Он сам открыл, провел ее к креслу, сел за стол - все как вчера. Но смотрел на нее не так, как вчера. Сегодня взгляд его не был отсутствующим, холодным. Появилось нечто, чего Сервилия раньше не замечала ни у одного мужчины. Искра интимности и права собственности. И это не вызвало ее возмущения. Она не посчитала этот взгляд похотливым или грубым. Но почему она вообразила, что эта искра делает ей честь, выделяет ее среди всех знакомых ей женщин?
- Так что ты решил, Гай Юлий? - спросила Сервилия.
- Принять предложение молодого Брута.
Это понравилось ей. Она широко улыбнулась, в первый раз за все время их знакомства. И Цезарь отчетливо увидел, что правый уголок ее рта определенно слабее левого.
- Отлично! - воскликнула она, вздохнула облегченно и улыбнулась, но уже не так широко.
- Твой сын очень много для тебя значит, - заметил Цезарь.
- Он значит для меня все, - просто сказала она.
На столе лежал лист бумаги, Цезарь посмотрел на него.
- Я тут сочинил юридическое соглашение о помолвке твоего сына с моей дочерью, - произнес он. - Но если ты хочешь, мы некоторое время можем считать эту помолвку неофициальной. По крайней мере, до тех пор, пока Брут не повзрослеет еще. Он может передумать.
- Он не передумает, и я не передумаю, - отозвалась Сервилия. - Давай покончим с этим делом здесь и сейчас.
- Как хочешь. Но должен предупредить тебя: после подписания соглашения обе стороны и их опекуны имеют право обратиться в суд, если какая-либо из сторон расторгнет помолвку, и потребовать компенсацию в размере приданого.
- А какое у Юлии приданое? - спросила Сервилия.
- Я записал здесь сто талантов.
Сервилия ахнула.
- Но у тебя же нет ста талантов для приданого, Цезарь!
- Сейчас нет. Но когда Юлия достигнет брачного возраста, я уже буду консулом, потому что я не разрешу ей выйти замуж, пока ей не исполнится восемнадцать лет. А к тому времени у меня будут сто талантов для ее приданого.
- Я этому верю, - медленно проговорила Сервилия. - Однако это означает, что, если мой сын передумает, он обеднеет на сто талантов.
- Теперь ты уже не так уверена в его постоянстве? - усмехнулся Цезарь.
- По-прежнему уверена, - отрезала она. - Давай покончим с этим делом.
- А ты уполномочена подписывать от имени Брута, Сервилия? Я помню, вчера ты назвала Силана опекуном мальчика.
Сервилия облизнула губы.
- Я - юридический опекун Брута, Цезарь. Я, а не Силан. Вчера я беспокоилась, что ты подумаешь обо мне дурно, потому что я пришла к тебе сама, а не прислала мужа. Мы живем в доме Силана, в котором он действительно является pater familias. Но дядя Мамерк был исполнителем воли моего покойного мужа и распорядителем моего очень большого приданого. До того как я вышла замуж за Силана, дядя Мамерк и я привели в порядок мои дела. В состав моего имущества вошли также поместья моего покойного мужа. Силан охотно согласился на то, чтобы я сама управляла тем, что принадлежит мне, и была опекуном Брута. Все идет хорошо, и Силан не вмешивается.
- Никогда? - спросил Цезарь, улыбаясь одними глазами.
- Ну, только однажды, - призналась Сервилия. - Он настоял, чтобы я отправила Брута в школу, а я хотела оставить его дома и нанять частного учителя. Я согласилась с его доводами и сказала, что попытаюсь. К моему большому удивлению, школа пошла Бруту на пользу. У него природная склонность к интеллектуальному труду, а домашний педагог развил бы это качество.
- Да, домашний педагог способен сделать это, - серьезно подтвердил Цезарь. - Он еще посещает школу, конечно?
- До конца года. В следующем году он начнет ходить на Форум и учиться у филолога. Под наблюдением дяди Мамерка.
