В салоне флагмана и командиры линейных кораблей живо обсуждали перипетии минувшего боя. Один Эль-финстон напыщенно молчал, постукивая пальцами по краю стола. Собственно, и говорить ему было не о чем. То ли ветер ослаб, то ли другое помешало, но в бою он так и не участвовал. Тем паче верх одержал Спиридов своей неординарной тактикой, и это его коробило.
Главнокомандующий, начиная совет, довольно туманно представлял себе, что же делать дальше.
- Господа совет, турки нашими доблестными кораблями ныне крепко заперты в Чесме. Насчитано семь десятков вымпелов ихних, диверсией нашей, береговые батарейные орудия, того кроме, выявлены. - Орлов озабоченно поднял голову. - Турок в сих местах может отсидеть в спокойствии не один месяц, наших припасов надолго ли хватит? Определить надобно, - Орлов, опершись о стол, медленно обвел взглядом сидевших, - ближайшую диспозицию и действо наше. - Продолжая стоять, он кивком пригласил сидевшего справа от него Спиридова. Тот неторопливо поднялся.
- Полагаю, ваше сиятельство, атаковать турок надобно без промедления, - твердый голос Спиридова подчеркивал его решимость.
Орлов махнул рукой, прервал легкий шумок одобрения среди сидевших за столом и проговорил озадаченно:
- Какова атака, коли у них превосходство вдвое и кругом батарейные орудия на берегу?
- Справедливо, ваше сиятельство, токмо знать надобно, сколько их и где. - Спиридов посмотрел на Ганнибала13 . - Видимо, "Грому" крепостные батареи надобно заставить замолчать. Орлов согласился сразу:
- Господин бригадир, - повернулся он к сидевшему слева Ганнибалу, - передайте немедля с нарочным на "Гром" - занять место по вашей диспозиции, начать пальбу по береговым батареям, особливо у входа в бухту.
Спиридов неторопливо продолжал:
- Атаковать огнем, ваше сиятельство, и токмо. - Орлов удивленно поднял брови. - Окромя бомб и брандскугелей диверсию учинить потребно брандерами14 . - Сидевшие одобрительно загомонили. - Гассан-паша нам грозился, ан мы его упредим. - Спиридов сел.
Орлов недоуменно поглядывал на сидевших, силясь понять до конца замысел моряков. Он даже не знал, что такое брандера. По его знаку встал и первым высказался Ганнибал.
- Господа совет, адмирал Спиридов, мыслю, наше общее согласие выразил - флот турок порезвее надобно спалить. И не далее, как нынче в ночь.
Только теперь до сознания Орлова дошел смысл сказанного: "спалить, сжечь флот", но что для того надобно? Брандера? Что сие? Словно читая его мысли, бригадир закончил:
- Под брандера сподобно употребить транспорты числом три-четыре. Начинить их, как положено, порохом, нефтью напитать. Особливо для них отобрать охочих офицеров и служителей.
Весь совет явно сходился на мнении Спиридова. Орлов нутром почуял - дело не без риска, но верное. И он согласился. По предложению Спиридова Ганнибалу по-ручили образовать отряд из четырех брандеров проры-ва, а для поддержки нарядить корабли под командой Грейга - четыре линейных корабля, два фрегата и "Гром".Вначале им надлежало прорваться в бухту, губительным огнем по неприятелю отвлечь его и открыть путь для прохода брандерам. Спиридов отвел Ганнибала в угол каюты.
- Иван Абрамович, командиров брандеров самолично наставьте - атаковать и сцепиться токмо с наикрупнейшими линейными кораблями турок.
Через час перед Ганнибалом стояли четыре офицера-добровольца, вызвавшиеся идти на брандерах. Они тотчас были назначены командирами зажигательных судов, и вместе с ними Ганнибал отобрал из добровольцев лучших матросов.
Итак, вся подготовка к решающему сражению шла полным ходом. Генерал-аншефу осталось подписать приказ, который гласил: "…Наше же дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге, не можем мы к дальнейшим победам иметь свободные руки, а для того по общему совету положено и определяется к наступающей ныне ночи приготовиться, а около полуночи и приступить к точному исполнению…"
Время бежало стремительно. Только-только успели снарядить брандера. До атаки оставалось менее часа. Короткие сумерки сменились темнотой непроглядной южной ночи. Легкий ветерок с моря нагонял мелкую рябь вокруг кораблей. Из-за невысоких гор, окаймлявших бухту, медленно выплыла яркая луна и осветила зеркальную гладь бухты, затененную черными контурами затаившихся турецких кораблей.
