- Не совсем, - с усмешкой ответил Хэльмар. - Я спускаю Меланье верёвку в том месте, где восточная стена делает угол, и поднимаю наверх прелестницу. Ну а развлекаемся мы, конечно, в караульной башне. А чего опасаться? Мои воины меня не выдадут, ведь все они мои земляки. Они последовали за мной на Родос добровольно.
Хлебнув вина, Хэльмар принялся рассказывать, как он пострадал из-за зависти к нему главного военачальника варяжской гвардии - Намбита. Намбит был родом из Швеции.
- Хотя какой к черту Намбит свей, ведь его мать была немкой, - бурчал Хэльмар, закусывая ветчиной и солёными оливками, - этот полунемец сместил меня из сотников в простые воины за то, что я во время состязаний в присутствии этериарха трижды поразил цель топором, копьём и стрелой, получив в награду золотой ларец, украшенный изумрудами. У жадюги Намбита глазищи так и загорелись при виде роскошного ларца. Он так разволновался, что лишь дважды точно метнул копье, всего один раз поразил цель из лука, а топоры и вовсе кидал не туда, куда надо.
Хэльмар захохотал, вспомнив сконфуженное лицо своего недруга.
- Когда ларец оказался у меня в руках, то Намбит едва не лопнул от обиды и зависти. Он смотрел на меня такими глазами, словно я отнял у него самое дорогое. Мне бы промолчать в тот момент, но я не сдержался и, подмигнув, сказал, мол, ничего не поделаешь: лучшим достаётся лучшее. Потом был пир, на котором я сидел рядом с этериархом, хотя это место всегда принадлежало Намбиту. С того дня все и началось…
Хэльмар опрокинул в рот очередную чашу. Из дальнейшего рассказа следовало, что Намбит стал постоянно придираться, налагать незаслуженные наказания. Иногда дело доходило до перебранок и драк. В драках Хэльмар брал верх, поскольку был значительно моложе. Дабы поддержать свой пошатнувшийся авторитет, Намбит после очередной ссоры разжаловал Хэльмара в простые воины. За него вступились варяги и стали предлагать Намбиту решить спор с Хэльмаром в честном поединке по обычаю предков. Хитрец Намбит сделал вид, что согласен, а сам донёс императору и этериарху, будто Хэльмар и его воины замыслили мятеж. Когда подлый поступок Намбита стал известен Хэльмару, он в ярости бросился на труса с мечом. Хэльмар наверняка убил бы негодяя, если бы не вступились друзья Намбита. Свара, разгоревшаяся в помещении дворцовой стражи, перекинулась в ближние залы Большого Палатия. Лишь появление этериарха во главе большого отряда равдуховпрекратило кровопролитную стычку среди варягов. Убитых не было, но раненых было много, в том числе и Намбит.
Суд императора был краток и суров: Хэльмара отправили в ссылку на остров Родос. Все это случилось за три месяца до появления Олега в Царьграде.
* * *
В небольшой дружине Хэльмара особо выделялись три воина. Одного звали Хальфдан, за неимоверную силу он имел прозвище Медведь. При этом рвущий цепи и разгибающий подковы Хальфдан на вид не обладал столь уж мощной мускулатурой и в плечах был не шире Хэльмара. Воин по имени Гутрум был сыном купца. В ранней юности посетив многие страны, он хорошо изучил более дюжины языков, чем неимоверно удивлял своих грубоватых товарищей, с трудом выучивших язык ромеев. Третьему воину было всего двадцать лет. Звали его Эйнар. У него был дар сочинять изумительные по своей мелодичности песни. Эти песни он сам и исполнял во время застолий, подыгрывая себе на греческой двенадцатиструнной арфе или на лютне, подаренной ему любимой девушкой, которая ждала его в далёком городе датских королей - Роскилле. Воины-даны прониклись к Олегу особым почтением, узнав, что он доводится племянником их королеве Елизавете: её они именовали на свой лад Эллисив. Между собой даны звали пленника Хельг: так звучит по-датски имя Олег.
