- Я в войско пошел, чтобы чести добиться… И бился доблестно, знамя взял, воеводу печенежского чуть не попленил…
Купец медленно наклонил голову, сказал:
- Знаем, уже наслышаны о твоих подвигах…
- Я боярство хотел заслужить! - с отчаянием почти выкрикнул Серик.
Купец удивился:
- Нашто тебе боярство?! Батута - не беден, да и мастер хороший. Скоро еще богаче станет. Да и на тебе, ишь, золотой пояс…
И Серик, будто в прорубь вниз головой, бухнул:
- Я чести добивался, чтобы просить у тебя Анастасию!
Купец медленно протянул руку, наполнил кубки, взял свой. Серик сидел не двигаясь. Реут кивнул:
- Да ты пей, пей… Доброе вино… - и, подавая пример, опрокинул свой кубок.
Серик машинально выпил, поставил кубок на стол. Поднял голову. Купец смотрел на него остро, испытующе, наконец, медленно выговори:
- Как я уже говорил, вы с Батутой достойные люди, и своими руками можете богатство добыть. А породниться с достойными людьми - нет урону купеческой чести. Только вот я в толк не возьму, почему ты сам пришел просить Анастасию? Почему старший в роду не пришел, Батута?
Серик тихо вымолвил:
- Батута не старший, мать старшая… А она ни за что не позволит мне раньше Батуты жениться… А Батуте она уже которое лето невесту найти не может, все привередничает…
Купец долго раздумывал, уставясь в стол, наконец, медленно заговорил:
- Оно, конечно, не гоже купцу отдавать дочь за такую буйную головушку… Вот если бы ты в купцы вышел…
Серик изумился:
- Дак я бы вышел, только с чего начать - не знаю… Да и капиталу не хватит, хоть и лежат у меня в сундуке три кошеля золота…
- Ну-у… Три кошеля золота… Я знаю людей, которые с кошеля серебра начинали, теперь караваны лодий в Сурож гоняют… А ты сослужи мне службу и махом в купцы выбьешься!
- К-какую службу?..
- Трудную и опасную, не скрою…
- Говори! Что угодно!.. - Серик перегнулся через стол, жадно глядя купцу в глаза.
- Не время еще! - строго выговорил купец. - Придет время - узнаешь, - он улыбнулся, доброй, открытой улыбкой, и добавил совсем другим тоном: - Люб ты мне, Серик. Я б тебе и так Анастасию отдал… Да никак не могу с мнением других купцов не считаться. У меня ж еще две на выданье. А так, выбьешься в купцы, никто и не вякнет. Если на все готов, приходи после ледохода…
Поняв, что пока разговор окончен, Серик поднялся, поклонился и вышел вон, не столько обнадеженный, сколько обескураженный. Выйдя на улицу, он медленно побрел в сторону княжьего подворья. Воины уже тянулись туда. Серик подметил, что многие были одеты не менее богато, чем он, и все - без мечей. Пришлось и ему завернуть на свое подворье, чтобы оставить меч. По опыту он знал, попадешь на язык таким, как Щербак с Ратаем - засмеют. Когда он добрался, наконец, до княжьего подворья, отроки уже рассаживали воинов по старшинству. Он попал чуть ли не в голову стола, за которым сидела его сотня. Ратники встретили Серика одобрительным гулом, как водится, отпустили несколько незлобивых шуток. И хоть Гнездила должен был пировать со старшей дружиной, он сидел со своей сотней. Добродушно что-то отпустил в сторону Серика, ближние засмеялись, Серик за гулом голосов не расслышал. Он оказался как раз между Щербаком и Ратаем, как в строю.
Наконец отроки прекратили беготню, и князь поднялся с чашей в руке. Серик только расслышал: - "Дружина моя!.." То, что говорил князь дальше, он не расслышал. Ратай со Щербаком тоже не расслышали, но их это не обескуражило. Ратай пробормотал, когда князь закончил и припал к чаше:
- Как водится, первую чашу за дружину…
Князь выпил, поставил чашу на стол. Кое-где с грохотом опрокидывая лавки, дружина поднялась на ноги, и в две тысячи глоток проорала:
- За князя Романа!
