался. Так ты, пан полковник, заверни в мою хату, тут недалеко.
- Спасибо, некогда мне, ехать надо. А за хлебец не бойся. Ну, бывай, дедусь!
- Защити тебя в твоих делах праведных от всяких напастей, от ворога и супостата, от пули и сабли злой, - шептали вслед казакам сухие старческие губы.
Подъехали к хутору. Стража пропустила во двор. Посреди двора стоял Мазепа в окружении старшины.
- Интересно, что ты скажешь про мою покупку, ты знаток в этих делах, - сказал после приветствия Мазепа. - Эй, кто там, выведите Буяна!
Четыре конюха, повиснув на поводьях, вывели серого в яблоках стройного жеребца. Жеребец, раздувал тонкие ноздри, косил злыми глазами, приседал на тонких, стройных ногах. Палий осмотрел коня.
- Ну как?
- Добрый конь, ничего не скажешь.
- На такого и садиться страшно: сразу убьет, - сказал Лизогуб.
Палий подошел к коню, легонько взял за тонкий храп. Конь успокоился, перестал дрожать и доверчиво ткнулся мордой в плечо Палия. Полковник потрепал его по шее, погладил по высокому лбу.
- Сел бы на такого? - спросил Ломиковский.
Вместо Палия ответил Лизогуб:
- Ты видишь, как легко полковник его успокоил, жеребец под ним и не дрогнул бы.
Разговор о лошадях длился долго. Наконец Мазепа пригласил всех в дом, где были уже накрыты два длинных стола. Здесь беседа оживилась. Слуги подносили еду и питье. Палий сидел напротив Мазепы и Орлика. Общим вниманием за столом, как всегда, завладел Горленко.
- …Так вот, поехал мой дед на поле, детей забрали с собой, чтоб не скулили дома. Вечером, когда кончили косить, посадил он всех на воз и - домой. А батько мой уснул под копною. Проснулся - солнце зашло, никого нет. Выбежал на дорогу - тоже пусто. Вот он и бежит среди жита, ревет с перепугу. Слышит: едет кто-то. Батько к возу: "Дядько, подвезите". - "А ты чей?" - "Малиев". Деда Малием прозывали. И все это сквозь слезы. А тому послышалось: "Маниев" - чертенок, выходит. "Перекрестись". - "Да я ж не ел". А мать, бабка то-есть моя, приучила детей креститься только после обеда да после ужина. Дядько увидел, что дитя от креста отказывается, да как хлестнет по коням, так только в селе дух перевел. Потом проезжал поле сосед и подобрал батька. Подвозит к дедовой хате, стучит в окно:
"Охрим, ты хлопца забыл?"
"Мои - все". А они ужинали как раз.
"Да ты пересчитай".
"Все тут вроде".
"Пересчитай".
"Раз, два, три… четырнадцать, пятнадцать… И, правда, мой…"
За столом все громко засмеялись.
Орлик взял принесенную чару, сделанную в виде желудя, налил себе, Мазепе, прижал пальцем едва заметный пупырышек на поверхности желудя и налил Палию.
- Такой ты еще не пробовал, - сказал Палию Мазепа.
Крепкая сливянка сразу ударила в голову. Палий почувствовал, что быстро пьянеет. Голова налилась тяжестью, в висках стучало. С трудом сдерживаясь, он еще немного посидел за столом. Потом отодвинул бокал, поднялся и шагнул к двери.
- Эй, там, поддержите полковника! - крикнул Мазепа.
Палий почувствовал, как чьи-то руки дернули его назад. Он отступил, чтобы не упасть, и спиной прижал кого-то к стене. Несколько человек навалилось на него. Палий схватил одного за грудь, рванул в сторону, освобождая себе дорогу. На том треснула одежда. Полковник напряг все силы, оттолкнулся от стены, кинулся через сени и упал на крыльце.
Тут на него снова набросились сердюки. Он поднялся на руках, но его кто-то больно ударил по голове - раз и другой.
- Спасайтесь, хлопцы! Измена! - успел крикнуть Палий и рухнул на доски.
Гусак с казаками метнулись на крик, но им преградили путь выстроенные в два ряда сердюки, прижали их к хлеву и принялись разоружать. Сбив кого-то с ног, Гусак рванулся в хлев и прикрыл за собой дверь. В доски застучали приклады. Гусак вскочил на перегородку, спрыгнул в ту половину хлева, где стояли лошади. Рядом испуганно захрапел Буян. Гусак отвязал повод, вскочил на жеребца. Буян попятился, втянул ноздрями воздух и рванулся из конюшни, в несколько прыжков пересек двор, перемахнул через тын и выскочил на дорогу. Сзади захлопали беспорядочные выстрелы, вылетела из ворот конная погоня.