Спустя всего месяц Олег уже спокойно гулял по городу за стенами цитадели, бывал в портовых харчевнях, в местных храмах, на рынке. Даны, всюду неотступно сопровождавшие Олега, служили скорее свитой, нежели стражей.
Ксенон смотрел на это сквозь пальцы: он видел, что пленник прекрасно уживается с варягами. Прознав про родство Олега с датской королевой, Ксенон стал приглашать Хэльмара вместе с Олегом к себе в гости на полуденные трапезы, где частенько бывали местные вельможи с жёнами и богатые заезжие купцы.
Олег досадовал, что за все время его пребывания на Родосе он не повстречал здесь ни одного купца с Руси. Ксенон говорил, что русские купцы не заходят так далеко в Эгейское море.
- С тех пор как мавры захватили Египет, а сельджуки приморскую Азию, даже греческие купцы не имеют торговли ни на Крите, ни на Кипре, ни здесь на Родосе, - досадовал прямодушный Ксенон.
Олег и сам видел, что жители Родоса постоянно пребывают в тревоге от слухов, что на азиатском берегу вновь замечено войско сельджуков. Несколько раз уже при Олеге из Азии на Родос переправлялись шайки грабителей: остров от материка был отделен всего пятнадцатью вёрстами. Воины гарнизона то и дело спешили туда, где бесчинствовали незваные гости. Казнь пойманных пиратов на главной площади была излюбленным зрелищем для родосской черни.
Олег словно попал в другой мир, где не бывает зимних холодов, а ясная солнечная погода преобладает над дождливыми пасмурными днями. Здешние люди, будь то горожане или земледельцы, трудились как пчелы от зари до зари в своих мастерских, на полях и виноградниках. Если же случался праздник, то всех обуревало такое веселье, какого Олегу не приходилось видеть нигде на Руси. В песнях, шутках, пантомимах ряженых, без которых не обходилось ни одно торжество, было не мало пошлого и непристойного, но никому из местных жителей это не резало слух и не оскорбляло взгляд. Вся кая непристойность имела смысл, уходила корнями и толщу веков, когда на этой благословенной земле обитали прекрасные эллины, возводившие беломраморные храмы, полные солнечного света и изящной гармонии.
Развалины древних языческих храмов встречались повсюду: и в городе, и за городскими стенами. От одних святилищ время не оставило ничего, кроме фундамента и нескольких колонн, другие стояли без кровли, но имели в сохранности стены.
Один такой храм находился совсем недалеко за чертой города, возвышаясь на холме в окружении платановой рощи. Свою первую прогулку за городом Олег совершил к этому храму, разглядев его с караульной башни цитадели. Издали храм имел целый вид, но вблизи эта иллюзия исчезала. Прочный остов большого здания, сложенный из сероватых известняковых блоков, хранил на себе следы разрушений по вине безжалостной Природы и ещё более безжалостных людей. От прошедших землетрясений на стенах храма обозначились глубокие трещины, ветры и дожди раскрошили облицовочный мрамор, куски которого валялись повсюду. Движения воздушных масс до такой степени выветрили колонны, поддерживавшие поперечную каменную балку над входом, что от их монолитной стройности не осталось и следа. Хотя было видно, что все колонны состоят из поставленных друг на друга мраморных кругляков, прорезанных по внешней поверхности продольными желобками.
"Вот так и люди, - размышлял Олег, трогая пальцами шероховатую поверхность колонн, - внешне все вроде бы без изъянов, а вглядись повнимательнее… У кого-то, как и у меня, уже ранняя седина в волосах, у кого-то печальные морщины на лбу, кто-то хоть и держится прямо, а по ночам мается от болей в пояснице".
Олег медленно вошёл в храм.
Сзади раздался предостерегающий окрик Хальфдана:
- Будь осторожен, князь. Тут кругом змеи!
Это было не лишнее предостережение. На Родосе действительно было множество ядовитых змей. Местные крестьяне были вынуждены даже в самую жару ходить в сапогах из толстой воловьей кожи.
