Юдель встречал мужиков с распростертыми объятиями и щедро поил их водкой. Те, у кого были деньги, расплачивались за выпивку деньгами, а у кого денег не было – оставляли в заклад холсты, кожу, сапоги.
Распродав запасы водки, Юдель отправлялся на ярмарку, продавал там полученные в залог вещи, снова закупал водку и отправлялся в другое село. Там повторялось то же самое: Юдель отпускал водку за деньги и под заклад, а на ближайшей ярмарке продавал вещи, опять закупал водку и переезжал в третье село. Так он странствовал из села в село до тех пор, пока до него не дошел слух, что мужики, у которых он выманивал вещи, ищут его и хотят с ним расправиться. Юдель струхнул, бросил торговлю водкой, вернулся в Садаево и снова взялся за хлебопашество, арендовав у бедняков землю. Прибыль, полученная от торговли водкой, дала ему возможность быстро стать на ноги. Он расширил свои посевы за счет аренды земель бедняков, выстроил большой просторный дом под черепичной крышей, конюшню с благоустроенными стойлами для лошадей, коров и молодняка, ригу на двенадцати стропилах для хранения корма скоту и помещение для сельскохозяйственного инвентаря. Засадил весь двор фруктовыми и ягодными деревьями.
Когда сыновья Юделя подросли, он стал бояться, как бы они не растащили его добро. Поэтому он заранее поделил между ними землю, которая ему досталась в наследство от отца, выделил им кое-что из сельскохозяйственного инвентаря, дал им по лошадке, чтобы они самостоятельно завели хозяйство и жили отдельно. Но сыновей к земледелию не тянуло, и они стали барышничать – ездить по ярмаркам, покупать и продавать лошадей. Жили они отдельно и от земли отца отказались, а Юдель, охотно пользуясь этой землей, арендовывал все новые и новые участки, постоянно увеличивал посевные площади, и богатство его росло.
"Весною надо будет нанять еще несколько батраков, – решил он. – Одному Рахмиэлу стало трудно справляться с таким большим хозяйством".
Когда пришла зима, Юдель, ожидая отела коров, велел Рахмиэлу ночевать в хлеву. Он и сам часто вставал ночью и в сапогах, надетых на босую ногу, в большом медвежьем тулупе часами просиживал с Рахмиэлом в хлеву. Вот и сегодня Рахмиэл лежал на сене, приготовленном на ночь для скота, и внимательно слушал хозяина, пытаясь понять, к чему тот клонит. Его удивляло, что, обычно суровый и, грубый в обращении, Юдель говорит с ним спокойно, даже ласково. Он слушал хозяина, не прерывая, его, только покорно кивал головой.
Рахмиэл догадывался, что разговоры Юделя Пейтраха имеют одну цель: окольными путями выведать у него, что говорят в доме Бера Донды о земле и о затеях Танхума. Видя, что Рахмиэл отмалчивается, Юдель обозлился, с хозяйской строгостью выбранил батрака и велел ему передать отцу, что он просит его прийти к нему завтра вместе с Заве-Лейбом по очень важному делу.
– Сам тоже приходи, – добавил он минуту спустя.
На следующий день Бер надел свои дырявые истоптанные сапоги выбил пыль из старого изношенного овчинного тулупа и, накинув его на себя, отправился с Заве-Лейбом к Юделю Пейтраху.
"Раз сам хозяин зовет, значит, дело важное", – решил Бер.
Во двор Юделя Бер с сыном вошли робко, с опаской. Большой косматый пес, почуяв чужих людей, выскочил из своей конуры и, подпрыгивая, начал рваться с цепи.
– Пошел вон, чтоб ты сдох! – прикрикнул на него Заве-Лейб.
Пес залаял еще неистовее. Бер огляделся, не вышел ли хозяин. Но тот спокойно сидел в жарко натопленной горлице, без пиджака, в одном жилете, и заглядывал в Ветхий завет. Зимою в свободное время Юдель частенько перелистывал пожелтевшие от времени страницы старых фолиантов, чтобы колонисты, заходя к нему в дом, своими глазами видели, что он не такой неуч, как они, что он сведущ в Священном писании и потому имеет право поучать их.
Услышав собачий лай, Юдель оторвался от книги, подошел к окну, выходящему во двор, и проворчал:
– Чего это разлаялся пес?