И дальше пир уже пошел в разнобой. Сотня Серика то и дело опрокидывала чаши за сотника Гнездилу. Аж три чаши выпили за здравие Серика. Желали, чтобы он так и остался стрельцом в их сотне. Некоторое время Серик, и правда, раздумывал: а не пойти ли в княжью дружину? Ему было хорошо сидеть в длинном ряду, ощущая воинское братство, и локти Ратая со Щербаком, как в битве. Но мысль быстро побила другая: не будет Реут ждать двадцать лет, пока князь ему пожалует боярство. От этого он впал в дикую тоску, и осушил две чаши вне очередности, забыв закусить, и вскоре уже перестал понимать окружающее. На миг пришло просветление, когда кувыркнулся под стол, и тут же все затянула колеблющаяся серебряная пелена.
Проснулся он утром с тяжелой головой у себя дома на лавке. По горнице прохаживался Батута в своем фартуке и прожженной в нескольких местах рубахе из пестряди. Зимами он всегда надевал такие рубахи, чтобы не застудиться на сквозняках, гуляющих по кузне. Посмеиваясь, он говорил:
- Эка, удумал, с кем тягаться, по части пития браги и медов… Они ж вот только под утро утихли, а тебя в самом начале привезли отроки на санях. Сказали, сотник Гнездила приказал увезти домой…
Серик сдавил ладонями голову, покачал из стороны в сторону; в ней будто качнулся кузнечный молот, поставленный на рукоятку, и забухал по вискам. Серик кое-как поднялся на ноги, шатнулся и неверными шагами побрел на двор. Во дворе, добредя босиком по снегу до колодца, скинул рубаху, достал бадью воды и жадно припал к ней воспаленными губами - выхлебал, чуть ли не половину, остальное вылил на себя, встряхнулся, и тут почувствовал себя заново родившимся. Идущий через двор в кузню Батута, посмеиваясь, сказал:
- Очухался? Иди, пируй дальше… Заслужил…
Одеваясь в горнице, Серик раздумывал: позавтракать, или не стоит? Когда со двора донеслись звуки ударов в калитку. Спустившись с крыльца, он отодвинул засов; возле калитки стояли Шарап со Звягой, Горчак, и Щербак с Ратаем. Все улыбались, свеженькие и умытые, будто и не пировали пол ночи.
Ратай проговорил:
- Так уж повелось, что князь второй день пирует только со своей старшей дружиной, а простые разбредаются по корчмам… Так что, пошли, мы, как и обещали, два жбана франкского вина ставим…
Серика непроизвольно перекосило. Шарап рассмеялся, сказал:
- Да ты не перекашивайся! Франкское вино не только, будто чекан по голове бьет, но и здорово правит голову, когда медов с брагой перепьешь…
Серик вернулся в сени за кафтаном, друзья остались во дворе, громко вышучивая Батуту, который пытался их урезонить, за то, что они втянули Серика в свои рискованные дела. Серик лишь услышал, как Звяга, смеясь, выговорил:
- Это мы его втянули?! Да он сам кого хошь, во что угодно втянет!..
Поскольку друзья были без мечей, то и Серик оставил свой дома, лишь сунул за голенище недлинный засапожник, меньше локтя длинной. Они пришли в корчму у Боричевых ворот; она была просторной, чистой и тут часто бывали люди знатные. Когда расселись за столом, Ратай рявкнул:
- Жбан франкского, для почину!..
Корчмарь вскоре прибежал, пыхтя от тяжести наполненного до краев жбана. Поставив его на стол, услужливо пролепетал:
- Сейчас чаши принесу…
- Какие чаши?! - заорал Щербак. - Тащи ковши!
Корчмарь прижал руки к груди, склонился, пролепетал сговорчиво:
- Щас принесу… Только, ради Христа, не буяньте… - видимо он до конца дней своих запомнил Серика и Шарапа со Звягой.
В просторной горнице корчмы стояло четыре длинных стола. За двумя пировали пожилые почтенные купцы, а за третьим сидела компания германских купцов; все молодцы, как на подбор, молодые, крепкие, числом семеро. Они брезгливо покосились на шумную компанию русичей, и снова продолжили тихий разговор, прихлебывая из чаш вино.
