В 1610 году признавшая Царем королевича Владислава продажная Боярская дума, изменяя отечеству своему, направила к королю Жигимонту послами Филарета и князя Голицына. Они попали в западню - поляки держали их в плену почти девять лет. Вернется Филарет лишь в 1619 году. Сам Михаил с матерью тоже стал в Кремле пленником поляков. Будучи освобожденным в ноябре 1612 года, Михаил отсиживался в своей костромской вотчине или в соседнем Ипатьевском монастыре. И вдруг, как гром среди ясного неба, избрание на царство! 14 марта 1613 года семнадцатилетний Михаил Романов с несказанным изумлением узнал от московских послов, что еще 21 февраля Собор избрал его на престол. Мать новоизбранного Царя Ксения Ивановна, она же инокиня Марфа, пришла в неописуемый ужас и, плача, объявила послам, что "у сына ее и в мыслях нет в таких великих преславных государствах быть Государем, он-де не в совершенных летах, а Московского государства всяких чинов люди по грехам измалодушествовали, дав свои души прежним Государям, не прямо служили".
Попервоначалу ни Михаил, ни мать его не соглашались с избранием. Государство вконец разорено Смутным временем, и никому не известно, кончилась Смута или нет, и если нет, то сколько лет она еще продлится. Казна пуста. У Москвы могучие противники: поляки с литовцами, свей, татары. Всюду шалили шайки Заруцкого, Лисовского, Толстого, Баловня. И слишком много в Москве князей да бояр, кои свысока глядеть станут на Царя-отрока из рода Романовых. Отец его, Филарет, на что старее, умнее, сильнее, и то не смог добиться престола, а куда там Михаилу!.. Не меньше шести часов вели послы переговоры с Царем и его матушкой. Нет да нет, да ни в какую!.. "Бог да взыщет на вас конечное разорение государства!" - грозили бояре. Только через пять дней, 19 марта, двинулась пестрая царская кавалькада с охраной и послами в Москву. Царь и стражники тревожно вглядывались в дремучие заволжские леса: неровен час с гиком и свистом налетят разбойнички Толстого - грозы костромских проезжих дорог.
11 июня 1613 года произошло венчание первого из Романовых.
А в конце августа того же года въехал в Москву будущий рейтар Царя Михаила Федоровича - шкот, "бельский немчина" Джордж Лермонт. Уже 1 октября Лермонта отрядили со шкадроном рейтар охранять Кремль, где в тот день Царь Михаил, чье библейское имя на языке древних евреев означало "кто как Бог", справлял день ангела. В тот день и сподобился Лермонт узреть августейшую особу на диво невзрачного вида. Михаилу на глаз можно было дать лет четырнадцать, не более. Наверное, он страдал золотухой - блекло-серые глаза воспалены, кожа нездоровая, в болячках, фигурка нескладная и тощая до невозможности. "И это - Царь Московии?!" - в полном недоумении спросил себя бравый рейтар. Но сомнения быть не могло: золотушный отрок был при короне, с державой и скипетром.
Вволю нагляделся Лермонт на Царя Михаила Романова. Иноком бы быть этому хилому отроку с размытыми голубыми глазками, сопливым носом и худосочной фигурой. Не шли ему ни скипетр, ни держава. В Кремле зло шутили над ним. "Не помазанник Божий, а олух царя небесного". "Царь без царя в голове!". "Да неужто все Романовы таковыми будут! Боже, спаси Руссию!.."
И думалось тоже: ничем не лучше этот самодержец его, Лермонта. Слабак он, щелчком зашибить можно, а уж грамоте, писать и читать умеет он, Лермонт, куда лучше этого золотушного венценосца.