Заве-Лейб с отцом стояли среди двора и озирались, словно искали чего-то.
– Смотри-ка, сколько соломы! – изумился Заве-Лейб и тихонько толкнул отца в бок. – Видать, с прошлого года, а то и с позапрошлого. Такую уйму соломы и на пятидесяти арбах не перевезешь.
– Ты что, впервые видишь это? Ты ведь работал у него, – удивленно проговорил Бер.
– Я больше в степи работал, – ответил Заве-Лейб, – а если, бывало, зайдешь во двор, он тут же гонит: скорей, скорей уходи!
Бер посмотрел на длинные, плотно умятые от долгого лежания стога соломы, а Заве-Лейб пересчитал их и загляделся на огромную, из двенадцати стропил, ригу.
"Сколько мажар можно вместить в такую ригу?" – подумал Заве-Лейб.
Вдруг он увидел стаю белых, голубых, пятнистых с золотыми шейками голубей, которые кружились над крышей конюшни.
– Ишь сколько голубей у него завелось! – с завистью воскликнул он. – Даже и на них ему везет.
Быстрым взглядом окинув просторный хозяйский двор, Заве-Лейб шмыгнул в конюшню. Пес еще яростнее залаял, запрыгал, гремя цепью.
Из дома вышел хозяин, огляделся и, увидев во дворе Бера, подошел к нему. Он протянул ему руку и со слащавой улыбкой произнес "шолом алейхем" – "мир вам".
– Чего стали посреди двора? Заходите! А Заве-Лейб где?
Бер поднял голову и только теперь увидел, что сына нет рядом с ним. Указав рукой на конюшню, он сказал:
– Наверно, туда зашел.
– А чего ему там надо? Что он там забыл?
– Наверно, лошадей посмотреть… Страсть как любит коней…
– Что, никогда в конюшне не был? Мало ли он ходил ко мне во двор? – сердился Юдель.
Из риги вышел Рахмиэл с двумя полными мешками половы. Юдель, насупив брови, сердито посмотрел на него и крикнул:
– Почему конюшня открыта? Сколько раз надо тебе говорить, чтобы она была закрыта!… Отнеси корм скоту и иди в дом!
Рахмиэл занес полову в конюшню. Хозяин пошел следом за ним. Он долго искал глазами Заве-Лейба и не мог найти его.
А Заве-Лейб между тем забрался к лошадям и, переходя от одного стойла к другому, осматривал каждую лошадь. Он поглаживал их по шеям, открывал им рот и определял по зубам их возраст. Смотрел, не повреждены ли ноги, хорошо ли подкованы, и искренне радовался, что все лошади как на подбор удивительно хороши.
– Ох и лошади же! Прямо одна в одну! – восхищенно восклицал он, будто они принадлежали ему, и ласково похлопывал их по крупу.
Заметив наконец Заве-Лейба, Юдель, боясь дурного глаза, раздраженно крикнул:
– Ты чего забрался сюда? Что ты там не видел? Заходи в дом, отец ждет.
Но Заве-Лейб не мог оторваться и продолжал завистливо глядеть на лошадей, которые обнюхивали его, обдавали горячим дыханием, и от этого приятная теплота разливалась по всему его телу. Юдель подошел к нему и со сдержанным возмущением попросил выйти из конюшни. Но Заве-Лейбу не хотелось покидать лошадей. Он неторопливо вышел из стойла, подошел к куче сена, заготовленного на ночь для скота, пощупал его руками и сказал:
– Вот это сено! Не сено, а шелк!
Видя, что хозяин кипит от негодования, он, как бы назло ему, повернул к стойлам, где стояли коровы. Опустив головы в ясли, коровы обнюхивали черными лоснящимися ноздрями душистое сено и с хрустом жевали его.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – начал Заве-Лейб считать коров.
– Чего глаза таращишь на моих коров? – сердился Юдель, преграждая ему дорогу и выталкивая из конюшни. – Чего глазеешь на чужое добро? Завидно, что ли?
– И все они стельные? – спросил Заве-Лейб, не обращая внимания на окрики хозяина. – Когда они отелятся, у вас будет целое стадо собственных коров.