Зная о змеях, Олег, отправляясь на прогулку, вооружился длинной палкой. Внутри храма он увидел среди камней разрушенного постамента позеленевшую от времени бронзовую статую языческого бога. Статуя лежала на боку. Отлитый из бронзы бог был безупречно красив и столь же безупречно сложен. На его лице застыло выражение царственного величия, даже поверженный наземь он являл собой божественную силу.
Олег попытался поднять статую, но не смог даже сдвинуть её с места. Он вышел из храма и позвал данов, которые сидели в тени платана на обломках каменных блоков.
С помощью своих спутников Олегу удалось установить статую в вертикальном положении. Для большей устойчивости даны подпёрли ноги статуи большими камнями.
- Это Аполлон, языческий бог света, - сказал Олег, любуясь статуей. - Не правда ли, красив!
Даны согласились.
- Почему он с луком в руке? - спросил юный Эйнар. - Может, Аполлон также покровитель охотников или воинов?
- Аполлон солнечный бог, - пояснил Олег. - Его стрелы есть олицетворение солнечных лучей. Древние греки объясняли внезапную смерть человека тем, что будто бы Аполлон поразил его своей стрелой. Ещё он был покровителем певцов и музыкантов.
Один из данов слегка подтолкнул Эйнара в бок, шутливо заметив:
- Ну вот, Эйнар, был у тебя один покровитель - Хэльмар. А теперь будет два.
Стоявший в стороне от всех Хальфдан вдруг промолвил:
- Коль это и впрямь языческий бог, то почему он голый? Бог не может быть нищим, которому нечем прикрыть свой срам кроме как фиговым листом.
Даны посмотрели на Олега, ожидая, что он скажет.
- Для древних эллинов красота обнажённого тела была сродни душевному благородству человека, - ответил Олег. - В те далёкие времена люди служили и поклонялись прекрасному, находя это прекрасное и в окружающей их природе, и в своих соплеменниках, и конечно же в богах.
Ответ Олега не произвёл должного впечатления на Хальфдана.
- Если этому Аполлону приделать усы и бороду да приодеть, то он, пожалуй, станет похож на Иисуса, - с усмешкой сказал он.
- Где ты видел Иисуса с луком в руках? - проронил рыжебородый Виглеф.
А Эйнар задумчиво добавил:
- На лице у Иисуса должна быть печать перенесённого страдания, а этому языческому богу, судя по всему, страдания были чужды.
Олег внимательно взглянул на Эйнара, поражённый его проницательностью.
Глава двенадцатая. ФЕОФАНИЯ.
День поначалу не предвещал ничего особенного. С раннего утра Олег отправился на рыбалку вместе с Хэльмаром и ещё пятью данами. Они взяли лодку у знакомого рыбака и вышли в море там, где низкая песчаная коса образовывала нечто вроде лагуны.
Синева небес сливалась у горизонта с синевой моря. Вольный ветер гнал к берегу небольшую волну. Лодка покачивалась, и это навевало разнеживающую дрёму. Даны посмеивались, глядя на Олега, развалившегося на носу судёнышка, позабывшего и про удочку с наживкой и про все на свете.
Неожиданно остроглазый Эйнар тревожно указал рукой вдаль.
Там, над самой кромкой моря возникла гряда белых облаков, которые постепенно превращались в паруса кораблей.
- Кого-то несёт? - проворчал Хэльмар.
Он приказал Гутруму и Хальфдану грести к берегу.
Очнувшийся от дрёмы Олег встал и, прикрыв глаза от солнца, стал рассматривать далёкие силуэты приближающихся кораблей. Их было не меньше десятка, они шли вереницей друг за другом. На переднем корабле ярко вспыхивал на солнце обитый медью таран. На корме развевалось знамя на наклонном древке.
- Это ромейские корабли, - сказал Эйнар, разглядев на красном полотнище знамени изображение золотого двуглавого, орла.
Хальфдан и Гутрум враз стали медленнее работать вёслами. Виглеф и вовсе предложил продолжить рыбалку: чего опасаться?