Очень скоро он знал уже все московские цены и записал их для памяти: пуд меда - 25 алтын, воска - 3 рубля 25 алтын, лучшего говяжьего сала - 2 рубля, соленого мяса - 2 /4 гривны, масла - 26 алтын 4 деньги, соленая Кольская семга - 2 алтына за штуку, или 4 рубля за бочку, бочка лучших переяславских сельдей (200 штук) - 11 алтын и 4 деньги, 20 осетров - 8 рублей, фунт сахару - 3–4 рубля, пара сапог яловичных - 8 алтын, сафьянных - 14 алтын, красных телячьих - 20 алтын.
Мудрые люди говорят, что все, что поднимается, должно со временем упасть. Увы, к ценам это не относится. Цены из года в год ползли вверх, набирая скорость.
Не спрашивая согласия своих подданных, большинству которых в то же тяжкое время икра была не по карману, Царь Иоанн Федорович по совету Шереметева сдал торговлю осетровой и белужьей икрой на откуп за 40000 талеров голландцам, которые продавали ее в Италии, Англии, Нидерландах, Франции.
Пшеница продавалась в зависимости от урожая за 2–13 алтын за четверть, рожь - немного дешевле. За 7 денег можно было купить связку дров, достаточную, чтобы испечь хлеб из четверти муки.
Казенная водка стоила 6 рублей за ведро, романея - 25 алтын, рейнское - 30.
Мы нарочно указали здесь московские цены того времени, поелику совершенно не понимаем тех сочинителей, кои в своих романах никогда не заглядывают на рынок, а если, случается, и заглядывают, то никогда не интересуются ценами. А цены, мы смеем утверждать, играют не последнюю роль в нашей жизни. Далеко не последнюю. И вообще в нашей жизни больше скучной прозы, чем романтической поэзии…
Торговля хлебным вином, ставшая казенной монополией еще благодаря государственной мудрости Царя Бориса Годунова, давала при Михаиле Федоровиче вследствие дешевизны "зеленого змия" до 800 рублей в год. Казна покупала водку за 15 алтын за ведро, а продавала - за 4 рубля в мирное время и за 8 - в военное. Из-под полы и прилавка торговали сравнительно дорогим табаком. Впрочем, Лермонт не курил.
Что же остается добавить нам к сказанному?
Со времен Гостомысла и первых Рюриковичей золото свободно продавалось в слитках, изделиях и монетах всех стран, торговавших с Россией по твердому курсу: в то время один золотник золота стоил 13 алтын 2 деньги.
Простолюдин мог за 3–5 рублей одеться в платье из русского сукна, но тонкое аглицкое, голландское, любекское, гамбургское сукно стоило по три рубля аршин. Судя по числу потребителей предметов роскоши, богачи составляли ничтожный процент десятимиллионного населения тогдашнего Московского государства.
Тяжкий крест нес в ту пору русский купец, одолеваемый не только русскою знатью и служилым дворянством, но и иноземными негоциантами и своими же именитыми гостями. Честная торговля исключалась. "Не обманешь - не продашь, - учила купцов суровая действительность. - Не обманешь - не проживешь". Недаром Олеарий писал о них: "В куплях и продажах они придумывают всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть своего ближнего. Так как они избегают правды и любят прибегать ко лжи и к тому же крайне подозрительны, то они сами редко верят кому-либо; того, кто их сможет обмануть, они хвалят и считают мастером. Поэтому как-то несколько московских купцов упрашивали некоего голландца, обманувшего их в торговле на большую сумму денег, чтобы он вступил в ними в компанию и стал товарищем по торговле".
И все-таки купцы русские, "всяких чинов купецкие люди", прожженные мошенники и обманщики, жадные, косные, нелюбимые в народе, презираемые иноземцами, притесняемые начальствующими и должностными лицами, ограбляемые и убиваемые ворами и разбойниками, были в свое время незаменимы и немало потрудились во славу отечества, о котором, заботясь о себе и о своей мошне, они мало помышляли. Мир праху их!
- Snow, Snow!.. - кричали на дворе рейтары. - Снег! Снег!
Наскоро одевшись, Джордж Лермонт поспешил из рейтарской светлицы во двор. В сенях скрипели мерзлые половицы, в кадушке замерзла вода вместе с железным ковшиком.
