При всей объемности и мужественной стати кое-кого из монахинь рук очень больших как раз не было ни у одной. Вероятность того, что одна из сестер, в аффекте налившись смертоубийственной силой, совершила это преступление, тем самым хоть и не вполне исключалась, все же несколько убавлялась. Мужчины, обычно посещавшие монастырь, двое священников и сельскохозяйственный муж сестры Строг, тоже исключались. Священники - потому что один был в Фулеме во время убийства, а второй в самолете на Глазго. Супруг же сестры Строг находился в пансионе Сиренчестера, куда она, дабы из него сделать мужчину, направила его изучать агрономию в колледже.
Монахинь допрашивали с пристрастием, вызывая одну за другой. Пока никто ничего не видел, не слышал и не подозревал. До Маргарет еще не дошла очередь, когда мать игуменья добралась до трапезной, где следователь из Скотланд-Ярда снимал показания с сестры Рук; старая дама, приклонясь к живописной стене, призналась в убийстве.
Это было маловероятно, но чем черт не шутит. Ее признание в полиции рассмотрели со всем тщанием и отложили, как бы на черный день. Допрос монахинь продолжился, а мать игуменью тем временем препроводили в постель. У нее произошла остановка сердца, она оправилась, подтвердила свое признание, попросила и получила последнее причастие и умерла. Согласно признанию достопочтенной матери, ее возмутило заявление сестры Роз, которое та сделала по ходу телевизионной программы. Она сказала в своем интервью, что ей не очень хорошо в монастыре. "Как насчет жизни духа? - говорила она. - Почему нас лишают духовной жизни?" И пошла жаловаться, что монастырь, мол, не что иное, как отделение службы здравоохранения, и мать игуменья - главная виновница ситуации.
У большинства монахинь было твердое алиби на час преступления, а у кого не было алиби, у тех не было мотива. Маргарет, которую тоже допросили, в тот вечер ездила к Юнис в Далидж - "поглядеть на новенького племянника".
Нельзя сказать, чтоб у матери игуменьи были большие руки. В интересах следствия прокрутили прежде отставленный эпизод с ее речью. В полиции весь фильм изучали с хищным вниманием. Признание матери игуменьи, кажется, радикально меняло образ старушки, столь тонно и важно сидевшей в кресле-каталке. Пока ей не приходилось спать в темноте, рассказывала она мисс Джонс, она была вполне здоровым и сильным членом коллектива. Голос как будто задержался на словах "здоровым" и "сильным", как бы подчеркивая их. Даже самые упертые из детективов уловили в нем легкую дрожь, когда она продолжала: "Кое-кто решил, что я скоро помру (слегка ударив на "я"). Смотрят на меня, как на привидение, как будто лицо у меня череп, а под платьем я голый скелет".
- Она это, ясное дело, - сказал один полицейский. Когда дошли до интервью с убитой ("...наш монастырь не что иное, как отделение службы здравоохранения. Почему нас лишают духовной жизни?"), всем захотелось вернуться к первоисточнику - к исповеди матери игуменьи. Но поздно было допрашивать ее подробней.
Беда в том, что никто из следователей не мог от души поверить, что она совершила это убийство, хоть логические рассуждения к тому и вели. Пытались найти хоть одного сообщника. В комнате игуменьи обнаружился учебник по карате, который все остальные монахини, по их показаниям, в жизни никогда раньше не видели.
В телевизионных новостях прокрутили отрывки из первоначальной программы с комментариями сестры Строг. "Это конец монастыря Доброй Надежды, - говорила она. - Большинство молодых монахинь уже поразъехались. Невольно ощущается вмешательство сверхъестественных сил в столь трагическое событие. Дом перейдет адвокатской фирме".
Дорогой папочка!
Я в субботу вернусь домой. Насовсем.
Ужасно оказаться в таком близком соприкосновении с убийством и так скоро после того, что уже пришлось пережить. К счастью, как ты уже знаешь, признание матери игуменьи разрядило атмосферу. В полиции с нами были предельно вежливы, ничего общего с теми муками, какие мне пришлось претерпеть тогда, после смерти бабушки. Никто не может понять, как мать игуменья оказалась физически, не говоря уж морально, способна на такой поступок. Тут какая-то тайна. Оказывается, она занималась карате. И как она могла - в ее состоянии ?
Я никак не отделаюсь от мысли, что все это как-то связано с той телевизионной программой. Один из их команды оставил у меня на подушке записку, назначил свидание. Конечно, это ничего не доказывает. Кроме его нахальства.
Я получила письмо от дяди Магнуса. Он знает, что я была в тот вечер у Юнис. Но намекает, бросает на меня тень подозрения, абсолютно без всякого повода. Представляешь, он даже цитирует Шопенгауэра относительно моего алиби - "хронология не есть причинность". Бедный старик. Я могу на него в суд подать.
Дом продается. Почти все разъехались. Только три монахини еще проделывают свою гидротерапию (моются) на кухне, да сестра Строг осуществляет общее руководство. Сестра Пэннис собирается преподавать рисование в женской школе, а сестра Рук вернется к водопроводческой работе, когда нервы позволят. Очень мало кто думает о les autres.
Привет маме.
Маргарет.
10
Сразу после свадьбы Маргарет с Уильямом Дамьеном Хильда Дамьен дважды звонила из Австралии Крис Донован. Во второй раз она попросила Крис, сможет ли она сама или Харли проследить за покупкой картины Моне, о которой она договорилась на аукционе "Сотбис".
Харли, придя из мастерской после дня работы, услышал про эту просьбу. Он очень даже хотел поучаствовать в таком забавном деле; был просто в восторге. Хильда, Крис ему сказала, инструктировала своего лондонского адвоката, чтобы тот предоставил Харли Риду полную свободу действий и решение о том, как хранить картину.
Хоспис внес поднос с сухим мартини для Крис и к нему стакан с мастерски изготовленным льдом. В этот час он всегда держал наготове напитки. Далее он занялся виски с содовой и со льдом для Харли.
- И какой же это Моне? - спросил Харли.
- Не сказала. Ну ты же знаешь, Хильда есть Хильда. Она просто покупает "Моне".
Улыбка Харли выражала нечто среднее между презрением и снисходительностью. Но он сказал:
- Скоро выясню. И она его собралась тащить в Австралию?
- Нет. Представляешь? После всего, что она заявляла, она решила его подарить молодоженам. Только это секрет. Она его повесит у них в Хамстеде, сюрпризом.
- Но по-моему, она им неплохую квартирку уже подарила?
- Ну, а теперь они получат еще Моне.
- И сколько она за него заплатила?
- Не знаю, - сказала Крис. Она смаковала свой сухой мартини.
- Выясню. Наверно, много. Безумно много.
Хоспис вышел из комнаты.
Люк говорил в телефонной будке:
- Только что имел разговор с дворецким.
- Ну и?
- Восемнадцатое подтверждается.
- Ну и?
- Двое по фамилии Сьюзи. Титулованная пара.
- Занимались мы этими Сьюзи. Пустой номер.
- Антцингеры. Правда, они мои друзья. Не богатые, то есть как богатые бывают богаты.
- Как их?
- Антцингеры. Я буду очень обязан, если...
- А я буду очень обязан, если дождусь продолжения.
- Дамьен.
- Дамьен!
- Ну, Дамьен. Кажется, он считает, что будут мать с сыном. Она им отделывает квартиру в Хампстеде. Картину купила на стену, этого художника по фамилии Моне, француза...
- Моне, говоришь?
- Только что его купила, на днях.
Оставалось всего десять дней до званого ужина Крис Донован.
По Лондону гулял грипп, и Роланд Сайкс его подцепил. Он сидел в кресле у себя в гостиной. Аннабел зашла его проведать.
- Ложился бы ты в постель, - сказала она.
Он шелестел газетными вырезками.
- Насчет этой Мерчи, которая будет на ужине у Крис Донован, - сказал он. - Я вспомнил. Я работал в архиве на адвоката, который вел дело двух ее тетушек. Они оспаривали завещание. Дело закрыли по обоюдному соглашению. Но ты только подумай, что за этим стоит! Я же знал, что там сенсационное что-то. Бабку этой самой Маргарет, которая вышла за молодого Дамьена, - убили.
Он потягивал виски с горячей водой, пока Аннабел пожирала глазами газетные вырезки.
- Грипп это не лечит, но чувствуешь себя лучше, - отнесся Роланд о своем питье.
- О господи! Я уже когда-то видела это лицо, - вдруг сказала Аннабел. Она смотрела на большую газетную фотографию Маргарет с подзаголовком: "Маргарет Мерчи на допросе в полиции".
- А-а, да про это тогда все газеты писали.
- Нет, не тогда, потом. Я по телевизору видела. Всего года два-три назад. К убийству бабушки ни малейшего отношения. Какая-то популярная программа, образовательная... Ну я не знаю. Надо вспомнить. Всплывет.
- Интересно, - сказал Роланд, - а Харли и Крис хотя бы имеют представление об этой истории с убийством?
- А что? Ты собираешься их просветить?
- Ну, было бы забавно.
- Я бы на твоем месте оставила это при себе. Ты просто себя выставишь подлецом. Ты же не хочешь, чтоб тебя считали подлецом, правда?
- Не знаю, - проговорил Роланд, плотней запахивая на шее свой шерстяной халат. - Виски, конечно, не лекарство. Но состояние облегчает.
- Давай я тебе еще сделаю, - сказала Аннабел. - И не надо тебе звонить Харли с Крис и очернять перед ними их будущих гостей. Это пóшло.
- Возможно, - сказал Роланд и прижал руку ко лбу, давая понять, как его одолел грипп.
Вернувшись с кухни с новым стаканом горячего виски, Аннабел сказала:
- Хоть бы вспомнить программу, в которой фигурировала эта Мерчи. Там было что-то особенное.
Хелен писала:
Дорогая Перл!
Я обхохоталась над твоим письмом. Думаю, ты неплохо провела время на том балу. Брайен говорит, он не против, чтобы ты еще оставалась, раз тебе весело. Я ходила на выставку мод в брайтонском Метрополе, смотреть не на что, сплошное старье, буквально. Какие-то изголодавшиеся выдры, но мужикам же все равно нравится, чтоб человек был похож на куклу Барби.
У меня, наверно, стокгольмский синдром, представляешь? Объясняю. Это когда ты благодарна мужчине, который тебя держит в клетке, за то, что он сам с тобой иногда обращается получше, чем в другие разы или чем другие люди с тобой обращаются. Вот и привязываешься к тому, кто тебя меньше шпыняет. Не скажу, что Брайен меня в полном смысле шпыняет, только вот продолжает зудеть про ограбление. А с чего бы еще я оставалась с твоим дорогим папочкой - честно, не знаю.
Сегодня он, слава богу, ушел в палату лордов - выражать свои дурацкие мнения о разных вещах и вносить свою лепту в дело управления нами, вполне разумными его согражданами. А вечером - домой, и, можешь не сомневаться, на ужин опять будет ограбление. В конце концов, они же оставили на стене Фрэнсиса Бэкона! И знаешь, какой будет следующий ход? Картина отправится в банк. Этот Бэкон совершенно меня не волнует, но что за идея - хранить картину в банке! Иногда я прямо чувствую, что разрыв в возрасте у нас чересчур кошмарный, а иногда как-то все ничего.
Мы идем на ужин к этому интересному художнику Харли Риду. Помнишь? Еще он тебе так понравился, и его жена - или, наверное, надо говорить подруга? - Крис. Ну, а потом - в Венецию, прелесть, жду не дождусь.
Вкладываю чек. Я заставила его выписать, когда он отчаливал в палату лордов и был в настроении. Обналичь поскорей, пока он не положил деньги в сейф.
Крепко целую.
Твоя Хелен.
Элла с Эрнстом в отделении для автомобилистов на пароме через Ла-Манш возвращались домой из Брюсселя. Он только позавчера обрился и то и дело ощупывал непривычно голый подбородок.
- Хорошо бы, - сказала она, - Люк не забыл включить отопление.
- Ну подумаешь, включим и пойдем поесть.
- Легко сказать - пойдем поесть, после Брюсселя, - сказала Элла: она была неравнодушна к еде.
Эрнст перебирал бумаги в портфеле у себя на коленях.
- Люк, - сказал он.
- Что - Люк?
- А он ведь, наверно, будет дома, нас ждать. - Он улыбался, откровенно преподнося ей приятный сюрприз.
- Ты что - ему звонил?
- Ну, звонил.
- Что ж, и его возьмем с собой пообедать.
Эрнст тронул несуществующую бородку.
- Конечно. Именно это я и имел в виду.
Элла пошла поразмять ноги на пыхтящем к Дувру захудалом пароме. Окна затянуло серой пленкой, облупилась краска на рамах. Элла прошла вдоль всего парома, среди пассажиров, одетых не по сезону броско и ярко, как всегда они одеваются в странной уверенности, что на другом берегу Ла-Манша их подстерегает лето. Элла обрыскала беспошлинную лавку подарков, вернулась.
- Чуть не купила ему "паркер", - сказала она.
Эрнст улыбнулся.
- С такой внешностью его таким подарком не удивишь, - сказал он.
Люк стал у них излюбленной темой. Их это заметно сближало, и никогда еще за все годы их брака они не были так далеки от развода.
- Да, эти часы... - сказала Элла. - Но, ты знаешь, ведь бывают подделки. Теперь в большом ходу подделка престижных товаров.
- Подделки бывают, - сказал Эрнст, - но, зная Люка, я сильно сомневаюсь, что это подделка.
- Я надеюсь, он здоров, - сказала Элла. - Это главное. Здоров и способен себя поберечь.
- Вот и я надеюсь. И как трогательно, что он готов прислуживать за столом, не брезгует быть на побегушках. Очень хорошо его характеризует.
- Он мне звонил, - сказала Элла, - насчет двух квартир, которые могут нам подойти. В Блумсбери. Как ты насчет Блумсбери?
- Неплохое местечко. Какая цена смотря. Он сказал, какая цена?
Элла откинула с лица длинные светлые волосы.
- Цена как цена, наверно.
- Как бы тебе не пожалеть о нашей конторе обслуживания, - сказал Эрнст. - Так удобно - снял трубку и позвонил.
- Еда отвратная, - сказала Элла. - И сколько у нас вылетает на эту ренту - так сто раз можно квартиру купить.
- Хорошо, поглядим, что нам подобрал Люк.
- Если уже не отхватили. Люк говорит, Харли Рид советовал поторопиться.
- А Люк будет помогать у Харли за ужином?
- Угу. Хочу к этому ужину новое платье.
- Ах, да там же, по-моему, все будет попросту, ничего сверхъестественного.
- Все равно хочется хорошо выглядеть.
- Ты всегда хорошо выглядишь.
- По-моему, мне нужно новое платье для ужина у Харли Рида, - сказала Маргарет.
- Там не предполагается ничего сверхъестественного. Обыкновенный дружеский ужин.
- Ну, а мне хочется хорошо выглядеть.
Она только что застелила их большую двуспальную кровать. Было воскресное утро. Очень бережно она рассадила по покрывалу потертых плюшевых мишек, прочих зверей и трех заслуженных кукол. Уильям в своей холостой жизни сохранял верность старым игрушкам, и Маргарет, обнаружив это, добавила к его коллекции кое-что от себя.
Предыдущая подруга Уильяма терпеть не могла его плюшевых зверей. Приходилось держать их в шкафу все время, пока длилась связь. Она пришла в ужас, когда вдруг их там обнаружила; думала, он их выбросил. Когда она порвала с Уильямом, он первым делом освободил своих мишек, собак, кошек и зайчиков и снова пристроил на одеяле. И он безумно был тронут, что Маргарет не только не осудила его игрушек, но даже к ним прибавила своих потрепанных кукол. Так трогательно, какая же она добрая, нежная. В ванной у него была пластиковая утка, она плавала, шлепала, крякала.
- Черпать вдохновение от сил природы, - говорила Маргарет, - ведь на этом, как я тебя поняла, основано изучение искусственного интеллекта.
- Я как-то не думал, - сказал Уильям. - Ну да, конечно, все это завязано на бионике.
Кажется, ему полегчало от того, что неизбывная любовь к плюшевым зверюшкам может иметь столь основательное и глубокое объяснение.
- Я всегда чувствовал, - признался он Маргарет, - что они обладают какими-то ощущениями. Звучит дико, знаю, но, когда я держал их в шкафу, я чувствовал, что они обижаются.
- Но это же так естественно. От них мускусом пахнет, все их запахи как бы свидетельствуют об их сути.
- Не хотел бы я, чтоб мои коллеги это услышали, - сказал Уильям. - Но определенно, в том, что ты говоришь, что-то есть. Не научное, разумеется.
- А занятие искусственным интеллектом - научно?
- Не вполне. Правда, требуется масса научных сведений, чтобы изучать природу, ей подражать, ее усваивать, применять способ существования живых существ даже для устройства компьютеров. Змеи, бабочки, птицы, растения, скажем, - все преподают нам урок. Речь идет о нервных проводниках, сигналах, нервных системах.
- И твои плюшевые звери?
- Символически, честно говоря, чисто символически.
- Интересно, - задумалась Маргарет, - откуда это пошло, зачем люди втыкают в кукол булавки?
- Это недостаточно изучено, - сказал Уильям.
Она расчесывала длинные рыжие волосы перед зеркалом на туалетном столике, а он сидел на свежезастланной постели и на нее смотрел.
- Я ни за что бы не стала, - сказала Маргарет. - Зачем пытать бедненьких кукол булавками?
Он вышел за воскресной газетой. С одной стороны, разговор с Маргарет получился приятный, с другой стороны, что-то скребло. В общем, он еще так мало ее знает. Но, он рассудил, она ведь пока тоже очень мало знает его.
Маргарет расчесала волосы, глянула на постель со строем кукол и мишек. И промурлыкала про себя куплет из старинной шотландской баллады:
Что скажешь, одеялко, что скажешь, простыня,
Укрой меня, баюкай, утешь меня.
11
Вскоре после того, как закрылся монастырь, Маргарет вернулась домой, чтобы восстановить душевное равновесие, как она выразилась. Она горько сетовала на сестер, которые опять на нее ополчились.
- Сестру Роз убили, ну, и при чем тут я? - говорила она. - Меня же там не было. Даже близко. Я была у Юнис. И что Юнис говорит? "Все это дурно попахивает, Маргарет. Ты была замешана в бабушкином убийстве и вот замешана в убийстве монашки". Обидно ведь.
- Не придавай значения, - посоветовал Дэн.
- Да? Как это, интересно, - не придавай значения? Она говорит, чтоб я больше к ней носу не смела показывать, она, видите ли, боится за свое визгливое отродье. Конечно, она не сказала - визгливое отродье, сказала - за дорогого Марка. И потом, только я вернулась в монастырь Доброй Надежды, - ну, кто мне позвонил, как не Флора и этот ее муж, бюрократ занюханный. И знаешь, что она мне сказала? Слишком, говорит, много несчастных случаев, начиная с самых твоих школьных дней.
- Что было, то было, - признал Дэн. - Тебя ведь никто не винит.
- Ах, не винит? Не винит? Интересно, я Флоре сказала, как ты это себе представляешь, зачем мне нужно было это убийство сестры Роз, полного и безобидного нуля, притом подмастерья сестры Рук, водопроводчика, по крайней мере, и тем самым уже не нуля.
- Никто не винит...