Выехав из ворот, спустился на лед и погнал коня вверх по течению. Хоть и укатанная, но пустынна зимняя дорога. Полозья тихим голосом напевали походную песню, похмелье еще давало о себе знать, заставляя призрачно колыхаться прибрежные перелески, то и дело выбегавшие на берег меж окрестных полей. Вскоре Серик свернул в Десну, еще менее накатанный путь. Сейчас же потянулись княжьи ловы; дремучие леса, перемежающиеся обширными полянами, на которых тут и там виднелись стога сена, припасенные специально для туров и оленей. Он успел проехать верст двадцать по Десне, когда начало темнеть. Можно было проехать еще несколько верст в темноте, и добраться до убогого постоялого двора, стоящего среди дремучих лесов и болот, но Серик направил коня на пологий берег, к чуть видневшейся среди мелкой сосновой поросли сухостойной сосне. На уютной полянке распряг коня, заботливо накрыл его попоной, навесил на морду торбу с овсом и принялся рубить сухостоину. Положив два бревна крестом напротив задка саней, запалил на них костер из толстых сучьев, сел на задок саней, протянув ноги к костру, и принялся ужинать вареным мясом и пирогами с капустой, слегка подогрев снедь над огнем. И тут снизошло на него отдохновение души; тишина буквально оглушила, ведь последние месяцы он все время был в толчее, среди людей, в суете и гаме сражения. А тут висела тишина, будто вечная, и от сотворения мира никем не нарушаемая, даже вездесущие вороны на вечерней заре не граяли, тихое хрупанье коня овсом нисколько не нарушало тишины, а лишь усугубляло. Серик поднял голову к ярким звездам, и вдруг подумал, а не прав ли настоятель обители? И не грозный Перун правит миром… Но тут же потряс головой; а какая разница? Что Сварожище, что Бог-Отец… Ведь Спаситель - всего лишь сын грозного бога и земной женщины… А разве ж может сын человеческий спасти всех людей?..
Серик потряс головой, огляделся вокруг; конь хрупал овсом, яркий, бездымный огонь горел ровно, обдавая приятным жаром, уже занялись и бревна - протлеют всю ночь, освещая призрачным багровым светом ближайшие деревья и отпугивая нахальных зимних волков. Серик ухмыльнулся, мотнул головой, окончательно отгоняя наваждение, дожевал мясо, налил из небольшого жбанчика меду в медную кружку, пристроил к огню подогреть. Тем временем конь перестал хрупать овсом. Серик слез с саней, подошел к коню, снял с его головы пустую торбу. Протяжно вздохнув, конь хватанул снегу, похрустел и потянулся к саням, пожевать еще и душистого сенца. Серик вернулся в сани, взял кружку, предварительно надев рукавицу; знал, как жжется медь, нагретая хотя бы и с одного краю на огне. Попробовал мед - в самый раз, и выхлебал мелкими глотками всю кружку, приятное тепло разлилось по телу. Серик потянулся, завернулся в тулуп и рухнул в сани, на мягкое сено. Лишь один раз за ночь, конь разбудил его тревожным фырканьем. Приподняв голову, Серик услышал далекий волчий вой, на самом пределе слышимости, а потому успокоительно потрепал коня по морде, и вновь пристроил голову на душистое сено. Бревна ровно тлели, заливая всю полянку алым сиянием.
Проснувшись еще в темноте, Серик передвинул огарки бревен на кучу жарко тлевших углей, подкинул остатки сучьев и принялся завтракать, разогрев на огне кусок вареного мяса и пару пирогов. Конь продолжал дремать, уткнувшись храпом в ворох сена на санях. Позавтракав, Серик запряг коня. Тело было полно бодрости и веселой силы, как и не бывало двухдневного беспробудного пьянства, по всем жилочкам будто искры жидкого огня бегали. Упав в сани, Серик гикнул, и конь весело зарысил на лед. Колею заметно припорошило инеем, видать со вчерашнего дня по ней еще никто не прошел. Да и кому, кроме мелких купчиков, ездить в дремучие леса, где редко стоят селения землеробов?