Снегом покрыло всю стрелецкую слободу, всю Москву. Так вот он, знаменитый русский снег, о коем ему рассказывали старые рейтары. В детские годы Джордж видел в родных горах снег, но русский снег был совсем другим. Он окутал все вокруг. На домах торчали высокие белые клобуки. Каждая веточка на дереве казалась сделанной из снега. Снег мягко сиял, блистал на солнце алмазами, слепил глаза. Вороны, клевавшие у конюшен конские яблоки, стали гораздо виднее и выступали как монахи-чернецы. Они испещрили снег крестиками своих следов. Щеки покалывал морозец, ноздри слипались. Воздух был свежим и ядреным. Изо рта валил пар, как дым из печной трубы. Рейтара помоложе умывались снегом, швырялись снежками. Один здоровенный снежок угодил Джорджу в щеку, другой в ухо. Ледяная струйка скользнула за шиворот. Он тут же дал сдачи.
По слободской улице гнали стрелецкий скот. Мычали, в недоумении нюхая снег, роняя лепешки, рогатые коровы. Овцы суетились и сыпали орешки. Пастух весело щелкал бичом, словно из пистоли стрелял. Людишки облачились в меховые шапки, шубы, татарские башлыки. Стрелецкая детвора каталась с горок на санках и салазках. За санными подводами тянулась зеркальная колея.
В этот первый снежный день все московиты особенно засматривались на полушквадрон рейтаров на могучих вороных жеребцах. Все молодец к молодцу, кованные медью шлемы с черным конским хвостом по гребню, блестящие кирасы. Картинно выглядели они на фоне белых сугробов. Ресницы у его Гектора стали белыми и мохнатыми, морда заиндевела и посивела.
Заступив лиловым вечером под лиловым месяцем на караул в заснеженном Кремле, Джордж не узнал Кремлеграда. На часах у него впервые в жизни замерзли ноги, и сменившись, он разулся, ругаясь, и долго по совету прапорщика растирал босые ноги, слушая страшные рассказы о русских морозах, насмерть обмороженных, о буранах и метелях. Потом он убедился, что рассказы бывалых рейтаров не были преувеличены.
Ночью при свете сального огарка он с изумлением рассматривал дивное морозное узорочье на замерзшем окне караулки, пальмы и кактусы. Таких чудес небось отец не видел в Америке!..
Очень хотелось описать этот первый снег. Но как это сделать? И кому это нужно?..
В наблюдениях и переживаниях не было недостатка. Рейтарский шляхетский полк был предтечей конной лейб-гвардии, кавалергардского полка, нес охрану особы Царя и лиц его фамилии, Кремля, участвовал в высочайших выездах, шествиях и парадах.
Лермонт с прилежанием исправлял караульную службу, образцово ездил на коне и содержал его, был грамотнее всех в шквадроне. Иноземцы обычно довольствовались родным языком, а Лермонт - гораздо лучше умел говорить по-русски. Он мог всласть повеселиться с товарищами в корчме, умел пить малиновку, но не надирался, как его друзья шкоты, отменные выпивохи, и никогда не лез в драку, хотя не раз бился на шпагах. Первый его оппонент - голландец ван дер Флит, оскорбительно отозвавшийся о шкотах, сказал перед дуэлью на рапирах:
- Очень, очень мне жаль этого наглеца Лермонта! Тоже лезет в дуэлисты! А запястье у него - посмотрите! - тоньше девичьего! А поглядите на мое! - И он гордо простирал, высовывая из обшлага, запястье совершенно неохватное.
Невдомек было гордому голландцу, что узкое запястье Лермонта и составляло всю его силу как дуэлиста, или, как потом стали говорить, дуэлянта. Короче говоря, он в три счета смертельно пропорол ван дер Флита. Правда, потом, увидев его сизо-багряные кишки, он отошел и, прикрывшись рукой, выдал наружу весь свой рейтарский обед. О чем тоже никогда не упоминали рыцарские романы.
