Влюбленный Кремнев, узнав, что у него сырые руки, надолго замкнулся, с мнимым вниманием изучал мелькавшие на экране однообразные картинки. Он тайком пощупал свои ладони, конечно, они были сухими. Все ясно. Никогда девушка, если она любит, не скажет своему парню: "Отстань, у тебя сырые руки!", во всяком случае не скажет таким тоном, убийственно безразличным и даже злорадным, как обращаются в очереди: "Не стойте, вам не хватит".
За спиной у них разместилась стайка школьников, девочки и мальчики, человек семь. Шум, который они производили, запросто перекрывал кинозвук. Начался фильм–сказка о золотом путешествии "Синдбада–море- хода".
"Бессмысленная жизнь, - ерзая, тосковал Михаил, - до чего же она бессмысленная. Ну с какой стати эта девушка вдруг захватила такую власть надо мной? Кто дал ей эту власть? Кто меня поработил? Мокрые руки, подумаешь! Встать и уйти. Немедленно встать и уйти насовсем. Мне не повезло, она меня не любит. А если бы любила, какая разница? Что бы изменилось? Она бы сама искала со мной встреч. Вот упоительное счастье, она, а не я. Как заставить ее полюбить? Вот белеет ее рука, ее профиль, вот она дышит рядом, живая, теплая. В ее головке бродят какие–то мысли, представления. Какие? Неужели она всерьез увлечена этой чепухой на экране? Не оглянется, как будто я не существую".
Появление на экране полуголой туземки вызвало среди школьников взрыв восторга. Раздались оценивающие реплики, смешки и придушенное странное взвизгивание.
- Тише, - оглянулась Света, - тише, пожалуйста, детки!
Сзади притихли, затем в полной тишине прозвучал смелый мальчишеский голос:
- Приходи вечером в парк, рыжая, увидишь, какие мы детки.
Детки оказались повзрослевшими до поры. Миша обернулся, вгляделся. Навстречу ему сверкнуло много нахальных, любопытных глаз, белыми наклейками сияли полоски зубов.
Света дернула его за рукав, погладила руку, легонько ущипнула.
- Не обращай внимания, милый.
Он сжал ее пальцы, стиснул их, мял, ощущал сладостное ответное пожатие. Ее щека была рядом. А позади расселся этот зоопарк. Не повезло, опять не повезло. И тут не повезло.
- Светочка, - шепнул или хрюкнул он, - ты меня любишь?
Светка Дорошевич отстранилась от него.
- Чего?
- Нет, я так. Шутка.
Она поцеловала его бегло в ухо, отняла руку.
- Смотри, смотри. Какая страшила!
Огромная деревянная баба ожила на экране и повела себя хулигански. Отчаянно задвигала бревнами рук, придушила одного морехода, собиралась и Синдбаду показать, почем фунт лиха, но, оступившись, свалилась в океан.
Бравые школьники на заднем ряду задыхались от смеха. Тот же голос, который пригласил Свету в парк, объявил:
- Очумела деревяшка. Пускай прохладится. А все - водка проклятая.
Голос выговаривал очень смешно, с мудрым сочувствием и заботой, скорее всего подражая кому–то из учителей. Ряда за три впереди забился в плаче малыш. Поднялся рослый мужчина и под мышкой вынес бьющегося ребенка из зала. Голос прокомментировал и это событие.
Миша обернулся и спросил:
- Ты заткнешься или нет?
Голос взвился;
- Слышу речь не мальчика, а мужа. Рыжая, тебе повезло, с психом связалась.
Такого нахальства Михаил не имел права спускать в присутствии дамы. Уличный закон требовал, чтобы он начал действовать. Миша встал и влепил пощечину ближайшему из мальчишек. Хлестким щелчком прозвучала пощечина.
- Кто еще желает? - Уже в это мгновение он покраснел. от жгучего стыда.