Тем временем корчмарь прибежал с ковшами. По очереди, зачерпнув вина из жбана, встали, и Ратай выкрикнул:
- За Серика! Непревзойденного стрельца! - и все выпили, не присаживаясь, до дна.
Германцы примолкли, изумленно глядя на них. Один, постарше, осуждающе покачал головой, произнес длинную фразу, остальные покивали, и снова тихонько заговорили, близко сдвинув головы.
Шарап проворчал:
- Не нравится мне это соседство…
- Не уходить же из-за этих басурман… - проворчал Ратай, и, подавая пример, зачерпнул второй ковш. Спросил: - А теперь за кого?
Звяга предложил:
- А за Серикова брата, Батуту, который добрых мечей нам наковал…
- А-а… Эт, да-а… - протянул Щербак. - Я Батутовым мечом печенега от плеча до пояса развалил. Доспех только хрупнул, как яичная скорлупа…
Ратай проворчал:
- Вечно ты забываешь, что я всегда рядом бываю… И вовсе не до пояса, но доспех точно, как яичная скорлупа… Глубоко просек - не жилец печенег…
Они выпили. У Серка в голове просветлело, стало легко и замечательно покачивало, будто в люльке. Корчмарь тем временем принес и закуску; жаренных на вертеле кур, и большую миску, больше похожую на лохань, соленых огурцов. После вчерашнего желудочного буйства, хотелось чего нибудь полегче, да и остренького. Пока закусывали, германцы основательно нагрузились вином, и разговаривали уже в полный голос, изредка громко хохотали. Ратай разлил по ковшам остатки вина из жбана, повернулся к корчмарю, чтобы потребовать второй, когда Горчак вдруг ухватил его за плечо, сказал тихо:
- Погоди-ка… - насторожив уши, он напряженно вслушивался, о чем говорят германцы, потом тихо заговорил: - Резать православных свиней… Кровь пустим… Пожжем их поганые капища… Девок всех пере… Чего? Мудреное какое-то слово…
Ратай медленно выговорил:
- Горчак, ты это чего плетешь?..
- Это не я плету… - проворчал Горчак. - Это германцы плетут…
- А ты что, ихний язык разумеешь?
- Конечно, разумею… Четыре лета с ними валандался… - Горчак выпрямился, и громко заговорил.
Речь была какая-то рваная, резкая, будто лязг клинков в поединке. Германцы примолкли, и, по мере того, как Горчак говорил, медленно поднимались, с грохотом уронив лавку. Горчак замолчал, а Ратай от полноты души, с маху швырнул в них пустой жбан.
Серик едва успел вырвать из-за пояса рукавички, как германцы ринулись вперед, размахивая кулаками. Мечей при них не было. Натягивая рукавички, Серик бросился навстречу, пользуясь моментом, пока драка не перешла в свалку, с маху саданул каблуком сапога в лошадиную морду ближайшего германца, он от удара опрокинулся навзничь, а Серик уже крутнулся, будто в пляске, и врезал ногой другому в живот. Германский строй разом поредел, и дальше дрались уже на равных. На удивление, германцы оказались крепкими кулачными бойцами, и поначалу казалось, что драка застыла на месте, ни у кого не было перевеса. А когда поднялись, и вступили в драку выбитые в первый момент Сериком, и вовсе показалось, что осилят германцы русичей. Почтенные купцы не вмешивались, лишь прижались к стенам, и с любопытством наблюдали, изредка подбадривая соотечественников криками.
Ратай вдруг заорал:
- В стенку!.. В стенку становись!..
Кое-как разобрались поперек горницы. По сторонам Серика оказались Шарап со Звягой, с правой руки - Щербак с Ратаем, а между ними Горчак. И ломанули вперед, будто в правильной сече. Зажали германцев в угол, и вскоре всех уложили на пол. Как водится, нашлась добрая душа - позвала княжью стражу. Уже когда побоище закончилось, в корчму ворвались стражники. Бородатый десятник заорал:
- Кто посмел германцев бить?! Кто княжий указ нарушил?! Всех в острог!..