- Великолепный выбор и великолепное будущее. Мамерк - тоже мой родственник. Могу я надеяться, что ты позволишь мне принять участие в обучении Брута риторике? В конце концов, я - его будущий тесть! - сказал Цезарь, вставая.
- Мне было бы приятно, - ответила Сервилия, чувствуя огромное и тревожное разочарование. Ничего не произойдет! Ее интуиция страшно, чудовищно, кошмарно ошиблась!
Цезарь обошел стол и встал за ее креслом. Сервилия подумала, что он собирается проводить ее, но почему-то ноги отказались ее слушаться, и она продолжала сидеть, как статуя, чувствуя себя ужасно.
- А ты знаешь… - услышала она его голос… Его? Или чей-то еще? Потому что он звучал совсем по-другому, хрипло. - А ты знаешь, что у тебя на спине восхитительнейшая дорожка волос, которая струится по позвоночнику до самого низа, насколько я могу видеть? Но никто не ухаживает за ними, как полагается, они смяты и лежат в разные стороны. И вчера я подумал, что это очень досадно.
Он дотронулся сзади до ее шеи, чуть ниже пучка волос. Сначала она решила, что он прикасается к ней кончиками пальцев, гладкими и неторопливыми. Но его голова оставалась как раз на уровне ее головы, обеими руками он стиснул ее груди. Его дыхание холодило шею, точно ветерок - мокрую кожу. И тогда она поняла, что он делает. Он лизал эти волосы, которые она так ненавидела. Ее мать чувствовала к ним жгучее отвращение и до самой своей смерти высмеивала их! А Цезарь проводил языком сначала с одной стороны, потом с другой, зализывая волосы к середине позвоночника. Он действовал медленно, опускаясь все ниже, ниже… Сервилия могла только сидеть неподвижно, полная ощущений, о существовании которых она даже не подозревала. Всеобъемлющее чувство сжигало ее, пропитывало насквозь.
Она уже восемнадцать лет была замужем. За двумя очень разными мужчинами. И все же за всю свою жизнь Сервилия никогда не знала подобного. Огненный, пронизывающий взрыв ощущений, исходящих от его языка, сначала оставался на поверхности ее кожи, потом проникал все глубже, пробирался в груди, в живот, в самую сердцевину естества. В какой-то миг ей удалось встать, но не для того, чтобы помочь ему развязать кушак под грудью, снять с нее одежду и бросить на пол - это он сделал сам, - а чтобы просто стоять, пока он своим языком приводит в порядок линию волос вдоль всей ее спины, до того места, где сходятся ягодицы. "И если он сейчас возьмет нож и вонзит в мое сердце, - думала она, - я не двинусь с места, чтобы остановить его. Я даже не захочу его остановить". Ничто не имело значения, только жгучее наслаждение, которое испытывала та сторона ее натуры, которую она даже не мечтала иметь.
Его одежда, и тога и туника, оставалась на нем, пока его язык не достиг конца путешествия. Потом Сервилия почувствовала, что Цезарь отступил от нее, но не решалась повернуться, чтобы посмотреть на него. Если она отпустит спинку кресла, то сразу упадет.
- Вот так-то лучше, - услышала она его смешок. - Вот как это должно быть. Всегда. Замечательно.
Цезарь развернул ее к себе, обхватил ее руками свою талию, и она наконец ощутила прикосновение его кожи. Сервилия подняла лицо для поцелуя, которого он еще ей не подарил. Но вместо этого он поднял ее и понес в спальню, легко уложил ее на заранее приготовленные простыни. Веки ее были опущены, она могла только чувствовать, как он склоняется над ней. Сервилия открыла глаза и увидела, что он уткнулся носом в ее пупок и глубоко вдохнул.
- Душистый, - сказал он и стал двигаться ниже, к холму Венеры. - Пухлая, душистая и сочная, - одобрил он со смехом.