– Чего стоишь? Выходи отсюда! Иди, отец тебя ждет, – гнал его Юдель из конюшни.
Заве-Лейб направился было к двери, но вдруг повернул в угол, где висела конская сбруя. Он пощупал шлеи, вожжи, хомуты и заметил мешалку.
– Хорошая мешалка, только чуть толстовата, – заметил он, разглядывая ее.
Вне себя, хозяин вырвал ее из его рук и сердито крикнул:
– Ну, идем, же, идем, сатана!
Выйдя из конюшни, они увидели Рахмиэла.
– Почему не закрываешь за собой двери конюшни? – злобно набросился Юдель на Рахмиэла. – За вами только смотри в оба! Где сам недогляжу, там уж наворочены дела…
Рахмиэл пытался сказать что-то в свое оправдание, но Юдель и слушать его не хотел. Вместе с Бером Дондой он направился в свой дом. За ними последовали Рахмиэл и Заве-Лейб.
На крыше дома ворковали два голубя. Самец кружился вокруг голубки, они прижимались друг к другу и, казалось, целовались. Затем взмыли вверх и долго кружились в воздушной синеве, то разлетаясь в разные стороны, то снова сближаясь, и наконец, смешавшись с налетевшей откуда-то стаей голубей, опустились на крышу.
"Голубиная свадьба", – подумал Заве-Лейб, задерживаясь у порога дома. Он хотел пересчитать, сколько голубей село на крышу, но, вспомнив, зачем пришел, поспешил в дом.
Хозяин уже провел Бера и Рахмиэла через кухню в аккуратно убранную горницу, стены которой были увешаны фотографиями. Бер остановился на пороге комнаты, не решаясь идти дальше без приглашения хозяина.
В горнице Заве-Лейб стал пытливо осматриваться. Он хотел подойти к стене, посмотреть фотографии, но Юдель подал ему знак, что надо сесть.
"Свиньи! – подумал Юдель, взглянув на старые сапоги Бера и его сыновей. – Такую грязищу в дом занесли, что глядеть тошно!"
Но, не смея это высказать Беру, он всю свою злобу обрушил на Заве-Лейба и Рахмиэла:
– Вы куда вошли – в хлев или в дом? Полюбуйтесь на свои сапожищи! В свинарник и то нельзя вас пустить в них!
Юдель взглянул на сапоги Бера и дал понять, что это относится и к нему. Но он тут же пожалел, что не удержался и так резко обругал их. Ведь если они обидятся, это может повредить делу, ради которого он их позвал к себе. И хозяин сразу смягчил тон, стал спокойнее и ласковее. Подойдя к столу, возле которого гости присели, он заговорил:
– Мы с вами, можно сказать, свои люди – уже несколько лет, как я арендую вашу землю.
А Заве-Лейб, занятый своими мыслями, нагнулся и шепнул на ухо отцу:
– Он держит лошадей на одном овсе! Ох, и разжирели они! Прямо как свиньи!
Юдель покосился на него из-под нахмуренных бровей и продолжал:
– Ваша земля, сами знаете, в надежных руках. Она не будет запущена, не одичает, не зарастет бурьяном, и когда в добрый час, с божьей помощью, вы снова станете на ноги, получите свою землю в лучшем виде. Но имейте в виду, что вашу землю хотят вырвать из ваших рук навсегда.
Отец и сыновья подняли головы, насторожились, глаза их беспокойно забегали.
– Кто хочет вырвать из моих рук мою землю? – спросил Бер. – Мне шульц об этом ничего не говорил. Он только требовал, чтобы я заплатил подати. Но где я ему денег возьму?
Юдель насторожился и, с невинным видом пожав плечами, сказал:
– Насчет податей не беспокойтесь, как-нибудь найдем выход… Это дело мы уладим…
– Реб Юдель, – робко начал Бер, – мы ведь на этот счет с вами давно поладили. Когда вы взяли мою землю в аренду, обещали и часть податей уплатить.
– Что вы! Никакого разговора об этом не было. Кто же станет платить подати за чужую землю?
– А для чего же я ее вам сдавал в аренду? – возмутился Бер, повысив голос. – Было бы у меня чем платить подати, я и сдавать ее не стал бы.