- Гребите, гребите, - поторопил гребцов Хэльмар. - Кто знает, зачем идут сюда ромейские корабли? Может, намечается поход на сельджуков, а может, это по его душу.
И Хэльмар выразительно кивнул на Олега.
Даны мигом все поняли.
- Ты хочешь его спрятать? - спросил Эйнар, глядя в глаза Хэльмару. - И объявить, что он сбежал. Но в таком случае виновным будет Ксенон, а ему это не понравится.
- С Ксеноном я договорюсь, - отмахнулся Хэльмар.
Лодка с данами и Олегом вернулась в торговую гавань Родоса, опередив флот примерно на полчаса.
Но опасения Хэльмара были напрасными. Оказалось, что корабли пришли из Мраморного моря и привезли на Родос христиан, спасшихся от сельджуков по еле недавнего падения Никомедии. Этот большой город был столицей богатой азиатской провинции ромеев - Вифинии. Сельджуки завоевали Вифинию ещё три года назад, ныне они овладели и Никомедией, расположенной на берегу Мраморного моря.
Кораблями ромеев, пришедшими от берегов Босфора, командовал сам друнгарий флота по имени Дамаст Музалон.
С Ксеноном Музалона связывала давняя дружба, поэтому он доставил на Родос тех никомедийцев, которые не пожелали обосноваться в душном и тесном Константинополе, куда и без того сбежалось бессчётное число христиан из Малой Азии. Сам Дамаст был родом из Никомедии, поэтому и радел о своих земляках, разом лишившихся всего имущества.
Ксенон разместил никомедийцев на постоялых дворах и в пустующих старых казармах близ западной городской стены. Для наиболее знатных беженцев были отведены дома в лучшей части города. Семью самого Музалона Ксенон поселил в своём доме.
Вечером того же дня на званом ужине в гостях у Ксенона собрались его друзья и родственники, были приглашены и Хэльмар с Олегом. Ксенон попросил Хэльмара, чтобы тот позвал также Эйнара.
Застолье было невесёлое, более похожее на поминовение христиан, павших в неравной битве при защите Никомедии от сельджуков.
Женщины пришли в траурных платьях, столь же неброско были одеты и мужчины. В самом начале трапезы местный епископ сотворил краткую молитву во успокоение душ христиан, завершивших свой земной путь под мечами и копьями.
Ксенон перед самым пиром познакомил Музалона с Олегом, заметив при этом, что на пленника имеет определённые виды император Вотаниат. В ответ Музалон сказал фразу, которая озадачила Олега и явно смутила Ксенона.
- Я думаю, Олег не совершит ошибку и не станет служить вчерашнему императору, но предпочтёт службу императору завтрашнему.
Сидя за столом рядом с Хэльмаром и Эйнаром, Олег обдумывал сказанное Музалоном, ибо сказано это было явно неспроста. Он то и дело поглядывал на соседний стол, за которым восседали Ксенон, Музалон и их жены. Разгорячённый вином друнгарий резко отзывался о Никифоре Вотаниате, который, по его мнению, намеренно ослабил гарнизон Никомедии, дабы с потерей этого важнейшего города отказаться от борьбы за азиатские владения Империи и сосредоточить все усилия на удержании европейских провинций и островов Эгеиды.
- Старик полагает, что сицилийские норманны опаснее сельджуков, ибо у норманнов есть флот, а у сельджуков флота нет, - раздражённо говорил Музалон. - Он надеется, что море остановит сельджукские полчища. Как будто заветной целью их были Никея и Никомедия, с захватом которых они прекратят войну. Это же бред! Сельджуки будут воевать и дальше, ведь теперь от Константинополя их отделяет лишь Босфор. Да, пока у сельджуков нет боевых кораблей, но пройдёт время и у них появится собственный военный флот. Такое уже было триста лет тому назад во время нашествия арабов. Тогда наши предки недооценили арабов, полагая, что дикие кочевники не смогут перейти с коней на корабли из-за боязни моря. И поплатились за это! Арабский флот дважды осаждал Константинополь с моря. Предков спасло владение негасимым огнём, которым были сожжены корабли арабов.