Как он мог смеяться? Но он смеялся. Потом, когда она с восторгом увидела его эрекцию, он прижал ее к себе и наконец поцеловал. Не так, как целовал ее Брут, который просовывал свой очень мокрый язык так далеко, что ей было противно. И не так, как Силан, чьи поцелуи были почтительны, на грани целомудрия. Этот поцелуй был идеальным, им хотелось упиваться бесконечно. Пальцы одной руки пробегали по ее спине от ягодиц к плечам, пальцы другой раздвинули губы и нежно исследовали ее вульву, вызывая у нее дрожь. О, какое удовольствие! Она совсем не думала о том, какое впечатление производит, слишком ли торопится или медлит, и вообще - что он думает о ней. Сервилии было все равно, все равно, все равно… И она обеими руками взяла его член, чтобы показать ему дорогу, потом села на него и стала энергично двигать бедрами до тех пор, пока громко не закричала в экстазе, словно животное, пронзенное копьем охотника. Она упала на него и лежала у него на груди без сил, без жизни, как то убитое животное, которым себе казалась.
Но этим все не закончилось. Они занимались любовью несколько часов, хотя она не имела понятия, когда он сам достиг оргазма, и было ли их несколько или только один, потому что он не издал ни единого звука. И эрекция продолжалась, пока вдруг Цезарь не остановился.
- А он действительно очень большой, - заметила Сервилия, поднимая его пенис и роняя его обратно Цезарю на живот.
- На самом деле он очень липкий, - сказал он, легко соскочил с постели и исчез из комнаты.
Когда Цезарь вернулся, зрение ее восстановилось, и она увидела, что он безволос, как статуя бога, и сложен, как Аполлон Праксителя.
- Ты такой красивый, - выговорила она, во все глаза глядя на него.
- Думай так, если хочешь, но не говори об этом, - был его ответ.
- Как я могу тебе нравиться, если у тебя самого нет волос?
- Потому что ты пухлая, душистая и сочная, и эта линия волос на спине восхищает меня.
Цезарь уселся на край кровати и улыбнулся Сервилии так, что сердце ее бешено заколотилось.
- Кроме того, ты получила удовольствие. По крайней мере, половину удовольствия, если считать и меня.
- Время уходить? - спросила она, видя, что он не собирается ложиться.
- Да, время уходить. - Он засмеялся. - Интересно, можно ли это считать инцестом? Ведь наши дети помолвлены.
Но Сервилия не находила в этом ничего смешного и нахмурилась:
- Конечно, нет!
- Я шучу, Сервилия, шучу, - тихо проговорил Цезарь и встал. - Надеюсь, твоя одежда не смялась. Все на полу в другой комнате.
Пока она одевалась, он принялся наливать воду в ванну, черпая из бака ведром. Он не остановился, когда она подошла посмотреть.
- Когда мы сможем увидеться снова? - спросила Сервилия.
- Не слишком часто, иначе надоест, а я этого не хочу, - ответил он, продолжая черпать воду.
Она не знала, что это был один из его приемов проверки. Если женщина начинала плакать или протестовать, чтобы показать ему, как это важно для нее, его интерес к ней пропадал.
- Я согласна с тобой, - сказала Сервилия.
Ведро замерло на полпути. Цезарь с удивлением посмотрел на нее.
- Ты действительно согласна?
- Абсолютно, - заверила она, проверяя, на месте ли янтарные подвески. - У тебя есть еще другие женщины?
- В данный момент нет, но в любой день это может измениться.
Это был второй тест, более жестокий, чем первый.
- Да, ты должен поддерживать репутацию, я могу это понять.
- Ты действительно можешь понять?
- Конечно.
И хотя чувства юмора у нее почти не было, она чуть улыбнулась и добавила:
- Видишь ли, теперь я осознала, почему они все говорят о тебе. Несколько дней я буду совсем разбитой.
- Тогда давай снова встретимся на следующий день после выборов в Трибутное собрание. Я выдвинул свою кандидатуру на должность куратора Аппиевой дороги.
- А мой брат Цепион - на должность квестора. Конечно, до этого Силан будет баллотироваться на претора в Центуриях.
- А твой другой брат, Катон, несомненно, будет выбран военным трибуном.
Лицо ее посуровело, губы сжались, взгляд стал каменным.
- Катон мне не кровный брат, а сводный. Цепион носит имя моей семьи, и поэтому мне приходится признавать его.