Гусак скакал по дороге на Сквиру, где с тремя сотнями должен был находиться Семашко. Но Семашко, узнав, что отец в Бердичеве, сам поехал туда, и Гусак встретил его в Белоподье. Как ни старался Гусак, но удержать Семашку не смог. Ничего не слушая, никого с собою не взяв, он погнал коня в Бердичев и соскочил с седла лишь у ворот хутора Мазепы.
Раздвинув руками ружья часовых, Семашко вскочил в хату. Гости уже разошлись и за столами остались только самые близкие к Мазепе люди.
Увидев Семашку, Мазепа отступил за стол.
- Где батько? По какому праву вы схватили его? - голос Семашки дрожал и срывался.
- По указу государеву, как изменника…
- Сам ты изменник! Отпусти батька!
- Вяжите этого щенка!
Семашко выхватил пистолет, но Апостол ударил его по руке, а Горленко, оборвав ремешки, дернул к себе Семашкину саблю. Из сеней вбежала стража, Семашку сбили с ног, связали и бросили в погреб.
В ту же ночь Мазепа послал Головину реляцию о захвате Палия и просил дозволения самому учинить допрос.
В ожидании ответа коротал дни на охоте. Однажды ночью уставшего за день гетмана разбудил Анненков.
- Пан гетман, там двое людишек хотят говорить с тобою. Говорят, дело весьма важное, нельзя ждать до утра.
- Введите их.
Стража ввела двух человек, придерживая их за руки.
- Ну-ка, посветите на них.
Начальник стражи Анненков поднес свечу к лицам неизвестных.
- Танский!.. Держите их.
- Не извольте беспокоиться, ваша милость. Мы, как видите, даже безоружны. Нам нужно сообщить вам об очень важном деле.
- Утром скажете.
- Тут каждый час много значит. И пусть выйдут все.
- Второго выведите, а ты оставайся.
Стража исполнила приказание, оставив Танского наедине с Мазепой.
- Ваша вельможность, - зашептал Танский, - Палия освободить хотят.
- Кто?
- Помощники его: Савва, Кодацкий, обозный Цыганчук. Много…
- Когда?
- Завтра ночью. Надумали в лесу засаду спрятать, тихо подкрасться сюда, перебить стражу и захватить Палия.
- Та-ак, - протянул Мазепа. - А кто это здесь с тобой?
- Часнык, племянник Палия. Мы давно хотели от Палий уйти, да боялись. Он бы нас на дне моря нашел и живыми не оставил. А жизнь наша какая, пан гетман? Как нищие живим, даже лишнюю десятину земли купить не можем.
- Мне будете служить?
- В том и челом бьем.
- Добре, иди! Я верных слуг щедро награждаю…
К ночи за огородами вокруг хутора залегли с ружьями сердюки и солдаты гетманской стражи.
Ночь была лунная, тихая. Тремя вереницами шли к хутору казаки. Шелестела высокая, по грудь, рожь, беззвучно рассыпались под ногами сухие кочки. Вот из ржи вынырнула фигура и исчезла в траве. Вторая, третья, десятая. Просвистел перепел, ему ответило сразу в двух местах звонкое "путь-пойдем".
- Давай, Яков, - прошептал Гусак.
Казаки поднялись с земли и, пригибаясь, побежали к огородам, Савва оглянулся - все ли тут, что-то сказал, но залп заглушил его голос.
Несколько человек упало, другие попятились, стреляя наугад. Савва пронзительно свистнул, но выстрелы уже слышались отовсюду. Савва упал в траву и пополз к ржаному полю. Впереди что-то зашелестело, послышался стон.
- Кто тут?
- Это я, - узнал он голос Мазана, - помоги, не дотащу сам.
Савва подполз ближе, взял раненого под руку. Вдвоем они дотащили его до ржаного поля. Сзади все еще продолжалась стрельба, от огородов приближались голоса: сердюки и солдаты шли следом за ними.
Раненый открыл глаза:
- Брось, Яков, уходите сами.
- Молчи.
Теперь Савва узнал раненого - это был Дмитрий. К ним подполз еще кто-то, помог поднять раненого, и они побежали от хутора, где заливались собаки и еще изредка громыхали выстрелы.
- Правее возьмем. Ты слышишь, какой шум там, где мы коней оставили? Выдал кто-то. Где Гусак?
- Убит.
- Поскорее надо коней достать. Теперь Мазепа непременно попробует отобрать Белую Церковь.
Они дошли до маленькой деревушки Семеновки, оставили там Дмитрия, добыли коней и помчались в Белую Церковь. Савва стал усиливать оборону крепости. И когда к Белой Церкви подошел посланный Мазепой полк Омельченко, из крепости ударили пушки.
- Умрем, а не сдадимся! - кричали со стен.
Тогда Танский и Часнык подошли к воротам и сказали, что ведут полк, перешедший на их сторону. Ворота открыли, и мазепинцы ворвались в крепость.