– Для чего вы ее сдавали, я не знаю и знать не хочу… Вы меня просили взять вашу землю в аренду, я ее и взял… Ведь я ее взял для вашей же пользы… Ко мне многие обращались и обращаются…
Юдель почувствовал, что он выразился неосторожно. Бер с сыновьями могут уличить его во: лжи, могут наброситься на него, и разразится скандал. Поэтому он тут же пошел на попятную и заговорил ласковым тоном, почти оправдываясь:
– Разве дело в податях? Насчет них мы всегда договоримся. Почему, думаете, шульц до сих пор молчал о податях, а теперь вдруг вспомнил? Неспроста это все. Тут действует чья-то рука. Человек баламутит тут. Он хочет забрать вашу землю и сделать вас несчастными на всю жизнь. Если будете молчать, вам свою землю больше не видать!
– Кто же это? Чья же это рука действует? – вспыхнул Заве-Лейб.
От возмущения побагровело и лицо Рахмиэла, но он промолчал, решил послушать, что скажет Юдель. А тот придвинул стул поближе к Беру и почти шепотом произнес:
– Сами должны догадаться, чья рука тут действует… Юдель ждал, что Бер или кто-то из его сыновей сами назовут того, кто выступает против них и хочет забрать их землю. Но так как они молчали, он решительно сказал:
– Ваш собственный сын хочет забрать вашу землю… Вы разве не заметили? Он хочет стать богатеем, и ему нужна земля.
– Танхум?! – воскликнули Рахмиэл и Заве-Лейб.
– Танхум? – не веря своим ушам, переспросил Бер.
От боли и обиды лицо его перекосилось. С негодованием он взглянул на Юделя, словно был оскорблен его словами. Вдруг из его груди вырвался хриплый крик:
– Руки у него отсохнут, прежде чем он протянет их к моей земле! Я на ней хозяин! Моя земля!… На то ли я его породил, чтобы он, этот разбойник, разорил меня!… Сорняк вырастил я, колючий чертополох!
– Я ему все ребра переломаю! – зарычал Заве-Лейб. – Пусть только попробует!… Что он думает, раз заимел пару лошадей, то ему все уж дозволено?… Ему мало, что захватил наши три десятины толоки… Он еще хочет прибрать к рукам всю землю! Думает, наверно, что молчать будем! Зададим ему такого перцу, что он на всю жизнь запомнит!
– Вот же шатался он по чужим токам, чтобы на хлеб заработать себе, – сказал Юдель, указав рукою на Рахмиэла. – Счастье его, что он попал ко мне на работу. Я арендую вашу землю, так заодно уж и его держу. Не будет у меня вашей земли – на что он тогда мне сдался? Пусть попробует найти себе другое место, да еще среди зимы…
– Танхум ведь только вчера был у нас, – вмешался в разговор Рахмиэл. – Почему же он ни словом не обмолвился об этом?
– А что он должен был сказать тебе? – перебил его Юдель. – Неужели он станет тебе рассказывать, что хочет отобрать вашу землю? А когда запахал толоку, он у тебя спросил?…
– И вправду, как хозяин, выехал на нашу толоку, – согласился Рахмиэл. – Хуже чужого оказался. Кабы чужой взял землю, то хоть что-нибудь платил бы…
– Конечно, хуже чужого! – подтвердил Юдель. – Когда чужой берет в аренду землю, он знает, что за нее надо платить и что земля ваша и всегда останется вашей… А свой считает, что это его земля и он имеет на нее право…
– Какое такое право?! – с возмущением крикнул Бер. – За что полагается ему наша земля? Камешка на ней он от меня не получит!
– Ничего, не унывайте! – стал утешать Бера Юдель. – Бог даст, реб Бер, вы станете на ноги и еще будете со своими сыновьями обрабатывать свою землю… А пока что надо подати уплатить. Но это я уж как-нибудь возьму на себя… А с вами мы поладим…
Чтобы отвести от себя подозрение, будто он нарочно натравливает отца и братьев против Танхума, он вдруг переменил тон и сказал;
– Не думайте только, что ваш Танхум такой уж плохой. Вовсе нет! Он, может быть, еще одумается…
Но эти слова Юделя еще больше подлили масла в огонь.
– Кровь его прольется! – заорал Заве-Лейб, стараясь перекричать отца и брата.