- Разумно с твоей стороны, - одобрил Цезарь, продолжая работать ведром.
После этого Сервилия ушла, удостоверившись, что выглядит вполне прилично, хотя и не так невозмутимо, как несколько часов назад.
Цезарь погрузился в ванну. Лицо его было задумчивым. Необычная женщина. Проклятье на эту соблазнительную дорожку черных волос! Такая глупая вещь могла вызвать его падение. Он не был уверен, что Сервилия нравится ему больше теперь, когда они стали любовниками. И все же он знал, что не намерен расставаться с ней. Во-первых, во всех других отношениях, кроме характера, она была истинной радостью. Женщины его класса, которые умели вести себя в постели свободно, не сдерживая себя ни в чем, были так же редки, как трусы в армии Красса. Даже его дорогая Циннилла вечно сохраняла скромность и заботилась о приличиях. Ну что ж, так уж они воспитаны, бедняжки. И поскольку у Цезаря появилась привычка быть честным с собой, ему пришлось признать, что он не сделает попытки воспитать Юлию по-другому. О, среди женщин его класса встречались истинные куртизанки, знаменитые своими сексуальными проказами, от покойной великой Колубры до стареющей Преции. Но когда Цезарь хотел постельных шалостей, он предпочитал искать их среди честных и открытых, земных и неприхотливых женщин Субуры. До сегодняшнего дня. До Сервилии. Кто бы мог подумать? Она тоже будет молчать о своем загуле. Цезарь повернулся в ванне и потянулся за пемзой. Бесполезно использовать strigilis в холодной воде. Человек должен пропотеть, чтобы можно было соскрести грязь.
- И сколько из всего этого я расскажу своей матери? - задал он вопрос маленькому кусочку пемзы. - Странно! Аврелия так не похожа на других. Я могу говорить с ней о других женщинах. Но, думаю, когда я смогу упоминать имя Сервилии, я уже буду носить пурпурную тогу цензора.
В том году выборы провели вовремя: сначала в Центуриатном собрании были избраны консулы и преторы, затем Трибутное собрание при полном составе патрициев и плебеев избрало младших магистратов, и наконец были собраны трибы в Плебейском собрании, которое ограничивало свою деятельность выборами плебейских эдилов и плебейских трибунов.
Хотя стоял квинтилий и, согласно календарю, должно было быть лето, сезоны отставали, потому что Метелл Пий, великий понтифик, уже несколько лет не вставлял в каждый второй февраль дополнительные двадцать дней. И, возможно, поэтому не так уж удивляло, что Гней Помпей Магн - Помпей Великий - приехал в Рим надзирать за соблюдением законности при выборах в Плебейское собрание, ведь погода стояла весенняя и тихая.
Несмотря на свою претензию быть Первым Человеком в Риме, Помпей не любил Рим и предпочитал жить в своих обширных поместьях в Северном Пицене. Там он был фактически царем. В Риме же Помпей чувствовал себя неуютно. Он сознавал, что большинство сенаторов ненавидит его даже больше, чем он ненавидит Рим. Среди всадников, занимавшихся торговлей и денежными операциями, Помпей, напротив, был очень популярен и имел много сторонников, но это обстоятельство не могло успокоить его чувствительное и уязвимое представление о себе. Самомнение Помпея навеки ранили сенаторы из числа "хороших людей" и прочих аристократических фракций. Они дали понять, что считают Помпея Великого всего лишь самоуверенным выскочкой, не-римлянином, силой вторгшимся в их круг.
Его родословная была посредственной, но ни в коем случае не вымышленной, ибо дед Помпея являлся членом Сената и через брак вошел в безупречную римскую семью Лукуллов, а его отец - знаменитый Помпей Страбон - консул, победный главнокомандующий в Италийской войне, протектор консервативных элементов в Сенате в те дни, когда Риму угрожали Марий и Цинна. Но Марий и Цинна победили, а Помпей Страбон умер от болезни в лагере у стен города. Обвиняя Помпея Страбона в том, что он, допустив в своем лагере вопиющую антисанитарию, вызвал эпидемию брюшного тифа, которая разразилась в осажденном Риме, жители Квиринала и Виминала протащили по улицам его голое тело, привязанное к ослу. Младший Помпей так и не простил Риму это поругание.