Тишина. Светка сильным рывком усадила его на место. Багровый, страдающий от убожества ситуации, он прислушивался к тишине за спиной. Мертвая тишина. А на экране безумствовал злой маг, по селектору управляя демонами тьмы. "Сейчас трахнут мне по черепушке какой–нибудь железкой", - подумал Миша, стараясь усесться боком, чтобы по возможности успеть уклониться от удара. Однако невидимый в темноте противник решил продолжить дуэль на интеллектуальном уровне. После долгого перерыва прежний дерзкий голос громко заметил:
- Наш отечественный идиот, ребятки, ни в чем не уступит американскому.
Хохот школьников заглушил вопли обезумевшей туземки на экране. Мишка катастрофически проигрывал эту партию на глазах у возлюбленной. Он сел в лужу, Света Дорошевич не оставила его в ней, вызволила:
- Мальчик, - весело сказала она, полуобернувшись, - я тебя узнала, ты живешь в нашем доме. Если ты не угомонишься, я вечером забегу к твоим родителям, и они опять тебя выпорют. Только ты не визжи так громко, как в прошлый раз. Помнишь, в субботу, мальчик?
Это был по меньшей мере нокаут. Сзади тоненько пискнула, подавилась смехом какая–то девочка, и наступило благоговейное молчание. Миша представил себя на месте тихого мальчишки, который, возможно, тоже был влюблен и выпендривался перед своей зазнобой, и пожалел его. Наврала Светка или нет - не имело значения. Оправдываться герою перед товарищами будет трудно, ох как трудно. Он получил хороший предметный урок, воочию убедился в беспомощности мужской лихости перед женским коварством. Когда тебя в тридцать лет лупят ремнем любящие родители - это полбеды: когда ты визжишь при этом поросенком, выражая протест против устаревшей формы воспитания - тоже полбеды; но когда о том и о другом узнает твоя компания, твой родной школьный коллектив, где ты олицетворяешь собой безупречную мужскую честь, доблесть и бесстрашие, - это, товарищи, великая беда. Сидит в темноте оклеветанный мальчишка, и сухие рыдания обиды начинают сотрясать его победительную грудь, кажется ему, что нет с ним больше друзей, с напряжением ждет он, когда вспыхнет свет и множество зрителей оглянется с любопытством: кого это тут порют по субботам. И уйти он не можег, потому что не привык капитулировать, а привык с улыбкой смотреть, как капает из порезанного пальца кровь. А рядом затаилась, не зная, как себя вести, дама его сердца.
Киношный Синдбад тем часом перегнул палку своей судьбы и оказался близок к мученической гибели. То же самое и с туземкой, которая судьбу не испытывала, да попутал ее грех - втюрилась по уши в авантюриста и искателя приключений, и теперь должна была разделить его участь и пропасть ни за понюх табаку. Свирепый кентавр метался по сталактитовым пещерам в поисках жертв, а кроме Синдбада со спутниками терзать ему было некого, голодному зверюге.
- Мне страшно, - сказала Света Дорошевич и прижалась к Мишке.
- Не бойся, - он не упустил момент чмокнуть девушку в щеку. - Это сказка. Это же сказка.
- Безобразие! - заорал сзади знакомый воскресший голос. - Они целуются на глазах у детей. Это же публичный разврат. Милиция!
Нет, напрасно пожалел Михаил мальчишку, ему бы впору себя жалеть. Быстро оклемался вундеркинд и крепко отомстил. Ничего особенного не было в слове "разврат", вполне литературное слово, но Мишу будто грязью со спины окатили. Он заворочался медведем, вставая, много сил пришлось потратить Светке, чтобы его утихомирить.
- Не надо, милый, ну не надо! - умоляла она.
- Ладно, - сладко остывал Михаил, - зажгут свет, я их возьму на заметку. Я их!..
Веселые ребята не стали ждать, пока их возьмут на заметку: застучали стулья, зашаркали ноги, - детишки потопали к выходу. Михаил, бесясь, услышал напоследок длинное глумливое рассуждение о том, что не* возможно смотреть детям хороший фильм, когда некоторые дебилы являются в кинотеатр с единственной целью - полизаться.
Света Дорошевич захлебывалась от восторга. Синдбад безжалостно прокалывал кентавра кинжалом. Добро торжествовало. Туземка была не против приголубить удачливого морехода.
- Тебе правда смешно? - недоверчиво спросил Миша.
- Очень смешно.
- А мне не смешно.
- Почему?
- Мерзавцы. Юные хулиганы. Сейчас они так, а подрастут - финка появится. Тогда с ними так просто не справишься. Вот откуда вырастает всякая мразь.
- Не занудствуй!
- Как?
- Не занудствуй, милый!
Холод, равнодушие, ледяное презрение. Когда это кончится, когда? Что он ей - игрушка, кораблик с парусами, куда дунешь - туда поплыл. Скоро переполнится чаша его терпения. Он сказал:
- Нет, Света, это не ерунда, не повод для смеха. Хамство обязательно перерастает в подлость, а подлость - в преступление, пускай это преступление тайное, не совершенное, тем оно страшнее. Несовершенные преступления - это почва, на которой произрастают все язвы человечества.
- Я тебя боюсь, - сказала Света, - проводи меня быстрее к мамочке.
Подталкиваемые с боков выходящими зрителями, они выбрались на улицу. Михаил завелся, почувствовав тему для спора. В институте, в общежитии они спорили по любому поводу, им нравился сам процесс спора. Миша был далеко не лучший спорщик, ему не хватало умения высказывать свои мысли коротко. От отца он перенял спокойную манеру обоснованных мотивированных рассуждений. В общежитии на долгие разговоры не хватало времени. Там дискуссии обыкновенно велись репликами. Уж очень надо было быть оригинальным, чтобы тебя одного слушали больше двух минут подряд. Мишу обычно ядовито обрывали на середине фразы. Это его раздражало. Но парировать реплику мгновенно, точно и остроумно он не умел. Он горячился: "Глупо! То, что вы говорите, глупо!" Ему кричали: "Докажи, почему глупо!" Он начинал доказывать, торопясь, на первом же нечетком зигзаге его сбивали остротой бойкие говоруны, и он в растерянности умолкал, продолжая по инерции мямлить: "Глупо, *глупо".
С отцом приятно было спорить. Сначала излагал' свою точку зрения Юрий Андреевич: подробно, основательно, потом высказывался Михаил, также основательно, не оглядываясь на часы, не опасаясь подвоха. В такой манере течение. мысли, пусть неверной, но продолжительной, цепь рассуждений доставляли истинное наслаждение, завораживали и вселяли уверенность в силу и цепкость собственного ума.
- Нет, ты выслушай, Света. Почему ты смеешься вместе с этими подонками? Почему? Одобрение для них, как вода для сорняка. Сорняк неприхотлив. Десять раз обойдет его стороной дождик - ничего, достаточно нескольких капель влаги, случайной, и сорняк буйно потянется к небу, давя вокруг себя полезные, но более прихотливые растения. С этими мальчиками - то же самое. Десять раз они встретят отпор своему хамству - ничего, стерпят. Зато один раз кому–то понравилось, кто–то одобрил, оценил их мнимые достоинства, все - победа, торжество, признание! Тем самым, Света, ты оказала им плохую услугу. Ты, сама не сознавая, явилась тем спасительным дождиком, который удобрил и укрепил их стремление к разгулу, создал иллюзию вседозволенности хамства.
Света Дорошевич холодно смерила его с ног до головы, потрогала быстрой ручкой его лоб.
- Господи, с кем я связалась. Да сколько тебе лет? А выглядишь ты, мой друг, таким упоительно молодым.
- При чем тут возраст?
- Мне скучно, милый. Я хочу домой.
- Разве мы не пойдем в парк?
- Нет, не пойдем.
- Почему?
- В парке ты замучаешь меня до смерти прописными истинами. Я потеряю голову и натворю глупостей.
- Каких глупостей?
- Отдамся чувственному порыву. А куда мы денем ребенка?
- Да, - сказал Миша Кремнев, - это финиш. Ты что, издеваешься надо мной?! Ты что, думаешь, я придурок? Светка!.. Оставь свои дикие шутки, оставь. Зачем ты так? Тебе это не идет. Ты не такая.
- Такая. Именно такая, милый. Я не боюсь слов, не боюсь смеха и двусмысленностей и не падаю в обморок, когда вижу, как резвятся взбалмошные дети… Что касается благополучных папенькиных сынков, которые кичатся своей нравственностью и своим умом, суют их под нос бедным девушкам, как паспорт, - с такими мне не по пути. Заруби себе на носу, милый! Не! - по! - пу! - ти!
Михаил оторопел и не успел удержать ее. Светка крутнулась на каблучках и припустила вдоль газона. Не бежать же за ней? Он побежал. Он догнал ее.
- Скажи, что с тобой, Светка? Что я тебе сделал?!
Бледный, с вытаращенными глазами, с выражением лица одновременно решительным и жалким, он не вызвал у Светки сочувствия.
- Отпусти! С ума сошел? Больно же. Отстань от меня, Мишка! Ты мне надоел своими лекциями и нытьем. Ты меня любишь? - передразнила она, высовывая язык. - Обожаю! Отстань, я иду домой.
- Света, прости меня!
- Вот, пожалуйста. Где твоя гордость, дружок? Хочешь хороший совет? Никогда не унижайся перед девчонками, не проси прощенья. Понял? Будь мужествен и смел. Я понимаю, тебе нечем гордиться, а ты делай вид, будто есть чем.
- У меня нет гордости, Светлана. Была раньше, а теперь нет.
- Где же она?
Они стояли на центральной улице, мимо уже начиналось вечернее шествие. Люди спешили с работы. Длинный пестрый поток возглавляла молодежь, та, которая собирается у проходной за десять - пятнадцать минут до конца смены и по звонку вываливается из дверей, чуть не затаптывая вахтеров.
- Отойдем в сторону, - попросил Мишка, - посидим минутку. Одну минутку!
Света нехотя кивнула. Отошли, сели на лавочку в глубине сквера.
- Ну, чего тебе?
- Света, как же так. Позавчера мы гуляли до полуночи. Ты была такая нежная и… ты говорила мне… разве не помнишь? Я потом не спал до утра. Я думал… неужели так все плохо теперь?
- Неужели ты не понимаешь - я хочу домой.
- И мы больше не встретимся?
- Встретимся, встретимся.
- И мне можно поцеловать тебя?
- Господи, ну и подарок. Да целуй, сколько влезет. Ну, целуй!
Светка смежила веки и подставила ему щеку. Михаил застыл, пораженный. Ее лицо с опущенными ресницами таинственно переменилось: куда–то исчезли резкость линий, задор, пламя, словно жизнь на мгновение покинула это лицо, - строгая, спокойная дорожка бровей и вторая - потоньше - ресниц отсекли, скрыли то, что, собственно, было Светланой; так занавес в театре отсекает от зрителя чудо спектакля. Это минутное исчезновение живой души и ощущение, что она здесь, близко, схоронилась за шторками ресниц (мучительно непонятно, как столько энергии, страсти и блеска могло схорониться за узенькой полоской), - это приоткрывшееся ему волшебство стеснило его дыхание. Прижимаясь губами к ее нежно горячей щеке, Мишка замычал, застонал теленком: "мм–ы–ы!"
- Какой буйный темперамент, - оценила Света Дорошевич, отталкивая его. - Откуда что берется… Ну, надеюсь, теперь я могу бежать к мамочке?
На самом деле ей было лень вставать. Раздражение ее улеглось, да и было ли оно. Они удачно расположились за кустами сирени. Улица, затопленная толпой, совсем рядом, как на ладони, а их самих увидеть можно было только из верхних окон дома. Кто станет глазеть в окна в этот час, когда хозяйки хлопочут у кухонных плит и вернувшиеся с работы устало плещутся у умывальников.
- Миша, а ты чего, правда в меня влюбился?
- Да, - признался Кремнев, - это правда.
Какой–то бесенок все–таки подталкивал Светку под локоть.
- Печальное дельце, - сказала она. - У меня есть уже один жених. А просто так не по закону с тобой встречаться я не могу. Это аморально.
- Какой жених?
- Хороший человек, веселый и толстый. Его зовут Эрнст Львович. Я тебя с ним скоро познакомлю.
- Ты с ним вчера каталась на такси?
- Мы ездили купаться на озеро. А ты откуда знаешь? Какой ты, однако, проныра.
- Весь город об этом судачит. Он же женатый, полон дом детей.
- Да, он женат, и у него пятеро детей. Верно. Зато он не читает девушке нотаций. Хочу поговорить с тобой, как с другом, Мишенька… Да, он старше меня, у него дети, которых он бросит ради меня. Все меня осудят… И не люблю я его ни капельки. Что ты мне посоветуешь, Миша. Идти за него замуж или нет? Вопрос не простой, подумай.
- Иди. Чего тут спрашивать.
- Вот девушка так и рассуждает. Выйди она замуж, - а ей пора, ох пора! - выйди за какого–нибудь папенького сыночка вроде тебя - и что? Стирай ему грязные носки, готовь котлеты и в награду выслушивай, какой он умный и гениальный. Потом родится ребеночек… Начнутся пеленки, детский садик, болезни. А если девушка еще хочет потанцевать, посмеяться и погулять? Если у ней томление в крови и радужные планы? Теперь второй вариант - Эрнст Львович. Девушка ликует и плачет от счастья. Никаких забот, ужины только в ресторане, тряпок любых - вагон, деньжищ - три сберкнижки, при желании - дача на Черном море… Допустим, мне надоедает конфетная действительность. В одно прекрасное утро я просыпаюсь и с приятной улыбкой говорю, - смотри, Миша, - говорю: "Любимый Эрнст. Так как ты не скульптор, а портной, то жизнь с тобой стала для меня духовно невыносимый. Поцелуй девочку крепко последний разочек и помоги ей собрать чемоданы. Адью! Я возвращаюсь к маме, богатая и очень молодая…" Ну как?
- Ты все это несерьезно!
- Осуждаешь?
Миша не мог ее осуждать сейчас, он мог ее не понимать, злиться на нее, безумствовать, но не осуждать. Осуждение предполагает самоуважение, а он себя презирал. Он сказал:
- Не верю. Это называется - бесстыдная торговля своим телом. Ты на это не способна.
- Миша, опять!
- Ты сама спросила у меня совета. Я тебе его дал.
- Какой?
- Не бросай меня, и мы будем счастливы вдвоем. Я сам постираю носки и пеленки.
- Правда?
- Честное слово!
- Ну, тогда ладно. Тогда подумаю.
Светка хотела еще что–то сказать возлюбленному, как–то его подбодрить, но увидела необычайную картину и ахнула.
- Что? - Мишка проследил за направлением ее взгляда. По опустевшему тротуару шли двое: впереди
понурый, с нелепо дергающейся головой молодой мужчина, а позади милицейский сержант.
- Ну и что, - удивился Мишка, - чего ты испугалась? Поймали какого–то алкаша. Сейчас будут его протрезвлять. Очень гуманно.
- Какого алкаша, дурак. Это Вика Карнаухов, брат Егора. Старший.
Света кошкой сиганула на тротуар, милиционер загородил от нее арестованного.
- Вика, Вика! За что тебя забрали?
Мужчина поднял голову, усилием воли укрепил покачивающуюся шею. Он узнал Свету Дорошевич, лицо его выразило разочарование и смущение.
- А, Света, здравствуй. По ошибке забрали, не волнуйся. С кем–то спутали. Не говори никому, ладно!
- Отойдите, девушка, - приказал сержант, нервно дернув рукой. - Отойдите, а то и вас по ошибке заберу.
- Отпустите его, товарищ милиционер. Я его знаю - он настройщик музыкальных инструментов.
- Настройщик? Поглядим, какие инструменты он настраивает. И почем берет.
- Как вы смеете!
- А вы мне девушка не грубите, не надо. Как бы ответить не пришлось. Здесь вам не танцплощадка.
Викентий, безучастно прислушивающийся к разговору, повернулся и быстрыми шагами пошел прочь.
- Эй–эй! - крикнул сержант и поспешил за ним. Михаил удержал готовую идти с ними Свету Дорошевич.
- Люди смотрят, Света. Не шуми.
- Люди! - розовое лицо ее пылало искренним возмущением. - Человека на расстрел повели - тебе нипочем! Вот ты какой оказывается, со всеми своими правильными словами. Трус! Репутацию боишься замарать, чистенький мальчик. А я не боюсь, пусти! Пусти.