Неяркое зимнее солнышко едва поднялось над окоемом, когда Серик разглядел кряжистый, приметный дуб, стоящий неподалеку от берега. Как раз от него верст шесть в сторону от реки, если идти по затесам, можно отыскать избу волхва, с незапамятных лет облюбовавшего эти места. Серик потянул вожжу, конь, артачась, поплясал в оглоблях, очень уж ему не хотелось ступать в глубокий снег, однако прыгнул на целину, угрожающе затрещали оглобли. Увязая в снегу по брюхо, конь дотащил сани до дуба, и встал, поводя назад налитым кровью глазом. Серик ругнулся про себя, выпростался из тулупа, бросил на снег лыжи, сунул ноги в петли, щелкнул вожжами, рявкнул:
- А ну, Громыхало, вперед!
Серик давно уже прозвал своего коня Громыхалой, но на людях избегал его так называть. Еще будучи стригунком, конь очень уж весело громыхал копытами по двору, носясь из угла в угол, с нетерпением ожидая, когда его выпустят пастись с табуном кузнечного ряда. Конь гнул шею, фыркал, взбрасывая по бокам буруны снега. Серик даже ногами не перебирал; держась за вожжи, скользил по целине рядом с санями, хоть и вязли изрядно широкие лыжи в свежем пухлом снегу.
Полянка открылась, как всегда, неожиданно; потемневшая от времени, вросшая в сугробы по самые оконца, крытая дранкой, изба, притулилась у противоположного края полянки под гигантским раскидистым дубом. Высокий тын огораживал небольшой двор за избой, с конюшней и хлевом.
Осаживая коня рядом с избой, Серик заорал:
- Чури-ила-а! Принимай гостя!
Однако изба хранила молчание. Пожав плечами, Серик подогнал коня к воротам в тыне, перелез через них, отодвинул толстый дубовый засов, растворил заскрипевшие створки, провел коня внутрь и принялся распрягать. Распряг. Чурила так и не выглянул из избы. Серик провел коня внутрь хлева, совмещавшего и конюшню. Чурилов конь злобно зафыркал, учуяв чужака, но быстро успокоился. Сидящие под крышей на насестах куры, заполошно закудахтали, коротко промычала корова, и хлев успокоился, моментально определив, что вторгся не серый хищник, а безопасный человек, хоть и чужой. Поставив коня к гостевым яслям, Серик задал ему сена, и пошел в избу. В отличие от других волхвов, Чурила не чуждался новшеств; в избе стояла массивная печь, еще хранившая тепло. Почесав в затылке, Серик пробормотал:
- И куда ж тебя понесло среди зимы?..
Выйдя во двор, он прошел в дальний угол. Там, как помнил Серик, была узкая калитка. Отодвинув могучий засов, Серик выглянул наружу; и точно - в лес убегала свежая лыжня. Видать на рассвете Чурила зачем-то пошел в лес. Надев лыжи, Серик вышел за калитку, притворил ее за собой, пошарил в щели тына, нащупал тоненький ремешок, потянул, засов задвинулся. Если не знать секрета, нипочем не догадаешься, как отпереть калитку, а через тын не вдруг и перескочишь. Размеренно взмахивая руками, Серик побежал по лыжне. Не пробежав и версты, он оказался в такой чащобе, что поневоле начнут мерещиться всякие лешие и прочая нечисть. Однако лыжня Чурилы, как ни в чем не бывало, виляла меж толстенных замшелых стволов. Серик углубился в чащобу, и вскоре почувствовал запах дыма.
Протиснувшись между зло шелестящих еловых лап, Серик оказался на круглой полянке, посреди которой горел яркий, бездымный костер из сосновых сучьев, а возле него сидел на старой медвежьей шкуре волхв. Серик оглянулся по сторонам; он бывал в гостях у Чурилы довольно часто, и ни разу волхв ему не показал капище. Поближе к очагу стоял Перун, грозно нахмуря серебряные брови, топорща золотые усы. И дальше по кругу располагались: Дажьбог, Стрибог, Хорс, Велес и прочие, помельче. Не поворачиваясь, Чурила проговорил:
- Садись, Серик…
Воткнув лыжи в снег, Серик прошел к медвежьей шкуре, сел рядом с волхвом. Ровно, потрескивая, горел костер, грозно хмурились боги, глядя на Серика. Он слегка передернул плечами, подумал, а не догадались ли они о его мимолетных слабостях? Когда он чуть было не уступил уговорам настоятеля обители, да и не далее, как вчера ночью, на него вдруг накатили сомнения…
Чурила молчал, глядя куда-то в пространство за костром. Серик тоже помалкивал; знал, что не любит волхв, когда лезут первыми с разговором. Наконец Чурила медленно заговорил:
- Грядет большое лихолетье на Руси. Много народу окрестилось, власть нового Бога укрепилась настолько, что он начнет скоро силой забирать остальное. Придут чужие люди с мечом и крестом изгонять наших древних богов… Будут топорами свергать наших идолов, мечами убивать волхвов, крестом усмирять единоверцев… Огонь, меч и крест загуляют по Руси. Во славу нового Бога русичи будут резать русичей…
Волхв замолчал. Серик поежился, огляделся по сторонам. Заснеженные ели стояли неподвижно, будто замерли от ужаса при словах волхва.