– Пускай попробует лемех вонзить в нашу землю! – кричал Рахмиэл.
– Посмотрим, кто будет хозяином па моей земле! – выкрикнул Бер.
А Юдель с затаенной радостью глядел на разгорячившихся гостей и осторожно забросил еще несколько словечек, которые еще сильнее ожесточили отца и братьев против Танхума.
Несколько дней подряд Танхум с бумажкой старосты обивал пороги канцелярии попечителя еврейских колоний, где за столиками в просторных комнатах сидели очкастые люди и что-то писали. Они читали бумажку Танхума и посылали его из одного кабинета в другой, от одного стола к другому. Наконец ему удалось добраться до самого попечителя, от которого зависели его дела. Прочитав бумажку, он безучастно ответил:
– Приходите завтра.
На следующий день ему опять велели прийти завтра. Так продолжалось несколько раз. И все же он добился своего.
Возвращаясь домой, Танхум остановился на базаре и купил в лавчонке дегтя для смазки упряжи, колесную мазь, два глиняных горшка и несколько коробков спичек. Он уже довольно далеко отъехал от города, как вдруг вспомнил, что Нехама ему наказала купить несколько фунтов соли.
– В городе соль получше, чем у нас, да и дешевле, – говорила она.
В Садаево Танхум приехал под вечер. Распрягая лошадей, он велел Нехаме снести в дом покупки. Она сразу же обнаружила, что муж забыл купить нитки. Танхум досадливо махнул рукой и буркнул:
– Черт возьми! Совсем из головы вылетело. Я уже был далеко за городом, как вдруг вспомнил, что забыл соль купить. Пришлось погнать лошадей назад в город. А о нитках и не вспомнил. Вот досада, хоть гони опять лошадей за нитками.
Танхум немного повозился во дворе, заглянул во все уголки, осмотрел хозяйство и, переодевшись, отправился к шульцу. На этот раз он уже шел к нему смело, с чувством собственного достоинства, уверенный, что займет подобающее место среди почтенных хозяев и будет пользоваться таким же влиянием в Садаеве, как все богатеи,
Шульц встретил Танхума на пороге без пиджака, в одном жилете. На его, животе болталась длинная серебряная цепочка от карманных часов. Он стоял у дверей, давая понять Танхуму, что, как и в прошлый раз, не желает принимать его у себя в доме.
– Чего опять пришел? Что надо? – спросил шульц, глядя на него сурово.
Танхум поглядел во все стороны, нет ли кого поблизости, и тихо заговорил, поверяя свою сокровенную тайну:
– Я был в городе насчет земли… Мне это, конечно, обошлось в копейку, но…
– Ну-ну? – беспокойно прервал его шульц. – Говори скорее, чем это кончилось?
Когда Танхум жестами дал понять, что добился всего, ради чего ездил в город, шульц, боясь, чтобы никто не заметил, что бывший сотский захаживает к нему, поторопил его скорее уйти и предупредил при этом:
– Смотри же, держи язык за зубами! Слышишь, никому ни слова о том, что был в городе!
– Конечно, конечно… Как же иначе!
Танхум вышел от старосты бодрый и уверенный в себе. Теперь он решил поговорить в отцом и братьями и убедить их, что Юдель нарочно натравливает их на него, желая во что бы то ни стало поссорить его с ними, чтобы самому прибрать землю отца к своим рукам,
Тихо, словно украдкой вошел он в хатенку отца. Отец сидел, уныло опустив голову, чем-то расстроенный, озабоченный. Рядом с ним сидели Рахмиэл и Заве-Лейб и о чем-то говорили. Фрейда суетливо хлопотала по хозяйству. Танхум поздоровался со всеми. Они исподлобья поглядели на него и промолчали. Одна Фрейда не стерпела и высказала то, что у всех накипело на душе. Возмущенная, она расхаживала по комнате и тихо, как бы разговаривая сама с собой, с ядовитой злобой бросила:
– Бесстыжие глаза! Еще хватает наглости заходить к нам в дом, наглец такой! Ни капельки совести… Тьфу, подлец паршивый!
Танхум сделал вид, что ничего не слыхал. Заметив, что братья глядят на него с презрением, а стало быть, рассчитывать на их сочувствие нельзя, он подошел поближе к отцу.