"Вот ручища! Такой рукой аэроплан поднять можно, а уж подкову-то он, должно быть, согнет не поморщившись".
- Смотрите, смотрите! - закричал Тентенников, - аэроплан летит…
Оба бросились к окну. Вдалеке, на самом горизонте, маленькая черная точка, чуть дрогнув, медленно поднималась вверх.
- Летит, летит, - простонал Победоносцев.
Тентенников тоже внимательно смотрел на черную постепенно уменьшающуюся точку и вдруг фыркнул:
- Обознались, дорогуша, обознались. Да это же попросту мельница. Видите, вон там, вдалеке, крыло…
Победоносцеву стало почему-то неприятно, он нахмурился и замолчал. Поезд остановился.
- Мурмелон Пти, Малый Мурмелон, - сказал Победоносцев, сходя на платформу. - Чувствуете ли вы, Тентенников, что мы близко, в нескольких верстах от нашей школы?
- Вот уж я рад, что встретился с вами! Без вас мне бы тут никак не найти дороги. Разговор здесь быстрый какой-то… А я-то сам - нижегородец… У нас, на Волге, слова круглые, беседу ведем не торопясь…
Они сели в переполненный омнибус. Обгоняя омнибус, промчался длинный автомобиль, оставивший на песке глубокий след, чем-то похожий на чешуйчатую спину змеи. Тентенников радостно вдохнул знакомый запах бензина. Навстречу ехали крестьяне на высоких двуколках, спешили велосипедисты, медленно шли пешеходы. Вскоре показались первые дома Большого Мурмелона. Омнибус проехал мимо военного лагеря. Победоносцева удивили маленькие одноэтажные дома, возле которых стояли солдаты и офицеры, - казармы расположенной в Мурмелоне воинской части походили на дачные строения.
Возле кафе Победоносцев и Тентенников сошли на тротуар и несколько минут стояли молча. Очень тихо было в Мурмелоне - небольшом селении с двумя прямыми улицами, фотографией, магазинами и кафе.
- Куда же мы теперь подадимся? - прервал молчание Тентенников.
Победоносцев на минуту задумался.
- Конечно, на Шалонское поле. Там, должно быть, уже летают. Надо сегодня же посмотреть… обязательно сегодня…
- Так с вещами и пойдем к аэропланам? Того и гляди, я свои свертки потеряю по дороге, - боялся опоздать на поезд и не успел зайти за чемоданом.
- Что же, вещи можно отдать на хранение. К тому же и есть хочется. Зайдемте сперва в кафе.
Они зашли в кафе. Победоносцев заказал обед и бутылку вина. Толстый мужчина с шрамом на подбородке поставил на стол стаканы.
- Туристы? - спросил он Тентенникова.
- Он пе… мерси боку, - пробормотал Тентенников и умоляюще посмотрел на Победоносцева.
- Нет, мы не туристы. Мы - русские, будущие авиаторы. Приехали сюда учиться. Скоро будем летать над Мурмелоном.
- Вы удачно приехали. Сегодня очень интересная программа полетов. Я советую вам сразу же после обеда пойти на Шалонское поле. Там летают нынче мои любимые авиаторы Вахтер и Соммер. Они сегодня собирались поставить ракорд высоты. У них, правда, есть серьезный противник - ваш соотечественник, мсье Быков, но его аэроплан сейчас ремонтируется…
- Что он говорит? - откупоривая бутылку, спросил Тентенников.
Победоносцев перевел слова толстяка и отодвинул тарелку с жарким.
- Вы что же это?
- Наелся, уже наелся. Ешьте скорей, и пойдем туда…
Тентенников не торопился. Он медленно ел, запивал котлету кислым вином и вздыхал:
- Паршивое вино! И как люди пьют такую кислятину? Похоже на уксус…
- Скорей, скорей, не то опоздаем… - Победоносцев быстро заходил по комнате, с нетерпением ожидая, когда Тентенников наконец подымется из-за стола.
- А вещи куда же?
- Вещи? Оставим здесь. Может быть, разрешите?.. - обратился Победоносцев к хозяину кафе.
- Пожалуйста.
Они вышли на улицу.