И осекся, увидя честную компанию. Ратай проговорил:
- Чего шумишь? Никого не убили… Так, побили малость… Чтоб языки сильно не распускали…
Стражник протянул:
- Старые знакомцы… Шарап со Звягой, и с ними Серик… И вы туда же! Ратай, Щербак! Вы-то пошто в буяны затесались?!
Щербак рассудительно проговорил:
- Ты разве не слыхал, что Серик с нами стрельцом стоял? Он чуть ли не два десятка печенегов положил. Князь ему кошель золота пожаловал, а мы два жбана франкского вина пообещали. Обещание надо выполнять… Кто ж знал, что тут германцы сидеть будут, и поносить русичей, а Горчак у нас ихний язык разумеет. Вот и не выдержала душа…
- А што, и правда, поносили? - с любопытством спросил десятник, разглядывая все еще не пришедших в себя германцев.
- Еще как!.. - обронил Горчак. - Я в Мараканде, и по пути в Индию четыре лета с ними валандался, а таких слов не знаю…
- А с чего решил, что поносные слова?
- Ну, любой дурак догадается, что если говорят - всем кровь пустим, а девок, того… Чего с девками делают, когда мужикам кровь пускают?
Десятник приподнял шлем, почесал в затылке, протянул:
- Пожалуй, и у меня бы душа не выдержала… Давно поговаривают, что многие германские купцы, и не купцы вовсе… Однако, отливать надо… Как бы дух не испустили… Мы наслышаны о Сериковых кулаках. Да и у Шарапа со Звягой, кулаки, будто кузнечные молоты… Корчмарь! Тащи воду, да прямо из колодца…
Корчмарь уже бежал с двумя ведрами воды, за ним поспешали два его работника, тоже с ведрами. Без долгих антимоний, ухнули воду на германцев, только после этого они зашевелились, замотали головами, разбрызгивая капли воды пополам с кровью.
Верзила с лошадиной харей, который первым получил, проговорил:
- Император будет зер не доволен цезарь Роман. Толко варварские страны обижать купцов…
Десятник ухмыльнулся, спросил:
- А из какой страны приехал купец, который хочет всем мужикам кровь пустить, а девок, того?.. Сдается мне, что не императору ты служишь, а папежник ты закоренелый! И корзно с крестом у тебя в мешке лежит до сроку…
- Это есть ложь! Тот меншь плехо ферштеен дойче шпрехе…
Горчак разразился длиннющей фразой на германском языке, где больше всего мелькали сочетания, вроде - дойче швайн, и доннер веттер. Германец сначала покраснел, а потом побелел, и когда Горчак закончил, высокомерно выпрямился и выговорил:
- Если бы ты был благородный рыцарь, а не грязный швайн, то мы бы сейчас же прогулялись за стену…
Горчак проговорил:
- Ба-а… Сколько сразу русских слов узнал… - и почти без замаха врезал ему в ухо. Проговорил: - Эт, верно, мы люди простые, нам и не обязательно прогуливаться за стену…
Десятник заорал:
- Эй, эй, эй! Ты чего творишь?!
Горчак невозмутимо проговорил:
- А ты что, не понял? Это ведь не купец. Даже германский купец, получив такое оскорбление, без разговору вызывает простолюдина на поединок. А этому, вишь, зазорно со мной меч скрестить…
Десятник в сердцах плюнул, махнул стражникам:
- Бери этого!.. Уходим… А то щас по городу разлетится, что германцев бьют - конфузу не оберешься… Всех ведь побьют под горячую руку…
Окруженные тесным кольцом стражников, германцы ушли. Лошадиномордого несли на руках. Коротко хохотнув, Ратай проговорил:
- Ну, Горчак, у тебя и рученка… Кто поверит, будто ты купецкий приказчик?..
Горчак проворчал:
- А ты, Ратай, будто не знаешь, что купцы поболее воинов времени в походах проводят… Я не помню ни одного похода, чтобы с татями не пришлось рубиться… - Горчак достал из кошеля рубль, неровно отрубленный от гривны кусок серебра, сказал: - По рублю с носа, я думаю, корчмарю хватит?..
Серик достал две половецкие серебрушки, положил к Горчаковому рублю, остальные тоже положили деньги в общую кучку, Ратай заорал:
- Корчмарь! Тащи жбан вина!
Корчмарь плаксиво проныл из своего угла:
- Шли бы вы, ребятки… Одни убытки от вас…
- Ты тащи жбан! А то щас еще и твоей роже убыток причиним! - угрожающе прорычал Шарап.
Корчмарь тяжко вздохнул, и поплелся к бочке, чуть ли не волоча пустой жбан по полу. Из-за другого стола поднялся степенный купчина, подошел, склонился к столу, спросил:
- Ребятки, народ интересуется, из-за чего сыр бор разгорелся? Чего с германцами не поделили?
Горчак спросил:
- А ты что, по ихнему не разумеешь?
- Да нет, не разумею… Среди нас не было суконщиков… Я то в Сурож хожу, по-фряжски хорошо разумею, а по-германски - ни слова…
Горчак медленно проговорил:
- Делить нам с германцами нечего, а вот поносить русичей не позволим. Это ж надо, как обнаглели; орать в голос, мол, всех православных свиней перережем, а девок - того…
Купец покрутил головой, сказал:
- Вы серебро-то спрячьте… Вам от купцов спасибо, что папежников побили. Шибко мешать торговле стали… - и он достал из кошеля несколько фряжских серебрушек.
Наконец, пыхтя под тяжестью жбана, подошел корчмарь, бухнул жбан на стол. Ратай указал ему на кучку серебра, сказал:
- Это в десять раз перекроет твои убытки. Да и поломали мы всего ничего…
Просветлев лицом, корчмарь сгреб монетки. Видать, он всегда предполагал самое худшее; что буяны не только убытки не покроют, но и за съеденное-выпитое не рассчитаются. Видимо из-за случившейся потасовки, второй жбан улетел соколом, толком и поговорить не успели, обсудить драку. Щербак уже орал:
- Ратай! Третий жбан ставим! Мы ж ему два жбана пообещали, когда он дюжину всадников ссадил! А еще полдюжины пешцов? Пешца-то, потруднее из строя вышибить!
- А и верно, Щербак! - заорал Ратай. - Корчмарь, тащи третий жбан!
Как допивали третий жбан, Серик уже не помнил. Вроде бы купцы скинулись, и поставили им четвертый жбан, когда они еще не допили третий, но это он помнил и вовсе смутно.
Глава 5
Серик на утро опять не помнил, как оказался в горнице на своей лавке. Сев, он ухватился руками за голову, проворчал с раздражением:
- Победа - дело хорошее, но можно ж только один день попировать! - и побрел на двор.
Как и вчера, выхлебал полбадьи, остальное вылил на себя - только после этого полегчало. Из кузни выглянул Батута, крикнул:
- Тебя вчера дружки на руках принесли, а сами пошли дальше пировать! Ну что, как положено, пойдешь и третий день пировать?
Серик зачерпнул пригоршней снега, сильно растер лицо, и пошагал по утоптанной тропинке к крыльцу, оскальзываясь босыми ногами. Проворчал раздраженно:
- Никуда я больше не пойду… Сил нет… Пировать - не мечом махать. Потруднее будет…
Когда перед полуднем явились дружки, Серик наотрез отказался с ними идти. Посмеявшись, они ушли. Серик попытался помогать Батуте в кузне, но его мутило и из рук все валилось. Тогда он плюну, попросил мать собрать припасов дня на три, надел на ноги меховые сапоги, обрядился в короткополый полушубок, запряг своего верхового коня в сани, кинул в сани тулуп, лыжи, топор, мешок с припасами, осторожно уложил лук, колчан со стрелами, на всякий случай уложил и рогатину, к поясу привесил ножны с широким и длинным охотничьим ножом, и упав боком в ворох сена, выехал со двора. Выглянувшему из кузни Батуте крикнул:
- Дня через четыре вернусь, с дичиной зимовать будем!