С поединка этого уходил он, если хотите, совсем с малодушною мыслью: поменьше участвовать в дуэлях, ну их к дьяволу! Не муж, а мальчишка вынимает без нужды меч из ножен и проливает чужую и свою кровь. После дуэли шкот не только не понес наказания, но получил следующий чин, стал командовать полушквадроном. И это невзирая на родившуюся в том веке знаменитую "московскую волокиту", которую следовало бы называть "романовской волокитой". В полку на дуэли смотрели сквозь пальцы, веря, что без них невозможно обеспечить надлежащий боевой дух и высокую офицерскую честь. Но после похорон очередного противника Лермонта его вызвал к себе полковник фон дер Ропп.
- Вот что, любезнейший, - хмуро заявил он ему, - я сам отправил к праотцам тринадцать рыцарей, но то были рыцари из других полков. Не буду говорить вам, что рейтара обходятся Царю слишком дорого, и потому нас немного. Я отвечаю за этот полк и его потери и хочу спросить вас: кто оплатит долги заколотых и застреленных вами, прапорщик, рейтаров? У меня на это не отпущено денег. Долги эти велики. Если я имею в виду не карточные долги - они меня не интересуют, а задолженность за коня, оружие, снаряжение и прочее, и прочее, если бы вам, сударь, пришлось погашать их, клянусь тремя Царями Кёльна, вы не выберетесь из этой Богом забытой страны и через сто лет. Вы шотландец и знаете цену деньгам. Теперь вы предупреждены, мой юный забияка: долги всех ваших будущих жертв вы будете оплачивать из собственного кармана.
После этого внушения прапорщик Лермонт заметно присмирел и больше полагался на свои кулаки и подручное дреколье, коим он сызмальства, еще в Абердине, владел в совершенстве.
В первый день нового, 1614 года шквадрон Дугласа в хамовнических светлицах проснулся с криками "Горим! Пожар!" от удушливого дыма. Однако тут же выяснилось, что ничего страшного не произошло. Просто гайлендеры совершали древний новогодний обряд гэльских горцев. В канун Нового года нарезали кинжалами где-то на окраине ветки можжевельника и положили их сушить на русскую печь. Затем они же отправились к ближайшему ключу и наполнили "мертвой и живой водой" из него ведерко, тщательно проследив за тем, чтобы оно не коснулось земли. Воду в ведерке спрятали в углу светлицы. Перед рассветом гайлендеры встали и зажгли пучки высушенного можжевельника, а другие кисти окунули в ведерко с заветной водой и начали кропить спящих рейтаров, пока те, чихая, кашляя и ругаясь на чем свет стоит, не повскакали со своих нар. Но гайлендеры с самым серьезным видом отправились в конюшню окуривать коней.
- Не трогайте их! - сказал Дуглас. - Такой уж новогодний обычай у наших горцев. Пусть вспомнят свои горы! Теперь мы целый год с вами можем не бояться ни поляка, ни шведа, ни самого Вельзевула!
Новый год отпраздновали на славу, хотя пресвитерианская церковь не признавала никаких праздников, кроме воскресенья. Сыны Нижней равнинной Шотландии пели песни на шотландском наречии, ирландцы - на кельтском языке, а гайлендеры тянули свои гэльские оссиановские баллады. По просьбе Джорджа спели они и балладу о Друстане, которая вдохновила почти пять столетий тому назад Томаса Лермонта Рифмотворца на создание "Тристана и Изольды". И, разумеется, блеснули волынщики, во всю мочь дувшие в свои голосистые инструменты, словно стараясь перекричать шумиху битвы. Под дикую, исступленную, мощную музыку волынок гэлы танцевали свои флинги и рилы. Московиты на улице, услышав несусветные визги, крестились, плевались и спешили убраться подальше от бритомордых басурманов.