У него появился шанс, когда Сулла возвратился из ссылки и вторгся на Италийский полуостров. Став полководцем в возрасте двадцати двух лет, Помпей набрал три легиона из ветеранов своего покойного отца и повел их на соединение с Суллой в Кампанию. Хорошо отдавая себе отчет в том, что Помпей добился совместного с ним командования шантажом, хитрый Сулла использовал пиценца в некоторых своих весьма сомнительных предприятиях, когда сам Сулла опасно маневрировал на пути к диктаторству. Даже после того как Сулла удалился на покой и умер, бывший диктатор позаботился об этом амбициозном, самоуверенном юнце, заблаговременно приняв закон, согласно которому человеку, не являющемуся сенатором, разрешается поручать командование армиями Рима. Потому что Помпей не любил Сенат и отказался быть его членом.
Последовала шестилетняя война Помпея против восставшего Квинта Сертория в Испании. Шесть лет, в течение которых Помпей был вынужден пересмотреть свой взгляд на собственные военные способности. Он уехал в Испанию, твердо уверенный, что немедленно побьет Сертория, - и неожиданно для себя очутился лицом к лицу с одним из лучших полководцев в истории Рима. Сертория Помпей все-таки сломил, воспользовавшись предателем. Но тот Помпей, который после этой победы возвратился в Италию, был совершенно другим человеком: коварным, бессовестным, желавшим показать Сенату (который не давал ему денег и подкрепления в Испании), что он, Помпей, который отнюдь не является сенатором, в состоянии ткнуть уважаемых отцов города носом в пыль.
И Помпей продолжал поступать так - при молчаливом согласии двух человек: Марка Красса, победителя Спартака, и ни кого иного, как Цезаря. Помпей и Красc заставили Сенат разрешить им выдвинуть свои кандидатуры на должность консулов. И им это удалось, поскольку оба военачальника использовали в качестве главного аргумента свои армии. Но за кулисами этого предприятия таился двадцатидевятилетний Цезарь. Именно он дергал за веревочки двух марионеток. Никогда прежде не избирали на высшую должность в Риме человека, если он хотя бы не был сенатором. И все же Помпей стал старшим консулом, а Красc - младшим. Таким образом, этот экстраординарный, несовершеннолетний для консула человек из Пицена достиг своей цели самым неконституционным способом. И именно Цезарь, который был на шесть лет младше его, показал ему, как это сделать.
Но Сенат как-то примирился с вопиющим фактом, потому что совместное консульство Помпея Великого и Марка Красса оказалось триумфальным. Это был год праздников, цирков, веселья и процветания. И когда он закончился, оба не захотели стать губернаторами провинций. Вместо этого они удалились в свои поместья и начали вести частную жизнь. Единственный важный закон, который они провели, восстанавливал права плебейских трибунов, которых Сулла сделал бесправными.
Сейчас Помпей находился в городе, чтобы проследить за выборами плебейских трибунов. И это заинтриговало Цезаря, который встретился с ним и его клиентами на углу Священной дороги и кливуса Орбия, у входа на Нижний Форум.
- Не ожидал увидеть тебя в Риме, - сказал Цезарь. Он открыто смерил Помпея взглядом с головы до ног и усмехнулся. - Хорошо выглядишь, и бодрый к тому же. Вижу, фигура человека среднего возраста.
- Среднего возраста? - высокомерно переспросил Помпей. - Если я уже побывал консулом, это вовсе не значит, что я дожил до старческого слабоумия! В конце сентября мне будет всего тридцать восемь!
- В то время как мне, - самодовольно сказал Цезарь, - совсем недавно исполнилось тридцать два. В этом возрасте, Помпей Магн, ты еще не был консулом.
- Ты подшучиваешь надо мной, - сказал Помпей, успокаиваясь. - Ты, как Цицерон, и на погребальном костре не перестанешь шутить.