Кто-то из гостей заметил, что и поныне секретом негасимого огня владеют только ромеи. И какой бы огромный флот ни создали сельджуки, он все равно будет сожжён.
- На греческий огонь уповает и наш старичок, - не весело усмехнулся Музалон. - А по мне лучше бить сельджуков на суше и не подпускать к морю.
- Мне кажется, друзья, что нашего седовласого василевса больше занимает не война, а прелести василевсы, - вставил Ксенон. - Согласитесь, после грязных войсковых потаскух делить ложе с такой красивой женщиной царского рода - это воистину сон, ставший явью.
Мужчины оживлённо загалдели, дополняя замечание Ксенона недвусмысленными репликами. Кто-то со смехом сказал, что в возрасте Вотаниата можно работать на ложе с женщиной языком, но никак не детородным органом, способным лишь мочиться и то не всегда.
- Скорее всего у них все заканчивается невинными поцелуями и несмелыми объятиями, как у маленьких детей, - высказался подвыпивший Музалон. - Вряд ли красавица Мария допускает к своему телу этого мужлана, рыгающего как верблюд.
Музалон хотел было ещё что-то сказать, но тут в трапезной появилась невысокая молодая женщина в сером шерстяном платье без рукавов; такие платья были в моде у местных знатных женщин в жаркое время года. Голову незнакомки покрывала тончайшая накидка, прикреплённая к волосам заколками. Женщина села за стол рядом с супругой Музалона, при этом ему пришлось сдвинуться в сторону вместе со стулом, чтобы опоздавшей гостье хватило места.
Олег заметил, что незнакомка чем-то похожа на Музалона: то ли небольшим прямым носом, то ли росчерком губ, то ли изгибом бровей. Она выглядела серьёзной и задумчивой и явно не вписывалась в развязную беседу, которую вели между собой Музалон и Ксенон.
Олег напряг слух и уловил, что Музалон, обращаясь к пришедшей, называет её сестрой. А его жена называет свою соседку только по имени - Феофанией.
Пиршество тянулось долго. Гости провозглашали здравицы в честь Дамаста Музалона и других ромейских военачальников, сторонников непримиримой борьбы с сельджуками. Поднимались чаши и в память о соратниках Дамаста, сложивших головы в сражениях. Бесшумно сновали слуги, меняя блюда на столах и унося объедки. Иногда кому-то из гостей делалось дурно, и его выводили из зала соседи, либо те же слуги. За перегородкой играла музыка: флейты и какие-то струнные инструменты. Звучали исключительно греческие мотивы.
Когда сумерки тёплой южной ночи заполнили пиршественный зал, были зажжены масляные светильники на высоких подставках. Колеблющиеся от дуновений ветерка оранжевые язычки пламени создавали игру света и тени, расцвечивая яркими бликами ячейки толстых разноцветных стёкол в узких закруглённых кверху окнах просторной залы. В распахнутые настежь двери влетали запахи и шелест листвы из прилегающего к дому парка.
Наконец гости насытились и напились. Ксенон попросил Эйнара исполнить какую-нибудь из его песен, подходящую для настоящего момента. Эйнар запел грустную песню под названием Хемланден, что в переводе с датского означало "Родная земля". В голосе молодого песнетворца, оторванного от отчего края и любимой девушки, слились тоска и грусть, которые напитали мотив и слова песни потрясающей проникновенностью.
Все находившиеся в зале невольно притихли, очарованные. Никто кроме Хэльмара не понимал содержание песни из-за незнания датского языка, но всем был понятен её высокий смысл: пел человек, тоскующий по родине. Олег не впервые слышал эту песню, Хэльмар частенько просил Эйнара спеть её, но и он с трудом удержался от подступивших слез. Ведь и он мыкается ни чужбине, страдая душой, когда видит во сне родные русские лица и далёкий Чернигов.