Серик проговорил осторожно:
- И раньше приходили враги; печенеги, половцы… Ты сам сказывал про готов, от коих германцы происходят… Всех отбили… Не могут пришельцы долго воевать в наших лесах и снегах…
- Не мо-огут… - со вздохом протянул волхв. - Коли против всего народа воюют. А если половина народа христиане, и латины для них единоверцы?..
Серик ощутил озноб на спине, вспомнив Рюрика и германских купцов, с которыми в корчме дрались, и которые оказались вовсе не купцами. Серик вдруг подумал: волхв уже настолько стар, что ему полагалось бы замену себе готовить, но он как жил один, так и доживает… И от этой мысли ему стало еще страшнее.
Волхв тяжело поднялся, опираясь на посох. Серик подскочил, засуетился, пробормотал:
- Я щас… Пожертвую чего-нибудь…
Волхв осуждающе покачал головой, проговорил:
- Ты отошел уже от Перуна…
- Да я… - и Серик осекся, поняв, что волхв насквозь его видит, видит его шатания и сомнения.
Выдергивая свои лыжи из снега, волхв уже будничным тоном проговорил:
- Я полагаю, ты на охоту приехал? Сохатых нынче полно. Снег глубокий, так они раньше времени перешли на кормежку по прибрежным ивнякам да ольховникам. Уделишь старику кус дичины-то?
Старик прибеднялся; какой охотник не уделит ему кус, если рискует, пожадничав, навсегда добычи лишиться?
В тягостном молчании они вернулись своей лыжней к избе. Серик прошел к саням, достал саадак, повесил на плечо, колчан пристроил по привычке на левое плечо, так, чтобы оперение стрел слегка поднималось над плечом.
Наблюдая за ним, волхв сказал:
- Рогатину возьми…
- Зачем? - удивился Серик.
- Нынче сохатые злые. Если с первой стрелы в бок не убьешь - затопчет. Если сохатый бросится, стрелой его нипочем не убить, только рогатиной и можно остановить…
Серик достал рогатину, пробормотал раздумчиво:
- Наверное, потому сохатые злые, что волки раньше времени в стаи сбились…
Волхв быстро зыркнул на него глазом, но промолчал. Видать и он обратил внимание на такую странность нынешней зимы. Как ни в чем не бывало, Чурила проговорил:
- Сохатые и на дневку в ольховниках и ивняках остаются. Там крепь порядочная, волкам сильно потрудиться придется, чтобы на простор их выгнать…
Серик кивнул и вышел за ворота двора. Волхв, держась за воротину старческой жилистой рукой без рукавицы, смотрел ему вслед. Продев ноги в петли, Серик скатился на лед ручья, протекавшего неподалеку от избы, скинув шапку, осторожно повел головой из стороны в сторону; легкий, но явственный ветерок ощущался с верховьев ручья. Стараясь не хлопать лыжами и не шибко хрустеть снегом, он пошел вверх по ручью, старательно очерчивая лыжней каждый его прихотливый изгиб. Рогатина совсем не мешала, а, наоборот, с ней удобнее было идти. Не прошел он и версты, как заметил косо пересекавший ручей след сохатого. Это явно прошел матерый бык, и направлялся он как раз к ивняку, густо росшему в небольшой пойме. Сохатый явно там и пребывал. Серик призадумался; оно, конечно, завалить огромного быка - потом можно до весны хвастаться, но вот есть его - все зубы обломаешь! Тяжко вздохнув, он прокрался мимо ивняка, чтобы не спугнуть быка. Если спугнешь - он же всю округу переполошит, а тут наверняка поблизости пасется компания лосих с телятами этого года и прошлого. Серик пошел дальше, изредка останавливаясь и из-под ладони оглядывая берега ручья. Поднявшееся над вершинами деревьев солнце отражалось в мириадах снежинок и слепило глаза. Снег лежал на лапах елей, толсто прикрыл густые лапы сосен, только ивняки да ольховники мрачно чернели в этом сверкающем великолепии. Наверное, еще и потому сохатые там на дневки оставались, что их бурая шкура без следа пропадала среди сплетений ветвей.
Встретив еще одну пойму, заросшую ивняком и ольховником, Серик вгляделся в девственно чистый снег по берегам, но следов не увидел. Это его не обескуражило. Он осторожно прошел под берегом, и с другой стороны увидел три отчетливых следа. Ага! Явно лосиха с телятами. Один еще совсем малыш, этого года, а второй - прошлого, уже с взрослого сохатого. Серик прикинул направление ветерка; еще несколько шагов и его запах нанесет на лосиху, а уж она медлить не станет. Серик осторожно развернулся, прошел сотню шагов назад своим следом, осторожно вылез на берег и пошел у подножия берегового склона, внимательно вглядываясь в переплетения ветвей и искривленных стволиков. Лосей Серик увидел там, где и ожидал их увидеть; в том месте, где береговой склон переходил в пойму. Тут образовался уютный закуток между прибрежным ельником и ивняком. Лосиха уже поднялась с лежки и чутко прядала ушами, втягивая ноздрями воздух. Видимо ее разбудило шуршание лыж, но незнакомый звук лишь встревожил, запаха извечного врага еще не донеслось, и она медлила. Рядом с ней стоял малыш, радостно тычась мордой в ее бок; видать решил, что мать вскочила исключительно для того, чтобы с ним поиграть. Чуть поодаль стоял и прошлогодний теленок, ростом уже с мать, завидная добыча для настоящего охотника, вкусное мясо до самой весны. Не делая резких движений, Серик воткнул рогатину в снег, вытянул лук из саадака, наложил стрелу на тетиву. И хоть стоял он всего шагах в тридцати, сохатые его все еще не замечали; Шарап, старый охотник, рассказал Серику, что есть такая особенность у сохатых, если стоять неподвижно, то они тебя и не увидят, лишь бы запах на них не нанесло. Серик оттянул тетиву до уха, отпустил, она резко щелкнула по рукавичке, сохатые напряглись, но было поздно - белая бабочка уже прилепилась на бок повзрослевшего теленка. Он прыгнул вслед за матерью, канувшей без следа в ельнике, но тут же зашатался и медленно повалился на бок.
- Ну вот, и рогатина не понадобилась… - пробормотал Серик.
Он подошел к зверю. Что ж, завидная добыча. Теперь бы от волков уберечь, пока за упряжкой бегаешь… Он вытянул из-за пояса специально припасенный клок старой волчьей шкуры, развел небольшой костерок рядом с убитым сохатым и бросил на него обрывок, он тут же немилосердно завонял. Шарап уверял, что такое место, где спалишь хотя бы маленький клочок волчьей шкуры, волки потом несколько лет стороной обегать будут. Привирал, конечно… Но если волки хотя бы до вечера сюда не заявятся - и то ладно…
Вернувшись на лед ручья, Серик побежал по своей лыжне, размеренно отталкиваясь древком рогатины, лыжи весело шуршали по снегу.
Когда он прибежал к избе волхва, тот уже заканчивал запрягать коня. Серик изумился; и как он узнал, что Серик с добычей? Волхв спросил:
- Тебе там помочь, свежевать?..