Не прошло и года в Москве, как Лермонт пролил первую кровь за Царя-батюшку Михаила свет Федоровича. На Москву с юга напали ногайские татары во главе с князем Иштереком, и вострая стрела из круторогого лука впилась Джорджу в щеку, выбив коренной зуб. В бою Лермонт, выдернув стрелу и выплевывая кровь, сразил какого-то мурзу и взял у него Коран и двугорбого верблюда. Верблюд харкнул ему в глаз и он отдал его в Кремлевский зверинец, основанный еще Иваном Грозным и населенный львами и пардами (барсами), а Коран оставил у себя, хотя не понимал в нем ни бельмеса.
В 1615 году на Московию двинулся еще более наглый и на весь свет знаменитый свейский (шведский) король Густав II Адольф, которого современники, а впоследствии и Клаузевиц, сравнивали с Александром Македонским и Цезарем. У него была небольшая, но мощная армия, построенная по последнему слову военного искусства.
Лермонт оборонял от этого великого полководца осажденный свеями Псков под началом доблестного сподвижника князя Пожарского и Минина боярина Василия Петровича Морозова. Свейский король желал во что бы то ни стало присоединить вольнолюбивый и богатый Великий Новгород к своему царству и заодно посадить на московский престол своего сына королевича Филиппа, коему уже заставил присягнуть новгородцев. Война русских со свеями шла под предводительством князя Дмитрия Трубецкого из рук вон плохо.
То ли нечаянно, то ли нарочно Москва послала против свеев-протестантов их единоверцев - шкотов, немцев, голландцев, англиян, ставших московскими рейтарами. Никому, само собой, убивать не хотелось. Настроение было прескверное. А Лермонт скоро убедился, что он со своими рыцарственными понятиями, врожденным благородством и пылким воображением переживает эти возникшие на службе трудности гораздо острее своих сотоварищей. Но ведь он целовал крест на верную службу русскому Царю!.. Терзаниям не было конца…
На второй год в Московии Джордж Лермонт мог уже - немалый успех! - без запинки, хотя и с сильным шотландским акцентом, произнести все "титло" (сиречь титул) Ивана Грозного и его преемников: "Великий Государь Михаил Федорович, Божию милостью Царь и Государь всея Руси и Великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий князь Новагорода Низовской земли, и Черниговский, и Рязанский, и Волоцкий, и Ржевский, и Бельский, и Ростовский, и Ярославский, и Белозерский, и Удорский, и Обдорский, и Кондинский, и иных".
Лермонта поразило, что в это гордое титло московские Цари включили и маленькую, заброшенную в лесах и болотах крепость Бельскую.
Он уже знал, что на Руси первым стал нанимать множество иноземцев Иван Грозный.
Не только своих крепостных, но и иноземцев Цари считали своей собственностью. Издревле карали они смертью тех, кто пытался бежать на Запад. Князь Курбский был для Иоанна Грозного исчадием ада. И даже мудрый Борис Годунов издал закон, сулящий смерть тому, кто дерзнет бежать "в иные земли, в Литву, Германию, Испанию, Францию или Англию", а значит, и в Шотландию. Это касалось не только россиян, но и все воинство.
Разве могла утешить Джорджа Лермонта мысль, что он, потомок норманнов-варягов попал в плен народа, которым много столетий правили именно варяжские князья! Нет слаще слова, нежели Свобода!
Он знал, что расстрига Отрепьев, выдав себя за царевича Дмитрия, невинно убиенного в Угличе по повелению Царя Бориса Годунова 12 июня 1604 года, отдал воеводе Сандомирскому Юрию Мнишеку в наследственное владение княжества Смоленское и Северское. За ним стояли и стоят не только Король Польский и его сын Владислав, но и нунций Папы римского.
Одним из первых признал Лжедмитрия брат Шереметева Петр.
В апреле 1615 года Московский рейтарский полк послал четыре шквадрона, включая шквадроп Дугласа, за реку Яузу "по крымским вестям" - ожидался очередной "приход крымских и ногайских людей" - крымских татар во главе с бахчисарайским ханом, сатрапом турецкого султана, и его союзников - ногайцев.