Людовик II Баварский, которого объявили сумасшедшим и заточили в замке Берг, был найден в озере Штаренберг, где он утонул вместе со своим врачом-психиатром. Эта смерть остается загадкой. Тело утонувшего короля, разбухшее, отекшее, выставили в замке Берг среди цветов, мерцания свечей. Толпа преклоняет колени перед рождением легенды… Люди расступаются, чтобы пропустить Елизавету. Люди знают… Елизавета проходит между ними и кладет на грудь покойника букет жасмина.
На острове Роз стоит дом, где они некогда встречались. После смерти короля в потайном ящике секретера, в их "почтовом" ящике, было обнаружено письмо Голубки к Орлу. Кто скажет, какой полицейский прочел эти листки, прежде чем передать их… кому?
Как бы то ни было, они точно сквозь землю провалились.
Елизавету Австрийскую на берегу Женевского озера заколол кинжалом анархист Люккени".
Фредерик слушал… по всей кровати были разбросаны изображения королевских особ и их безумств. Нет, все это не для него! Фредерик ненавидел вялое, плюшевое, в бахроме искусство XIX века, и, если бы ему пришлось возвратиться вспять, он выбрал бы пирамиды, Сфинкса, египетского писца. В своем искусстве он предпочитал опережать настоящее, мечтал стать современником будущего. И вот Мадлена подняла из гроба этого Людовика II, с его замшелыми, замогильными идеями, с фальшивым искусством, с псевдокоролевством, поскольку, проиграв войну, он стал вассалом Пруссии, хотя Бисмарк и относился к нему с уважением. И если Режис знал насквозь этого типа, зачем тогда он им занимался? Отчего он собирался "изменять своим убеждениям" касательно тайн Истории ради такого типа, который и жил странно, и умер загадочно? Фредерик не общался с поклонниками искусства XIX века и его псевдовоображения - он страстно ненавидел людей, гоняющихся за модой, тех, что играют на бирже вкуса и выкопали из могилы modern style. Modern style не имеет права гражданства в современном искусстве. "На мой взгляд, ты устарел со своим современным искусством", - сказала ему однажды Мадлена, и верно: искусство может быть "современным" лишь на время, затем оно становится просто "искусством" или превращается в modern style. Фредерик, доверчивый и хитрый, как истый крестьянин, честно старался понять мотивы интереса таких людей, как Режис, Мадлена и присные, к этому чудаку-королю, не представляющему ни малейшего интереса. Пусть толпа клюет на любые тайны, это вполне естественно, грустно и естественно, но Режис, но Мадлена! Ему хотелось понять… Для Фредерика в жизни существовали события, а потом все прочее; он проходил мимо всего прочего, останавливаясь лишь перед событием. Странный все-таки комплекс: Мадлена, Режис, Людовик II Баварский… Ах, да! Еще императрица Елизавета Австрийская… Она - это событие, событие отрицательное, но все-таки событие.
- Он знал этого субъекта? Зачем тогда вам весь этот цирк? Если Режис его знал, он должен был бежать от него сломя голову!
Мадлена откинулась на подушку и выпрямила, как пружины, ноги:
- На сей раз Режис притворялся, что "знает". Он не собирался писать десяток версий о Людовике II, он хотел защитить его образ, как единственно верный… А я… Я увлеклась Людовиком II с тех пор, как познакомилась с тобой: ты так на него похож! Посмотри… посмотри же, какой он красавец…
Король был высокий, метр девяносто шесть, череп маленький, длинная тонкая шея вылезала из воротника сплошь расшитого мундира, плечи покатые, длинные ноги казались неуклюжими, вялыми, и на всех изображениях он стоял, слегка согнув одно колено… Из-под высокого, шишковатого, квадратного лба пламенный романтический взгляд. Кто-то писал, что взгляд у него был жесткий… Возможно… Зато глаза несравненной красоты! Волосы, густые, черные или, может быть, каштановые - об этом история умалчивала, - были причесаны самым странным манером: разделенные на прямой пробор, гладкие и прилизанные, на макушке они кудельками спадали на уши… Нос прямой, чуть коротковатый, рот похож на цветок, мясистый, с извилистой линией губ, подбородок круглый, детский, такой же, как эти круглые детские щеки, те самые щеки, что с возрастом непомерно расползлись. Король носил в молодые годы висячие усы, бородку, вернее, узенькую эспаньолку, которая постепенно, по мере того как жирело лицо, превращалась в пышную бороду. Но заплывшие с возрастом глаза, возможно, голубые, сохранили свой небесный пламень, а синева под ними красноречиво свидетельствовала о ночах, проходивших в борении короля с собственным дряблым, как тюфяк, телом.
Фредерик вовсе не желал походить на этого короля - даже на такого, каким тот был в юности. Во-первых, у него, у Фредерика, рост всего сто девяносто, во-вторых, ноги держат его надежно и не гнутся, в-третьих, нет у него такой гривы, напротив, он уже начинает лысеть… И плечи у меня не покатые, как у дамы в кринолине, и губы у меня не толстые, не извилистые, не женские… Держу пари, что у него были груди. Да и насчет всего прочего я не слишком уверен.
- Возможно… Зато у тебя тоже квадратный и шишковатый лоб, надломленные, как у него, брови, а главное - его взгляд. И усы как у него. Словом, вылитый ты! Значит, по-твоему, он женственный?
Да, Фредерик находил его женственным, этого грязного бандита-короля. Фредерик еще ничего не знал о жизни Людовика II, не знал даже знаменитых исторических сплетен относительно Вагнера, которого король вытащил из преисподней. И Мадлена решила, что Фредерик нюхом чувствует все гораздо тоньше, чем знатоки.
Режис видел ключ к тайне Людовика II в том, что король стыдился самого себя: верил в божественность королевской власти, а сам был лишь тенью короля; верил в единственную божественную, чистую любовь и, то ли по мужской слабости, то ли будучи человеком извращенным, кинулся в преисподнюю грязного разврата; верил в верность и свой королевский долг, а среди придворных и государственных людей встречал лишь измену и козни. Он стыдился своих постоянных поражений, самого себя стыдился. Король прячется, укрывается в своих замках, не выходит днем, живет ночной жизнью, во мраке. Он гримируется под короля лишь для десятка местных крестьян и дровосеков. Творит себе эрзац жизни. Заполняет свою пустоту чтением, театром, оперой и возводит замки, вся роскошь которых предназначена лишь для его королевской особы.
Возможно, у Фредерика лоб, брови, взгляд и усы, как у короля, во всем же прочем не могло быть на свете двух более несхожих людей, чем этот проклятый король и Фредерик. Никто не нуждался в Людовике II, который не был ни настоящим королем, ни настоящим любовником, ни творцом. Он играл в жизни роль - роль короля и возмещал отсутствие таланта постановкой опер и декорациями, как в театре "Шатле". А Фредерик носил корону, корону славы, он был и любовником и творцом. Он жил на солнце, без прожекторов и микрофонов, без позолоты, парадных кроватей, выездных карет, гротов, мавританских беседок, павлинов и лебедей. Он существовал, как деревья, как горы. А Мадлена требовала, чтобы он посещал с нею театральные замки этого картонного короля… Фредерик хмуро смотрел, как она собирает свои бумаги и картинки, укладывает их в чемодан. Смотрел, как она движется по комнате, переходит из ванной в спальню, надевает белье, платье, туфли…
- Вставай скорее, а я пойду вниз, попрошу счет, - сказала она. И ушла - тоненькая, четкая черточка, проведенная уверенным пером.
Когда Мадлена вернулась, Фредерик уже успел сбрить усы.
IX. Бутафория
Страна походила на своих королей, Людовик II был ее мелодраматической ипостасью. Мадлена и Фредерик пересекали величественный высокогорный пейзаж, как листают книгу с картинками: были там раскрашенные домики с изображенными на них фигурами людей, ростом во всю стену - иллюстрации к Священному писанию и сказкам; встречавшиеся им мужчины ходили в коротких кожаных штанах, а женщины - в платьях с узким лифом, в сборчатой юбке и переднике. Каждые десять лет все жители объединялись для великого действа Страстей господних; выбранных для этой цели мужчин и женщин обряжали в соответствующие костюмы, наклеивали им фальшивые бороды, надевали на голову фальшивые терновые венки, размалевывали фальшивой кровью. В витринах заштатных городков были выставлены резные раскрашенные деревянные христы и богородицы, святые обоего пола, разные фигурки и тысячи всевозможных игрушек. Здесь жили под знаком "якобы", здесь король возводил свои декорации к великой радости населения и из ничтожного без труда превращался в короля легендарного. Для этого ему достаточно было появиться глубокой ночью в золоченых санях, украшенных страусовыми перьями, запряженными белыми лошадьми, которые уносили его в лес, в горы по искрящемуся снегу. Здесь, в этом краю, от него требовали только одного: чтобы он играл роль короля со всеми полагающимися аксессуарами.
Мадлена и Фредерик гуляли среди игрушек, "сувениров", жары, пустой толпы, пива, молока, пирожных, кофе, великолепия гор с острыми вершинами, наклеенными прямо на небо, с лесистыми склонами, по которым сбегали крутые дороги, ждавшие снега, как ждало снега местное население, состоящее из обычных лыжников и лыжников - участников олимпийских игр. Мадлена и Фредерик гуляли среди красот, вместе с толпою полуголых, загорелых, мускулистых людей, спортсменов… Пока, наконец, первый замок Людовика II не бросил на них свою раззолоченную тень.
Он прятался в глубине необычайно красивого парка… Толпа шагала по ухоженным аллеям, и тут только они впервые заметили на этих обнаженных, распаренных жарой телах следы, оставленные войною: рубцы, шрамы, черные перчатки и крючки, протезы и костыли… В белой, покрытой эмалевой краской королевской вилле толпа вместе со своими калеками стрекотала, восклицала что-то, довольная, что у нее был такой королевский король. Сбившись в тесных раззолоченных апартаментах королевской резиденции - фрески, фарфор, зеркала, тяжелые расшитые шелка, сотканные для короля монахинями, - толпа задыхалась, потела и изрядно попахивала.
- Какое унижение для несчастного короля, - сказала Мадлена, - а он-то раззолотил все это только для себя, ради тайн и иллюзий…
Фредерик не пожал плечами… Даже не пожал… Парк снова всецело завладел им и в какой-то мере реабилитировал баварского короля. Хромые с трудом карабкались по крутой аллее, ведущей к искусственному гроту.
Там было темно, сыро, холодно. На мертвенно-зеленой воде большой лужи перед по-театральному размалеванным задником покачивалась золоченая раковина, поджидавшая своего Лоэнгрина… Какая разница между здешними местами и аттракционами Луна-Парка? Никакой, - решил Фредерик, - ровно никакой. А павильон в мавританском стиле - просто турецкие бани… и, ясно, с молодыми массажистами.
Толпа шла к выходу среди красот парка. Нет, Фредерик все-таки никак не мог понять, почему Режис прицепился к этому импотенту, глумившемуся над любовью и искусством. Который ничего не мог создать- ни ребенка, ни произведения искусства. Здесь лубок подменял живопись, позолоченный гипс - настоящее золото, бенгальские огни- пламя, и зеркала передразнивали бесконечность. Вроде Монмартра с его "Адом" и "Раем", рассчитанными на туристов. Мадлена проговорила: "Я устала…" - и присела на скамейку. Мимо проходили люди, оглядывались на них…
Мадлена снова завела свое: Режис привязался к Людовику вовсе не потому, что восхищался им, он считал, что в данном случае ему удалось познать историческую личность так, словно он сам ее создал. Режис решил, что знает его, и говорил о нем - небывалый случай! - как историк, верящий в историческую правду. Он с умыслом выбрал для этого фигуру, вокруг которой нагромоздили больше всего тайн. Для Режиса замки этого короля были куда красноречивее, чем, скажем, его дневник… Его восхищала четкость этого архитектурного и декоративного почерка. Король, самый скрытный из людей, выдавал себя с головой, как будто выкрикивал во все горло самые сокровенные свои тайны перед целым светом. Фредерик повысил голос: если вы знаете, из чего сделано дерьмо, это еще не значит, что вам интересно его изучать! Возвести для себя топорную театральную декорацию, уверовать в нее, в ней жить… Играть роль короля в картонных доспехах! Человек все прочел, все видел, все слышал… а на что это ему пригодилось? На то, чтобы создать вот эту дешевку?
Мадлена заартачилась. Кого она защищала? Режиса? Короля?
- И все-таки он сумел сложить свою королевскую власть к ногам Лоэнгрина, Тристана и Изольды… Ему было семнадцать лет, когда он писал гонимому и всеми презираемому Вагнеру: "Mein einziger! Mein göttlicher Freund!"
- Я не понимаю по-немецки, - сердито огрызнулся Фредерик.
- Мой единственный! Мой божественный друг! - терпеливо перевела Мадлена.
Последние посетители покидали парк. Мадлена и Фредерик пошли за ними.
И снова замки Короля Людовика II… Встревоженный Фредерик хмуро следовал за Мадленой, передал ей управление машиной, а сам молча сидел рядом, как безбожник, которого везут на паломничество в Лурд. Замок Нейшванштейн, возвышавшийся на вершине скалы, легко вписывавшийся в пейзаж замок, с его башнями, скользившими, как драпировка, по крутым склонам, не разогнал его дурного настроения. Пусть Мадлена умиляется этому королю со всеми его рахатлукумовскими постройками. Этот тронный зал без трона, эти колонны из поддельной ляпис-лазури, эти гобелены, которые пока еще были только эскизами гобеленов, эти километры залов, лестниц… Калекам трудно было подниматься по крутым дорогам, ведущим к замкам, и по сотням ступенек в башнях, и все-таки они шли, подхваченные толпой, лишь бы полюбоваться этой роскошью, этим великолепным мейссенским фарфором и парчовыми тканями, этими висящими друг против друга зеркалами, которые повторяли блеск люстр и уводили его куда-то вглубь. Фрески… километры фресок на потолках и на стенах… "Вот где бы обои нашли себе широкое применение!" - заметил Фредерик, и Мадлена почувствовала обиду. Бедный, незадачливый король, бедный горемыка король. В замке Герренхимзее - подражании Версалю в честь Франции, в честь короля Солнца, в этом фальшивом бессмысленном Версале Фредерик окончательно разнервничался. Мадлена сделала последнюю попытку: "Разве тебе не доставляет удовольствия эта пощечина Пруссии?" Гид, очевидно, студент, который целые дни, по нескольку раз в день восхвалял красоты французского замка, построенного для немецкого короля, бубнил: "Спальня короля… парадные постели… по примеру французского короля, который давал аудиенции при вставании… Весьма характерная для французов манера…" Толпа посетителей беззлобно хихикала. Становилось все жарче…
Фредерик побледнел под загаром, цвет лица у него стал странно серый… Он сказал, что пойдет посидит на боковой аллее рядом с главной, похожей на большую версальскую перспективу…
- Хочу домой, - сказал он, - не могу я больше этого выносить. Это бессильное подтверждение отсутствия силы… безумное нагромождение лжедоказательств…
- И тебе его не жалко? Не жалко, что его обманывали, как ребенка, подсовывали вместо мрамора и бронзы размалеванный гипс?
- Жалко? Да брось, Мадлена… Неужели ты можешь лить слезы над королями из романов для горничных? Чем это лучше исповеди кинозвезд?
Он был бледен, и его верхняя бритая губа казалась странно голой и жесткой.
- Мне что-то не по себе, - быстро проговорил он и нырнул в кусты. - Ничего, - пояснил он, вернувшись, - просто меня стошнило. Очевидно, я съел что-нибудь неподходящее.
Вечер прошел среди восхитительного покоя и запаха розовых флоксов, растущих на длинных рабатках в саду отеля. Они удрали из Химзее и проделали на машине не меньше двухсот километров, чтобы вернуться в этот мирный ландшафт. За окнами под стук посуды стрекотали обедающие. Оба устали, были возбуждены, обоим не спалось…
- Бедный король… Такой красавец, весельчак, все женщины были у его ног. А единственная, неповторимая Елизавета Австрийская была замужем… Давай съездим на Штаренбергское озеро, побываем на острове Роз, где они встречались, а?
- Мадлена, неужели ты действительно не понимаешь… Я не могу больше, буквально не могу… Я хочу домой!
Действительно ли Мадлена ничего не понимала или притворялась, что не понимает?
- А мне хотелось бы там побывать. Посмотреть, есть ли розы на острове Роз. Тогда, может быть, я сумела бы себе представить, что они друг другу там говорили… Режис знал, что там они любовью не занимались… Людовик до того ее любил, что даже пытался жениться на ее сестре…
- Пытался! А все-таки не женился, пари держу! Так я и знал. Тут уж было недостаточно играть роль, тут надо было решиться на брачную ночь… В жизни мужчины всегда бывает брачная ночь в том или ином смысле.
- Он был человек мужественный. Создал себе иллюзию жизни.
- Неужели паноптикум дает тебе иллюзию?
- Вся жизнь его была неудачей… Бедный король!
- Гнусной неудачей.
- Зато он сумел заплатить за нее смертью.
- Пловец и вдруг утонул? Странно, уж не психиатр ли прикончил своего сумасшедшего пациента.
- А, возможно, он был заключенным, которому не удалось бежать?
Наконец они заснули, сморенные усталостью. Каждый на своей постели.
На следующий день Фредерик отправился один осматривать церковь Виз. Мадлена не поехала, сославшись на усталость.