- Не надо… - Серик махнул рукой, торопливо падая в сани, щелкая вожжами, крикнул: - Лучше котел готовь побольше! Пировать будем…
Чуя вонь от спаленной волчьей шкуры, конь тревожно прядал ушами, зло фыркал. Серик покрепче привязал его к дереву, чтобы не тратить время на успокаивание. Еще немножко, и сохатый замерзнет так, что его и не выпотрошишь, а везти лишнюю тяжесть на санях - конь может и не вытянуть… Выпотрошив сохатого, Серик заботливо сложил в припасенный мешок сердце, легкие, печень и желудок. Кое-что пойдет на жертву Велесу, кое-что на пир с волхвом. Серик знал, что сам Чурила не охотится, но от дичины не отказывается, когда в его избе останавливаются охотники. Поднатужившись, он закинул на сани сначала круп, а потом и перед сохатого, сани жалобно затрещали. Конь присел на задние ноги, кося налившимся кровью глазом. Серик проворчал:
- Ну, ну, Громыхало… Не медведя повезешь…
Серик прикинул, что для него места в санях не осталось, а потому надел лыжи и заскользил рядом с санями. Яркий, радостный денек катился к вечеру. Весело покрикивая на коня, Серик глубоко вдыхал и выдыхал морозный воздух, чувствуя здоровый, веселый голод, и предвкушая наваристую мясную похлебку, жареху из сохачьего легкого, и духмяный мед из многочисленных бортей волхва, далеко окрест раскиданных по полянам.
Над избой волхва уже поднимался густой дым, видать только что затопил печь, дрова еще не разгорелись. Не теряя времени, Серик принялся на чистом снегу у тына снимать шкуру с сохатого; тоже неплохой прибыток, знакомый кожемяка выделает, потом можно будет и сапог на всю семью нашить, и добрый кафтан кожаный справить - износу не будет. Шкура снималась легко, успел таки довезти. Подошел волхв, что-то бормоча под нос; видать, заклинал звериного бога не обижаться за то, что взяли сохатого. Серик еще не закончил снимать шкуру, а волхв уже в котле поставил вариться похлебку, щедро покрошив печенку и язык. На шестке пристроил таган с противнем, на который покрошил легкое, щедро приправив луком и лесным чесноком. После чего прихватил сохачий желудок и пошел в лес, на ходу буркнув, чтобы Серик подкидывал под таган полешков - жареха должна скворчать не переставая, но не особенно сильно.
Прибрав мясо, свернув шкуру, Серик раздумчиво осмотрел долю волхва - переднюю ногу сохатого. Оно, конечно, не богато, но волхв много и не брал, хоть каждый раз, когда Серик приезжал на охоту, без хорошей добычи не оставался. Волхв пришел из леса, когда варево в котле уже упрело в самый раз, да и жареха дозрела - Серик не любил долго вареного мяса. А это молодое, чуть подержи на огне - и само в глотку проскочит. Войдя в избу, Чурила потянул носом, весело потер руки, Серик подметил, что он ходит без рукавиц. Неужто мороз его не берет?
Волхв весело воскликнул:
- Снимай мясо, изверг! Испортишь ведь… - и, прихватив вместительный жбан, вышел вон.
Вскоре Чурила вернулся и Серик ощутил необычайный аромат Чурилова меда, перебивший даже аромат мяса. Бухнув жбан на стол, волхв воскликнул:
- Летом отбою от паломников не бывает, но вот зимой скучновато живется… В аккурат, когда снег лег, только Шарап со Звягой побывали, зато неделю гостили; завалили по сохатому да еще медведя на двоих…
Первый раз Серик побывал в гостях у волхва еще с отцом, тогда же познал и первые премудрости охоты. Волхв крепко дружил еще с дедом Серика. Это ж, сколько ему лет? Хотя, дед второй год, как помер, и до последних дней махал молотком в кузне, так и помер с молотком в руке, возле наковальни…
Серик откинулся спиной на прохладную стену избы, вытянул ноги под столом, прижмурился - хорошо! Спросил, прислушиваясь к бульканью меда, который Чурила разливал ковшом в берестяные кружки:
- Послушай, а почему ты себе смену не готовишь? Вот помрешь, изба развалится - куда я буду на охоту ездить?
Чурила подвинул ему кружку, поставил посреди стола противень с жарехой, сел на лавку и лишь после этого сказал:
- А к чему замена? На всю округу я, почитай, последний настоящий волхв остался. Дальше, до Новгород-Северска, волхвов больше нет. Да и за Новгород-Северском тоже. Там настоятель христианской обители лютует, еще лет десять назад последних волхвов извел. А скоро пришлые латины изведут последних поборников старой веры - мне што, одному с идолами сидеть? А смену на што готовить? На погибель?..
Серик в сердцах воскликнул:
- Да как же придут латины?! Кто им позволит?!