За час до полуночи 25 июня 1770 года к ноку гафеля флагманского "Ростислава" медленно полз зажженный фонарь. Не прошло и минуты, как на всех назначенных к атаке кораблях на флагштоках зажглись ответные огни.
Спиридов сосчитал - все десять. Грейг вполголоса скомандовал:
- Сигнал поднять.
Вслед за фалом на гафеле поднялась гирлянда из трех фонарей, что означало - "Кораблям следовать в бухту и атаковать неприятеля".
Потянулись томительные минуты ожидания. Первым по ордеру должен был идти фрегат "Надежда благополучия", но минуло полчаса, а фрегат не снимался с якоря. Грейг, смотря в сторону "Надежды", молча жевал губами. Спиридов взял рупор у вахтенного.
- Командир "Европы"! - В ночной тишине стало слышно движение на шканцах "Европы", стоявшей рядом. - Вам начинать не мешкая. Выручайте Перепечина, станьте первым и палите! - Спиридов сделал паузу и закончил: - С Богом!..
Заминки неприятны везде, а в морской службе, да еще в боевой обстановке, недопустимы. Это прекрасно понимал Спиридов и сразу выправил дело. Клокачев враз исполнил команду, и, как донес Спиридов Адмиралтейств-коллегий, "в 12 часов оный корабль пришел в повеленное место, в ближайшей дистанции лег на шпринг и начал по турецкому флоту лалить беспрерывным огнем из пушек, ядрами, камнями, и брандскуге-лями, и бомбами…"
"Европа" одновременно с "Громом" прошла в узкий, в три четверти километра, пролив. Загрохотали береговые батареи турок - 44 орудия. Корабли открыли ответный огонь, прорвались в бухту и, став на шпринг, приступили к обстрелу турецкой эскадры.
Чесменское сражение началось…
"Европа" приняла на себя первый удар, но вскоре подошли остальные корабли отряда, и завязалась артиллерийская дуэль. Брандскугель, пущенный с "Грома", попал в середину грот-марселя линейного корабля турок; парус мгновенно вспыхнул, загорелась мачта, и вскоре вся верхняя палуба и корма были в пламени. Не прошло и получаса, как в первой линии неприятеля полыхали три корабля. Турки еще продолжали отстреливаться, но внимание их было уже отвлечено, они бросились тушить пожары. Настал час брандеров.
- Пускайте с Богом. - Спиридов перекрестился, перешел на правый борт, перегнулся через перила, рукой прикрыл глаза, заслоняясь от света сигнальных фонарей на гафеле, и стал пристально всматриваться в ночную темень за кормой. Вот-вот должны показаться брандера. Непростую задачу поставил им флагман. "В самое пекло косой смертушки пойдут", - Спиридов
глубоко вздохнул.
По лунной дорожке проскользнула тень первого брандера. Весь он начинен смолой в бочках, серой, селитрой в длинных парусиновых мешках, а палуба, рангоут и борта пропитаны скипидаром. За кормой он буксировал катер, в него должна была, если успеет, перебраться команда после того, как подожжет брандер…
На первый брандер Спиридов не питал особых надежд… Так оно и случилось. Эльфинстон настырно предложил посадить на него почти всю команду из англичан во главе с капитан-лейтенантом Дугделем. Не пройдя и половины пути, посреди бухты брандер атаковали две турецкие галеры. Англичане, видимо, струсили и попрыгали за борт. В последний момент Дугдель поджег брандер и покинул его… Посреди бухты взвился столб пламени; пылающие обломки полетели во все стороны, но не достигли турецких кораблей… Второй брандер лейтенанта Мекензи, не дойдя до турецких кораблей, сел на мель и был подожжен. Третий - мичмана князя Гагарина тоже не достиг цели, его зажгли раньше времени… Четвертый брандер стоял под бортом "Грома", ожидая командира. Лейтенант Ильин с размаху прыгнул на корму - только что он отошел от раскаленных стволов единорогов своей батареи на "Громе".
- Отдать носовой и кормовой! - Брандер нехотя отвалил нос. - Оттолкнись! Грот на правую! Весла разобрать!
Медленно набирал ход брандер, уходя от "Грома", справа длинной тенью мелькал флагман.
- Пока не сцепитесь, ни в коем случае не зажигайте, - прогремело оттуда в рупор.