Нарядные автомобили ехали к Шалонскому полю. Мужчины в кожаных костюмах, ушастых шапках, громадных очках; женщины в модных блузах из муслина, в шелковых платьях, голубых с черными полосами, с пышными сборками на рукавах; дети в коротеньких штанах и бархатных курточках.
Победоносцев и Тентенников шли быстро, но все-таки их обгоняли пешеходы с биноклями и толстыми суковатыми палками. Минут через десять, за поворотом, они миновали широкий ангар и сразу увидели Шалонское поле. По ту сторону поля подымались деревянные ангары и сараи, накрытые брезентами. Лесок уходил в синюю прозрачную даль. На огромном неогороженном поле не было ни одного аэроплана. Перед ангаром стояла небольшая группа спортсменов. Фотограф суетился, расставляя их полукругом. Победоносцев узнал веселое, смелое лицо Губерта Латама.
- Смотрите, это сам Губерт Латам. Замечательный летчик. Всю жизнь он ищет сильных ощущений. Он ездил охотиться на львов в Абиссинию. Идеальный спортсмен. Когда разбился Делагранж, он сказал: "Я оплакиваю превосходного товарища", потом поднялся в воздух и поставил рекорд высоты, тогда это было не много… сто метров. Может быть, новый рекорд поставим мы с вами?
Тентенников ничего не сказал в ответ. Он ничему не удивлялся, ничем не восторгался. Он спокойно стоял на краю Шалонского поля, широко расставив ноги и засунув руки в карманы брюк. Можно было подумать, что он ничем не интересуется и разглядывает поле только для того, чтобы найти удобное место, где можно поваляться на траве. Женщина, стоявшая в середине группы, первая французская авиаторша, бывшая актриса, именовавшая себя баронессой де Ларош, шевельнулась, и фотограф высунул голову из-под чехла. Концы толстых черных усов фотографа были старательно закручены. Когда он вынимал голову из-под чехла, завитки раскручивались, как пружины.
У дальнего ангара суетились механики. Победоносцев, рассматривавший Губерта Латама, не заметил, как, разбегаясь, запрыгал по полю аэроплан. Фотограф унес свой аппарат, и авиаторы, прислонившись к стенке ангара, внимательно следили за медленно взлетавшим аэропланом.
- Вахтер, наконец-то летит Вахтер, - сказала женщина, стоявшая возле Победоносцева. - Смотрите, как волнуется его жена.
Победоносцев увидел женщину в автомобиле, хорошенькую, в мелких черных кудряшках. Она, волнуясь, смотрела вверх. Победоносцев глядел на ее запрокинутую голову, на очень медленно подымавшийся аэроплан, на огромное зеленое поле, на рабочих, суетившихся возле ангаров, и ему захотелось поскорее подняться вверх, как можно выше, чтобы все эти люди, все это множество машин и деревянных строений, простенький этот лесок, нарядные эти автомобили жили его рекордами, бредили его славой…
- Лететь, немедленно лететь, сейчас же начать учиться, - сказал Победоносцев и, схватив Тентенникова за рукав, побежал с ним к ближайшему ангару. - Где здесь учитель школы Фармана? - спросил он маленького человека в кожаном костюме, задумчиво сосавшего витую матросскую трубку.
- Учитель? - спросил маленький человек, вытряхивая пепел из трубки и мигая красноватыми веками. - Учитель? - переспросил он, вытирая трубку рукавом. - Здесь нет учителей. Если вам нужен профессор школы, то я могу поговорить с вами. Я - профессор Риго.
Низенький, коренастый человек с волосатыми ушами, старательно выбивавший табак из трубки, не был похож на петербургских профессоров. Победоносцев удивился. Он не знал еще тогда, что преподаватели авиационных французских школ для пущей важности зачастую называли себя профессорами.
- Отлично, господин профессор, - сказал он. - Я зачислен в школу и сегодня же хочу начать занятия.
Риго улыбнулся и спрятал трубку в карман.
- Когда вы приехали в Мурмелон?
- Сегодня.
- Тогда понятно, что вы еще не знаете правил нашей школы. Вам долго придется пожить в Мурмелоне, пока вы сможете начать полеты…
- Но я приехал сюда не для того, чтобы бездельничать.
- Простите, - ответил Риго, - я хочу посмотреть, как будет спускаться Вахтер. Приходите сюда завтра утром и, главное, не торопитесь. Вы никогда не станете хорошим авиатором, если будете спешить.
Риго поклонился, снова набил трубку и повернулся спиной к Победоносцеву.
- Ну, что? - спросил Тентенников.
- Ничего не понимаю. Отложил разговор до завтра. Советует не торопиться…
Вахтер начал спускаться. Когда его аэроплан, быстро пробежав по полю, остановился возле самой опушки леса, кто-то захлопал в ладоши, быстро и шумно. Зрители стали расходиться, Загудели рожки автомобилей. Поле постепенно пустело.
В ту раннюю пору авиации каждый час полетов становился историей, каждый день приносил победу. Что ни полет - то рекорд, что ни посадка - то событие. Человек подымется на несколько сот метров - и сразу же известие о его полете облетает все газеты. В самом начале большой эпохи жили летчики, и слава была уделом пионеров.
Тентенников и Победоносцев вернулись в кафе. Почти все места уже были заняты. За круглым столом сидела большая компания авиаторов. Тентенников и Победоносцев сели неподалеку.
За круглым столом говорили по-французски. Широкоплечий человек в авиаторской шапочке молча курил. Кожаная куртка топорщилась на его могучих плечах. Рядом сидел черноволосый авиатор с зеленым жетоном на груди. Черноволосый сердито упрекал своего соседа. Победоносцев прислушался. Они говорили по-русски.
- Как тебе не стыдно! Я жду от тебя сочувствия, а ты сам начинаешь ругать. Войди в мое положение: после того как я вышел из больницы, каждый день по нескольку раз бегаю на Шалонское поле, упрашиваю, умоляю, чтобы меня пустили к аппарату, и вдруг ты говоришь, что я нарочно оттягиваю полеты…
Широкоплечий авиатор закурил новую папиросу и спокойно ответил:
- Я предлагал поучить тебя, а ты почему-то отнекивался, не хотел…
- Неужели ты не можешь понять почему? - горячился черноволосый. - Я не хотел пользоваться услугами профессионала, с которым буду состязаться в России.
- По-купецки рассуждаешь, по-торгашески, - тихо сказал широкоплечий авиатор. - И состязаясь, думаю, можно остаться друзьями. Так-то, Хоботов…
Черноволосый поднялся и сердито ударил кулаком по столу.
- Завтра же полечу. А слов твоих о торгашестве ввек не позабуду, - погоди, еще придешь да поклонишься мне…
Он был пьян, растрепан, и слова вылетали из его рта с легким присвистом.
Широкоплечий авиатор пожал плечами. Черноволосый крикнул что-то по-русски, схватил шляпу и выбежал из кафе.
В кафе было шумно и весело. Люди многих национальностей Европы - русские, французы, англичане, итальянцы, немцы - сидели за круглыми столиками, пили вино и пиво, шумно спорили, смеялись, и разноязычный несмолкаемый гул волновал, кружил сердце, заставлял Победоносцева еще больше мечтать о заветном призвании. Сегодня штурмуется небо, и как радостно слышать в Мурмелоне русскую речь, знать, что русская молодежь занимает здесь достойное место.
Победоносцева особенно заинтересовал авиатор в кожаной куртке, - в его повадке было столько спокойствия и уверенной силы, что все обращались к нему как к старшему и более опытному товарищу, хоть он был моложе многих, сидевших рядом с ним.
Захотелось познакомиться с этим человеком. Победоносцев долго обдумывал, с чего бы начать разговор, потом, махнув рукой, подошел к столу.
- Простите… Позвольте познакомиться. Будущий летчик Победоносцев. Мой приятель Тентенников, - показал он рукой на своего нового знакомого, сидевшего за соседним столиком.
Авиатор улыбнулся. Победоносцев увидел его крепкие широкие зубы и тоже улыбнулся в ответ.
- Мы только сегодня приехали. Ничего еще не знаем. Словно в лесу…
- Что ж, познакомимся. Быков.
Быков! Победоносцев чуть не присел на месте. Как же, он знает эту фамилию. О Быкове говорил сегодня хозяин кафе. А перед отъездом в Париж Победоносцев видел портрет Быкова в "Огоньке". Среди первых русских летчиков имя Быкова - одно из самых известных… Он окончил школу Фармана и за несколько месяцев стал грозой летчиков-спортсменов. На больших и трудных авиационных соревнованиях во Франции он несколько раз брал первые призы.
Быков протянул Победоносцеву руку.
- Присаживайтесь к нам…
- Он меня не понял, - зачастил итальянец, продолжая прерванный разговор. - Я его не хотел обидеть. Я хотел сказать, что суеверия никогда не обманывают авиаторов. Я видел Делагранжа за две недели до его смерти. Он сидел в ресторане и рассказывал, что верит в тайну цифр. Особенно он любил число тринадцать.
- А Монессан боится черных кошек, - вставил кто-то, - и если кошка ему перебежит дорогу - отменяет полет. Из-за этого он платил однажды неустойку…
- А Сантос-Дюмон? - сказал Победоносцев. - Когда он впервые летал, бульварные парижские редакции ждали его смерти. В газетах были заготовлены тогда два некролога: один о римском папе, который был очень плох, совсем безнадежен. Второй - о Сантос-Дюмоне…
- Кто вы такой? - быстро спросил итальянец. - Откуда ним известна жизнь Сантос-Дюмона?
- Я читал его книгу "В царстве воздуха".
- А я думал, что вы его личный друг, - посмеиваясь, развёл руками итальянец. - Чего же он боится, Сантос-Дюмон?
- Нет, я не о том, чего боится. Я о том, что он постоянно носит на груди образ святого Бонифация, подарок своего отца…
Тентенников встал из-за соседнего столика и подошел к Победоносцеву.
- Свинья, ну и свинья же вы, - сказал он громко и отчетливо.
- Что вы хотите сказать?
- Не по-товарищески вы поступаете…
- Позвольте…
- Ехали вместе, а теперь уходите от меня, оставляете одного, за столиком…
- Простите, - засуетился Победоносцев, - пожалуйста, простите. Я сейчас, господа, прошу любить и жаловать моего приятеля, будущего авиатора Тентенникова.
Тентенников поклонился.
- Давно из России? - вежливо спросил итальянец.
Тентенников разом сказал три известные ему французские фразы насчет "он пе", "мерси боку" и "пурбуар", важно поглядел на итальянца и, подозвав девушку, разносившую вино, поднял вверх палец. Девушка сразу поняла, чего от нее требует Тентенников, и поставила на столик бутылку бенедиктина.
- Он пе? - спросил Тентенников и протянул стакан с ликером итальянцу.
Тот кивнул головой и поднес стакан к пухлым красным губам.
- Из России? - спросил итальянец по-французски.
- Да, да, с самой Волги-матушки, - гордо ответил Тентенников. - Нижегородский уроженец. Слышали, небось, про такой город? Да и Горького, наверно, читали… Земляк наш, тоже нижегородский…
Итальянец, осторожно дотронувшись пальцем до широкой груди Тентенникова, торопливой скороговоркой принялся что-то объяснять своему новому знакомцу, но волжский богатырь лениво махнул рукой:
- Да помолчи ты немного, а то как в колотушку сторож - без передышки колотишь.
И хоть трудно пришлось в тот вечер говорливому итальянцу, но дальше пили они молча. Тентенников медленно хмелел, а лицо итальянца, непривычного к большим порциям бенедиктина, приобрело какой-то ржавый оттенок.
Победоносцев сидел на краешке стула и внимательно наблюдал за своими соседями. Коренастый, с широкими плечами и могучей спиной, распиравшей узкую авиационную куртку, Быков был неразговорчив и задумчив. Он молча тянул бенедиктин и, чуть прищурив глаза, смотрел на соседей, В юности часто стремятся кому-нибудь подражать, все равно в чем, лишь бы повторять черты более сильного человека, - Победоносцев не просидел за круглым столом и получаса, как стал подражать Быкову. Быков пил бенедиктин маленькими глотками, и Победоносцев, думавший раньше, что особое молодечество - в шумном опрокидывании стаканов и многозначительном покашливании после каждого большого глотка, сразу отказался от своей привычки. Быков молчал, и Победоносцеву захотелось говорить как можно меньше. Быков сидел неподвижно, не делая лишних движений, - Победоносцев перестал суетиться и, упираясь в спинку стула, старался не менять позы.
- Мы говорили о суевериях, - сказал итальянец, - и, странно, не вспомнили о Жаклене.
- О Жаклене? В самом деле, где она теперь? - отозвался кто-то. - Я много слышал о ней. Занятная женщина.
- Занятная? - обиделся итальянец. - Это мало сказать о Жаклене. У нее классический профиль и замечательная фигура. Я знавал ее в Париже, когда занимался воздушными шарами. Она любила немного выпить; один журналист, побывав у нее, рассказывал даже, что его угощали прекрасной похлебкой из виски и чудесным пудингом на роме. Может быть, он и врал. У нее была веселая профессия: уцепившись зубами за крючок, подвешенный к корзине воздушного шара, она поднималась почти на полторы тысячи метров…
Победоносцев побледнел. Ему казалось, что он никогда не сумел бы так рисковать, как Жаклена… А вдруг в самый опасный момент, пролетая над городом, он попробовал бы чуть приоткрыть рот, немного, самую малость?.. О том, что могло произойти дальше, он старался не думать.
- …Она сделала девяносто девять таких полетов, - продолжал итальянец. - В один прекрасный день, когда нужно было делать сотый полет, она вдруг испугалась, решила, что это число может оказаться роковым, и навсегда забыла свою профессию…
В кафе засиделись допоздна. Много сплетен довелось в тот вечер услышать Победоносцеву. Ему казались мелкими и недостойными летчиков споры из-за пустяков и пересказы происшествий, вычитанных из уголовной хроники бульварных парижских газет. Трое русских, сидевших за столом, почти не принимали участия в беседе. Тентенников и не мог бы ни о чем толковать со своими соседями, так как не знал языка. Победоносцева удивляла молчаливость Быкова. Знаменитый летчик смеялся, когда рассказывали о каком-нибудь смешном происшествии, односложно отвечал на вопросы, но чувствовалось, что его мало интересует торопливая, нервная болтовня собеседников. Он облегченно вздохнул, когда стали подыматься из-за стола, и взял за локоть сидевшего рядом с ним Глеба.
- Удивляетесь, небось, что тратим время на такую пустую болтовню?
- Очень удивляюсь.
- Ничего, поживете тут, попривыкнете… Кстати, где вы остановились? - спросил Быков, выходя из кафе.
- Мы еще не успели подумать об этом….
- У нашей хозяйки есть свободные комнаты. Если хотите, я иле устрою.
Тентенников шел под руку с сильно захмелевшим итальянцем и блаженно повторял:
- Он пе, он не пе, мерси боку… Вот погодите-ка, полечу ли игра, тогда узнаете, каков Тентенников в деле…
Пыл он очень высок ростом, очень широк в плечах, и маленький итальянец, семенивший с ним рядом, походил издали на мальчика, гуляющего со взрослым мужчиной.
- Простите, - сказал Победоносцев, обращаясь к Быкову, - как вы думаете, смогу ли я завтра же начать полеты?
- Завтра? Ну нет, здесь это так просто не делается. Школа здешняя набирает больше учеников, чем может обучить, и потому многим приходится ожидать очереди по два, по три месяца. Я сам ожидал два месяца… даже научился за это время немного болтать по-французски.
Было в Быкове что-то, располагавшее к откровенности. Победоносцев сразу рассказал ему о своих надеждах и чистосердечно признался, что с волнением вступил на мурмелонскую землю: ведь здесь люди овладевают воздушной стихией, завоёвывают небо. Как должна возвышать людей борьба за господство над стихией, сколько светлых порывов живет и сердце каждого, как благородно поступает летчик и конструктор Фарман, открывший в Мурмелоне летную школу…
Быков только плечами пожимал в ответ и, когда Победоносцев, наконец, замолчал, сердито сказал: