5
Рано утром, озираясь по сторонам, Давид добрался до хатенки Бера Донды. На пороге его встретила Фрейда.
– Додик! – обрадовано воскликнула она. – Где ты пропадал? Мы уж тут не знали, что и думать. Смотри, на кого ты похож! Пыльный, грязный! – Фрейда живо зажгла ночник, подала брату миску с водой, полотенце. – Заждались мы тебя. Приехал в гости, а сам на глаза не показываешься…
– Я был в соседней колонии, – оправдывался Давид.
Он умылся, переоделся. Бер, который возился на огороде, зашел на минутку в хату. Увидев гостя, он пристально поглядел на него. Потом сердито, обнажая редкие черные зубы, стал изливать свое возмущение:
– Хотят меня живьем в могилу закопать.
– Кто? Что случилось? – уставился на Бера Давид.
– Не иначе как шульц решил согнать меня с моей собственной земли: вызвал в приказ и велел до покрова уплатить все недоимки… Я ведь в прошлом году все до копейки уплатил. Теперь опять требует. А где я ему возьму? Земля у Юделя, а я подати должен платить!…
Из разговора в степи у костра Давид уже знал, почему шульц так наседает на Бера, но, не желая огорчать и без того расстроенного старика, он пробормотал:
– Что-то, наверно, задумал шульц…
Но Бер, как видно, хорошо знал, что затеял шульц.
– Всю жизнь земля была моей! – воскликнул он, схватившись рукою за грудь. В глазах его блеснули слезы. – Моим потом пропитан на ней каждый клочок. Ни днем, ни ночью мы не знали ни отдыха, ни покоя, сытого дня не знали, а теперь этот кровосос будет продавать нашу землю с торгов!
Неожиданно в хату вошел Танхум.
Со дня женитьбы он еще ни разу не заходил сюда. Теперь он решил объяснить отцу, почему не пригласил ни его, ни братьев на свою свадьбу. Он уже и оправдание придумал: к его Нехаме, мол, сватался другой, и он, опасаясь потерять невесту и приданое, поторопился немедленно сыграть свадьбу.
Рассказав все это, Танхум перевел разговор на другую тему. Он заговорил о земле, которая находится в руках Юделя Пейтраха, и намекнул отцу, что пора, мол, отобрать ее у него и передать ему. Он-то уж не обидит родного отца и братьев.
Вначале Давид не обращал внимания на Танхума, но, услышав, что речь зашла о земле, с усмешкой прервал его:
– Слышите, реб Бер, какой у вас преданный сын? Недаром он был сотским. Научился у шульца, как прибирать к рукам чужую землю…
– Я ведь хочу отобрать нашу землю, которая попала в чужие руки! – резко возразил Танхум. – К тому же я уже давно не сотский, можешь сам занять это место, если тебе завидно.
– Шульц меня не возьмет на такую почетную должность. Да разве я сумею так прислуживать ему, как ты?…
– Брось свои шуточки! – вспылил Танхум и стремительно вышел из хаты.
Давид собрался прилечь отдохнуть, но в это время, запыхавшись, вбежал Рахмиэл и встревожено выпалил:
– Урядник приехал в Садаево… Боюсь, что по твою душу… Все шныряет… Все чего-то ищет да рыщет…
Давид быстро оделся и задворками отправился в условленное укрытие.
Поздно вечером, узнав, что урядник уехал, Рахмиэл пришел к Давиду и тихо сказал:
– Можно идти домой.
Тихо ступая, озираясь, они добрались до хаты Бера Донды. На пороге их поджидал хозяин.
– Ну, слава богу, все обошлось, – сказал он.
– Урядник, значит, уехал? – переспросил Давид. – Не подослал ли шульц Танхума выследить, здесь ли я?
– Кто его знает, – отозвался Бер. – Он со мной говорил только о земле.
Давид и Бер направились в хату, а Рахмиэл пошел в сарайчик, где в свободное время что-то мастерил. Фрейда быстро подала брату и свекру ужин. Когда они поели, Давид прилег отдохнуть, а Бер вышел во двор. Стоя у порога сарайчика, он любовался, как ловко работает Рахмиэл, и думал:
"Руки у него, как у покойного моего отца, царствие ему небесное. И голова светлая, смекалистая. Но счастья не послал ему господь. Сколько он ни трудится, выбиться из нужды никак не может".
Мысль о том, что Рахмиэл во всем похож па деда, вызвала у него особый прилив чувств. Старика больше бы радовало, чтобы не Танхуму, который своими повадками вызывает у него немало огорчений, а Рахмиэлу улыбнулось счастье. Не один раз возмущался Бер, видя, как Танхум, приходя к Рахмиэлу, всегда приносил в мастерскую что-нибудь для починки – то дверную петлю, то замок, то лемех… "Все зарится на даровые руки Рахмиэла", – раздраженно ворчал про себя старик.
Рахмиэл никогда никому не отказывал в помощи. Всегда занятый чем-то, он не задумывался над тем, что происходит в Садаеве. Свою работу у Юделя Пейтраха он воспринимал как должное, исправно выполнял обязанности батрака и мало вникал в то, что происходит в мире. Но со времени приезда Давида в душе его зашевелились новые, неведомые ему чувства. Он всем своим нутром почуял правду в том, что говорил Давид.
Увлеченный своей работой, Рахмиэл не заметил ни отца, который все время стоял и наблюдал за его работой, ни подошедшего позднее Давида,
– Хватит на сегодня! Хватит! Отдохни! Наработался за день! – сказал отец.
– Что? О чем ты? – спросил Рахмиэл, не подымая глаз.
Только тогда, когда к нему подошел Давид и положил руку на плечо, он как бы очнулся.
– А я сегодня уезжаю, – тихо, почти шепотом сказал Давид.
– С чего это вдруг? От урядника убегаешь? Так ведь он уехал…
– Пора отправить в город собранные продукты.
– Это да…
– Скоро должен подъехать на своей лошадке Борух Зюзин. Я только что встретил Гдалью, он тоже обещал подъехать… Надо сейчас же снять продукты с чердака и погрузить их на подводы. Только побыстрее, без задержки…
– Все сделаем, не беспокойся, на это много времени не надо, – ответил Рахмиэл, продолжая постукивать молотком. – Было бы только что погружать…
Давид прошел в уголок сарайчика, порылся там среди хлама и вытащил оттуда завернутую в тряпку книжечку, которую спрятал сразу же по приезде сюда.
– На вот эту книжечку, прочитай и спрячь в надежном месте. Дай еще кому-нибудь из наших почитать.
– Мне бы что-нибудь про машины, – отозвался Рахмиэл.
– Я тебе пришлю книжки и о машинах. А в этой книжечке рассказывается о том, о чем мы вчера ночью у костра говорили… Только помни: никому не показывай ее, кроме наших…
– Хорошо, – обещал Рахмиэл.
Они еще немного потолковали, затем, спрятав книжечку, отправились в хату, где Фрейда с Бером готовили продукты к отправке в город.
6
В первые дни пахоты Танхум еще изредка ночевал дома, а когда переехал подальше, то и вовсе перестал показываться в Садаеве, чтобы не гонять лошадей попусту.
Оставшись одна-одинешенька, Нехама целый день хлопотала по хозяйству и приводила в порядок двор. Работы хватало: всюду было захламлено, палисадник разгорожен, хата не мазана. Нехама решила управиться с делами до появления Танхума и работала не покладая рук. Она замешала глину с перепревшей соломой и кизяком, обмазала хату снаружи, убрала граблями прелую солому, оставшуюся еще от прежнего хозяина, почистила и подмела двор, засыпала землей все ямочки и впадинки, чтобы после дождя не стояли лужи.
Когда наступал вечер, Нехама выходила за ворота и глядела, не едет ли муж. Впервые в жизни она почувствовала тоску одиночества. В доме отца она весь день проводила в хлопотах, работала много и никогда ни о ком не тосковала. Теперь же по вечерам ее неодолимо влекло в степь, к Танхуму. По вечерам, когда поблизости громыхала подвода, в ее глазах загорался огонек – авось едет муж. Но стоило подводе пронестись мимо, огонек тускнел и глаза снова становились грустными.
Нередко Нехама выходила встречать Танхума в степь. От осенней степи веяло тихой грустью. Опустошенная, она как бы тосковала о раздолье волнистых хлебов, о золотистых далях, о пении птиц и шумных теплых ветрах.
Глядя издали на Нехаму, колонисты говорили?
– Смотрите-ка, какая красотка! Здоровая, как те кобылицы, которых дали ей в приданое… Все бегает встречать своего муженька, – соскучилась, видать.
Нехаме хотелось как можно скорее показать мужу, какой порядок она навела во дворе и в хате. Обмазав и побелив хату снаружи, она хотела внизу обвести ее каймой. Но без Танхума она не решалась это сделать. Надо было с ним посоветоваться, чем обвести: сажей или синькой?
Первые вечера, когда Танхум еще приезжал из степи на ночевку домой, она с радостью показывала ему все, что успела сделать без него. Он самодовольно улыбался и хвалил жену за ее умелые руки:
– Хорошо, Нехама, очень хорошо! Пусть люди видят, какую хозяюшку я привел… Мастерицу на все руки!
Он ласково обнимал ее, а она все рассказывала и рассказывала, как думает убрать и навести уют в хате.
– Вот там, в углу, я поставлю столик, у стены возле столика у меня будет стоять кушетка, которую покрою чехлом. Окна занавешу белыми занавесками. По обе стороны окна будут висеть фотографии моей покойной матери, отца. Ты тоже найди фотографии, а может, найдешь и красивые картины… А когда поедешь на ярмарку, не забудь купить дорожки для полов и рогожки, чтобы ноги вытирать. Ведь жалко каждый раз стелить солому, да и разносишь ее по дому… Не забудь еще купить большой помазок для побелки стен и маленький, чтобы окантовывать внизу у пола и припечья.
– Ладно, ладно, куплю, все.куплю, Нехама. У нас в доме будет не хуже, чем у других хозяев, – отвечал Танхум, валясь с ног от усталости.
Но Нехама, сидя у постели полусонного мужа, продолжала щебетать и расписывать, как все в доме будет выглядеть.
– Из кухни надо будет вынести шкафчик. Стол поставим посреди комнаты… Когда поедешь на ярмарку, не забудь, пожалуйста, купить синьки. Красные и черные вышивальные нитки, если попадутся, тоже купи. Хочу вышить пару полотенец и салфеток.
– Хорошо, хорошо, все куплю, Нехама… – сквозь сон бормотал Танхум.
Вскоре пахоту закончили, и колонисты с плугами и боронами возвращались домой. Нехама вышла в степь и около толоки, неподалеку от Садаева, встретила мужа. Лицо его, густо заросшее щетиной, почернело от пота и грязи.
При виде жены голубые глаза молодого хозяина засверкали. Остановив лошадей, он велел Нехаме сесть на подводу.
– Ты куда это направилась? – спросил он.
Нехама зарделась, застенчиво опустила большие черные глаза.
– Почему последние дни не приезжал? – спросила она.
– А что? Что-нибудь приключилось дома? – ответил Танхум вопросом на вопрос.
– Ничего… Просто я начала беспокоиться… Навела порядок во дворе, а теперь хочу взяться за уборку в доме, скоро ведь праздники. Может, отец мой заглянет к нам посмотреть, как мы живем…
Нехама минуту помолчала, потом добавила:
– А вот позавчера наша рыжая курица задала мне много хлопот. Она, проклятая, потеряла где-то яйцо… Повадилась по чужим дворам бродить и там снеслась. Еле нашла…
– За курами нужен глаз да глаз, – сказал Танхум, довольный усердием и хозяйской расторопностью жены.
Не спеша Танхум подъехал к околице и повернул к себе во двор. Он быстро распряг лошадей, завел их в конюшню и поспешил в хату.
Нехама еще раз показала мужу, что успела сделать, поднесла ему миску с теплой водой, и он начал умываться. Затем велел ей подать ему новый костюм и сатиновую рубашку.
Нехама удивленно посмотрела на Танхума и спросила:
– Что за праздник ни с того ни с сего? Время спать ложиться, а ты наряжаться вздумал.
– Надо сходить к шульцу. Ведь люди считают меня хозяином, и ходить в старой одежде мне не пристало.
Жена ему подала новый костюм, рубашку и сапоги, которые он справил себе к свадьбе. Переодевшись, Танхум поспешил к шульцу.
Весть о том, что шульц собирается продать с торгов землю отца, не давала покоя Танхуму. Он решил во что бы то ни стало переговорить с шульцем, желая добиться от него согласия переписать землю отца на его, Танхума, имя. Ну, а все подати и недоимки он, конечно, возьмет на себя. Танхум опасался, как бы Юдель Пейтрах не опередил его.
Отойдя немного от своего дома, Танхум в раздумье остановился. Как быть: потолковать ли раньше с отцом и братьями или сразу пойти к шульцу? Но тут он издали заметил шульца. Тот шагал рядом с Юделем Пейтрахом и оживленно о чем-то с ним разговаривал. Танхум проследил, куда они направились, заметил, где свернули, и, быстро обойдя их стороной, очутился далеко впереди них. Когда шульц с Юделем подошли поближе, староста заметил Танхума. С чувством собственного достоинства молодой хозяин подошел к шульцу и Юделю и, как равный с равными, поздоровался с ними. Шульц с изумлением посмотрел на бывшего сотского, пожал ему руку и уважительно, словно перед ним стоял не прежний бедняк, заговорил:
– Ты, слыхать, в зажиточные хозяева метишь? Говорят, хорошую пару лошадей в приданое получил…
– А что? Разве у меня на роду написано, что я вечно должен нищенствовать? – с ядовитой ухмылкой ответил Танхум. – Неужели мне нельзя иметь пару хороших лошадей? Только реб Юделю богом завещано иметь хороших лошадей?…
– Ишь наглец какой! Со мной себя равняет! – возмутился Юдель, желая унизить Танхума в глазах шульца. – Он думает: сел в телегу, так сразу и поехал…
Они повернули к дому шульца. Танхум от них не отставал. Он старался выставить напоказ свои новые сапоги, новый костюм, чтобы шульц своими глазами видел, что перед ним уже не прежний сотский. Но шульц не обращал на него внимания. Он тыкал палкой в кучки золы, которую хозяйки выбрасывали из печей прямо на улицу, и сердито ворчал:
– Штраф! Штраф! Они у меня заплатят штраф! Побранившись, шульц успокоился. Только теперь он обратил внимание на Танхума и оглядел его с головы до ног.
Все трое они подошли к воротам усадьбы шульца, постояли немного, и Юдель с шульцем вошли в дом. Танхум не последовал за ними. Он решил поговорить с шульцем с глазу на глаз.
Взад и вперед ходил он по улице и волновался. Сердце его замирало при мысли, что в это самое время Юдель, возможно, договаривается с шульцем о земле отца и что его дело проиграно. Он осторожно подошел к окну, желая подслушать, о чем они толкуют.
– Тихо разговаривают, черти, чтоб им сгореть! – выругался Танхум.
Он вышел к воротам, сел на скамейку, которая стояла у забора, и стал ждать ухода Юделя. Когда тот показался на пороге, Танхум быстро отскочил в сторону. Проводив взглядом уходящего Юделя, Танхум тихо подошел к двери, осторожно отворил ее.
Шульц, без пиджака, в жилете, выбежал в переднюю и, увидев бывшего сотского, спросил!
– Чего тебе надо?
– Хотел поговорить насчет отцовской земли. Вы собираетесь продать ее с торгов, так я бы мог заплатить за отца подать…
– Даже ночью покоя нет от вас! – рассердился шульц, придерживая рукой дверь, словно не желая впускать Танхума в дом. – Чего прешь ко мне домой в такой поздний час и морочишь мне голову?… Придешь завтра в приказ.
– Юдель всю степь хочет захватить в свои руки… Ему все мало, – сказал напрямик Танхум и со злобной усмешкой добавил: – Он хочет стать первым богатеем в Садаеве.
– А он тебе рассказывал, кем он хочет стать? – резко прервал его шульц, возмущенный тем, что Танхум угадал его мысли. – Придешь в приказ, там посмотрю… Пока иди домой!… Насчет отцовской земли не со мной надо говорить, – уже мягче сказал он. – Поезжай к Ковальскому, попечителю еврейских колоний. Он находится в городе, там надо ходатайствовать об этом…
7
Танхум покоя не давал шульцу, пока не получил у него нужную бумажку к попечителю еврейских колоний.
– Смотри же, голову с тебя сорву, если хоть кому-нибудь заикнешься, что получил такую бумажку от меня, – строго-настрого предупредил его шульц.
Танхум клялся всеми святыми, что будет нем как могила.
Зима наступила рано. Разгулявшиеся по степным просторам ветры с тоскливым завыванием гнали по мутному небу стаи густых мрачных темных туч. Выпадавший по ночам реденький снег оставлял белые пятна во дворах, на черных свежевспаханных нивах и на пожелтевших нескошенных травах, на косогорах и в балках. А вскоре тучи разверзлись и повалил пушистый снег. Белесая пелена закрыла небо. Разбушевались метелицы. Они то стихали, то опять с неистовой силой мчались по бескрайним степям. Прошло несколько дней, снежные бураны стихли, и установилась санная дорога.
Танхум, не откладывая, решил отправиться в город. Шульц подробно объяснил ему, куда идти, к кому обратиться, что и как говорить. Он даже посоветовал Танхуму поприличнее одеться и при входе к попечителю спять шапку.
Шульц вслух прочитал бумагу и своими словами объяснил Танхуму, что там написано. В бумаге говорилось, что Бер Донда передает сыну Танхуму Донде свой надел земли, так как не в состоянии обрабатывать его и платить подать. Поэтому приказ колонии Садаево просит переписать означенный земельный надел на имя Танхума, сына Бера Донды.
– Хорошо, очень хорошо! – воскликнул Танхум, одобрительно покачав головой.
Будучи сотским, этот пройдоха-парень, как гончая собака, все разнюхивал, ко всему присматривался и прислушивался, будто наперед знал, что когда-нибудь это пойдет ему на пользу. Он всячески заискивал, лебезил перед шульцем, передавал ему подслушанные разговоры, желая своей преданностью втереться к нему в доверие. Сотский уже давно проведал, что шульц и Юдель Пейтрах ненавидят друг друга и готовы съесть один другого, хотя на глазах у людей они мирно разговаривают, делая вид, что почитают друг друга. Танхум прекрасно понимал, что шульц не хочет, чтобы Юделю досталась земля Бера Донды, ибо тогда он еще больше разбогатеет и станет полновластным хозяином в Садаеве. Поэтому шульц исподтишка делал все для того, чтобы земля досталась Танхуму.
А Юдель между тем не оставлял мысли прибрать к рукам землю Бера Донды. Его собственный земельный надел был ничтожно мал. Пахал и сеял он в основном на чужой земле, арендованной у бедняков-колонистов, или на землях, переданных в казну за неуплату податей.
Земельный участок, который получил дед Юделя Пейтраха при первоначальном наделении землей евреев-колонистов, был раздроблен между сыновьями деда, а в дальнейшем их клочки делились и между внуками. Каждый из них, получая в наследство клочок земли, обзаводился своим хозяйством. Когда Юдель женился, он с трудом приобрел лошадку и вспахал и засеял те несколько десятин, которые ему достались от отца. Но ему не везло: земли было мало, урожаи скудные, и не всегда хватало хлеба для себя и корма для скота. Тогда он решил заняться торговлей: продал корову, купил несколько ящиков водки, получил патент и, прибив к своему дому зеленую вывеску, открыл трактир.
Но в Садаеве это дело не имело успеха, почти никто не посещал трактир, и Юдель был в отчаянии. Он запряг лошадку, погрузил на подводу ящики с водкой и отправился в соседние села. Приезжая в какое-нибудь село, он прибивал вывеску к одной из хат и открывал торговлю.
Неожиданно появлявшаяся красиво разрисованная вывеска со словами, которые мужики не могли прочесть, вызывала у них разные толки: одни полагали, что приехал портной, и с холстами под мышкой валили в хату под вывеской. Другие считали, что это сапожник, и несли туда кожу и рваную обувь. Третьи думали, что под зеленой вывеской открылась лавчонка, и отправлялись туда за покупками.