"Грейг, что ли, паникует?" - Ильин внимательно всматривался вперед, по носу…
Благополучно миновали невысокий мыс справа.
Турки, до того примолкшие, будто наверстывая упущенное, открыли бешеную стрельбу из пушек. Русский флагман поднял сигнал - "Возобновить огонь по турецкой эскадре". Брандер оказался меж двух огней, в обе стороны проносились над ним раскаленные ядра.
"Оно так и веселей, пожалуй, - подумал Ильин, присматриваясь к первой линии турецких кораблей, - погибать, так с музыкой". Прямо перед ним чернела надвигающаяся громада линейного корабля.
- Братцы, товсь, подходим под выстрел, с крючьями стоять по носу и корме, - негромко скомандовал Ильин в наступившей вдруг тишине.
Турки на кораблях непонятно почему не стреляли, словно выжидали - может быть, это корабль-перебежчик сдается в плен?
Матросы действовали молча, сноровисто, ловко, а главное, без суеты.
"Молодцы, ай молодцы", - Ильин закинул голову на темнеющую громаду борта линейного корабли. Далеко наверху из открытого порта высунулся турок. Ильин помахал ему рукой, турок скрылся; крючья намертво сцепили брандер, посланный на корму, матрос подтянул катер.
- Братцы, мигом все в катер. - Ильин пробежал на нос, осматривая по пути надежность креплений, поджег первый фитиль…
Спустя несколько мгновений катер, двигаясь вдоль турецкого корабля, скользнул в его тени к корме…
- Навалились, братцы, - шепотом скомандовал Ильин.
Через несколько гребков катер вышел на середину бухты.
- Суши весла! - Ильин привстал и обернулся. Матросы весело переглядывались. Загребной, рослый белобрысый детина, снявши рубаху, не таясь, улыбнулся:
- Без отваги нет и браги.
Матросы дружно захохотали. У борта турецкого корабля гигантским костром полыхал брандер; огонь уже успел перекинуться на палубу, по которой в панике метались фигуры турок. Когда катер ошвартовался у "Грома", в самой середине турецкой эскадры взметнулся, намного выше мачт, огненный столб, громовой раскат потряс все вокруг. Турецкий корабль на мгновение приподнялся вверх и, развалившись, разлетелся на тысячи обломков пылающими факелами фантастического фейерверка…
В четыре часа утра Спиридов отдал приказ прекратить обстрел турецких кораблей, спустить шлюпки и спасать тонущих турецких матросов.
Стоя на юте у перил, адмирал молча смотрел на догорающие остатки боевой славы турок. Он не замечал первых лучей солнца, еще прятавшегося за складками гор, потому что они смешались с заревом гигантского костра.
"Вот он, венец моей службы, а большего желать грешно". Спиридов оглядел рейд, корабли эскадры. Освещенные пламенем и лучами восходящего солнца, выстроились они, будто былинные ратники.
"Да, - Спиридов задумчиво глядел вдаль, - лишь русские богатыри на подобное способны. Чем не герой Дмитрий Ильин, отважный командир "Европы" Федот Клокачев, не уступающие ему в отваге и выучке командиры: "Трех Святителей" - Хметевский, "Ростислава" - Лупандин, "Не тронь меня" - Бешенцов, а лихой командир "Грома" Перепечин…" Все они прошли многотрудную школу, в нелегкие времена были рядом с ним, лишь на разных ступенях. В суровых походах на Балтике, при штурме Кольберга, в ротах Морского корпуса и, наконец, в последнем многомесячном плавании вокруг Европы и кампании в Средиземноморье. Везде взращивал он у подчиненных инициативу и стойкость, отвагу и способность побеждать не числом, а умением… Ему было чем гордиться. "А те безвестные тысячи матросов на парусах и батарейных палубах… Когда же поймут там, - Спиридов непроизвольно посмотрел вверх, - что без оных все пресно и мертво…"
Быстрые шаги адъютанта вернули адмирала к действительности .
- Ваше превосходительство, наши трофеи… - лицо Спиридова озарилось улыбкой, - линейный корабль "Родос", пять галер, предположительные потери турок шестьдесят кораблей, тыщ около десяти людьми… - Адъютант взглянул на листок бумаги. - Наши потери - одиннадцать служителей, - улыбнулся, развел руками. Спиридов радостно-удивленно посмотрел на него.
- Идите в мою каюту, надобно реляцию сочинять в Адмиралтейств-коллегию…
Стоя за спиной к ловившему каждое слово адъютанту, флагман размеренно диктовал:
"Слава Господу Богу и честь Российскому флоту!
В ночь с 25-го на 26-е флот турецкий атаковали, разбили, разгромили, подожгли, в небо пустили и в пепел обратили. Ныне на Архипелаге в сем пребываем силой господствующей…"
Адмирал смотрел на распахнутую на балкон дверь. "Наконец-то заветы Петра становятся… к славе Отечества…"
* * *
Разгром турецкого флота при Чесме несказанно обрадовал вице-адмирала Сенявина, и он сразу же запросил у Чернышева подробности сражения. "Принеся поздравления мои B.C. с славными победами покорно прошу удостоить присылкою, как получите от адмирала Спиридова, обстоятельную реляцию; …Благодарность приношу, что в зависти простить меня изволили, теперь уж я не завидую, а только кляну судьбу, что отвела меня от таких славных дел и вояжа, в которой бы и теперь еще с радостью полетел… - И здесь же добавляет с огорчением: - Сколь ни стараюсь о приуготов-лении к походу моих судов, но знать судьбе то не угодно, чтоб я нынешним летом хотя малое участие имел в прославлении оружия великой нашей монархини, о чем обстоятельно от меня B.C. представлено и теперь то ж повторяю, что никакой не имею надежды нынешнею осень быть в походе; сие меня в такую скорбь и досаду приводит, что и изобразить не в силах".
Покуда, размышляя о Чесменской виктории, Сенявин не упускает и главную цель своего предназначения - создать флотилию, выйти в Черное море, положить начало Черноморскому флоту.
Хорошо сказать выйти, а попробуй. Выход в Черное море заперт. Пролив сторожат две крепости Керчь и Еникале. Овладеть ими должна армия, но она в Крым еще не переправилась, ждет помощи моряков. А у них, как на грех, малярия косит людей.
"Не завладев крепостью Еникале, идти в Черное море не можно, - сообщил в разгар лета Сенявин вице-президенту Адмиралтейств-коллегий графу Чернышеву и здесь же посетовал с горечью: - Я же о себе доношу, что 5 числа прошлого июля занемог лихорадкой, мучает через день, да так сильно, что все мои крепости перед ней не в силах ". Спустя неделю еще одно тревожное донесение: в вверенной мне флотилии все эскадренные командиры больны лихорадкой, так что Пущин от команды отказался, Сухотин хотя еще и не отказался, но очень болен".
"Лихоманка" не разбирала чинов и званий. Особенно тяжко приходилось солдатам и матросам. К осени они переселились в землянки, окружившие полумесяцем Таганрогскую бухту, готовились к зиме, а малярия косила их десятками. Каждую неделю на кладбище печальной белизной выделялись свежевыструганные березовые кресты над могилами…
А на рейде трепетали на ветру паруса десяти военных, "новоманерных" судов. На флагманском, трехмачтовом, 16-пушечном корабле "Хотин" Сенявин собрал офицеров.
В каюте флагмана, на переборках, развешаны схемы сражения эскадры Спиридова при Хиосе и в Чесме.
Обстоятельно изложив ход битвы, Сенявин проговорил:
- Сия виктория славу принесла флоту нашему впервые на море Средиземном. Прошу господ офицеров о том помнить, урок для себя сделать. Каково натиск и бесстрашие русских моряков крушит превосходного неприятеля.
Хрипловатый голос вице-адмирала иногда прерывался кашлем. Сенявин опять подошел к схеме Хиосского сражения и, опершись на указку, кивнул на переборку, где висела схема.
- Со времени великого Петра подобного триумфа флот не испытывал. В прошлом, по молодости, довелось мне целоваться с турками возле Лимана под Очаковом. В ту пору сила была на море у султана. - Сенявин откашлялся и продолжал: - Ныне приятель мой адмирал Григорья Спиридов не устрашился превосходства турок и храбро авангардней ошеломил неприятеля и принудил бежать в Чесму, где противник и нашел свой гроб.
Окинув взглядом притихшую в полудреме аудиторию, Сенявин ткнул указкой в схему:
- Одно в толк не возьму, пошто он, как флагман авангардии, покинул линию в бою и напролом полез на турецкого капудан-пашу?
Вопрос адмирала встрепенул собравшихся, они зашушукались, переговариваясь между собой, а Сенявин продолжал: