"В другой жизни, - подумал Афиноген, - я выучусь на искусствоведа. Буду писать статьи в толстые журналы и полюблю знаменитую актрису, которая в истерике станет хлестать меня по щекам сценарием и падать в обморок на кушетку".
Из той, другой жизни ему неинтересно было наблюдать сегодняшнего Афиногена Данилова, расторопного и деловитого человека с засученными рукавами нестираной рубашки, с аккуратной лукаво–добродушной улыбкой, который бродит по прекрасному Федулинску, шутит, с апломбом изрекает глупости и постоянно готов потискать любую мало–мальски хорошенькую девочку.
На работу он опоздал почти на час, и вахтер, пожилой дядька Варфоломей, любовно проставил ему на пропуске голубой штампик.
- Ну вот, - доброжелательно сказал Варфоломей, - теперя закукарекаешь на ковре у начальства.
После этого они закурили.
- Никто не обижает? - поинтересовался Афино- ген. - Служба ведь у тебя опасная, необычная.
- Жаловаться грех, - охотно вступил в беседу Варфоломей. - Гроши есть, а при них ты завсегда кум королю. Ты же знаешь, Геша, устроился я на полставки охранять аптеку. Вот там, правда, совсем другой коленкор. Там держи нос по ветру.
- Это почему же? Золота в аптеке нет.
- Пьяницы тревожут. Пытаются по липовым рецептам накупить заманиху. Народишко вострый, а попадись под руку ему - он за себя не ответчик, потому как болезнь им управляет.
- И много их, пьяниц?
- Двое. Федька Шепелявый, ты его должен знать, он билетики в кино отрывает, и, конечно, Эдик… Но у меня с обоими разговор одинаковый - пинка под зад, и… до встречи, граждане.
Варфоломей приосанился, картинно вытянул деревянный протез. Афиноген не уходил, не торопился, потому что идти ему было трудно.
- Ну вот, значит, - продолжал Варфоломей, - в аптеке - полставки, здесь, конечно, оклад, плюс пенсия и инвалидность. Считай, на круг выходит без вычетов две косые. А у тебя сколь выпадает?
- Меньше, гораздо меньше.
Афиноген потушил в пальцах сигарету и поковылял к основному зданию.
- Эй, - крикнул вдогонку Варфоломей, - может, водички попьешь?
Афиноген пожал плечами, не оглянулся. Подумал: "До обеда покантуюсь - и пойду к врачу. Что за зараза пристала? Старик даже заметил".
Он долго шел знакомым двором, утомился и присел на скамеечку возле самого входа в родной отдел. Тупо, без удовольствия созерцал светлое небо, крашеный бетонный забор, груды железного хлама, разбросанные по двору неизвестным могучим сеятелем, - созерцал все это, и сердце его захлестывали плавные волны тоски.
Последний год он очень торопился, гнал по пням и колдобинам, как на вороных, чувствуя необходимость совершить нечто значительное, необыденное, преодолеть рутину текучки, доказать себе и другим неслучайность своего пребывания здесь. Смакуя тайком возможные блестящие перспективы, он испытывал ни с чем не сравнимое возбуждение. Мощные токи творчества, не находя исхода, опьяняли его. Однако, пережив новизну первых впечатлений и надежд, Афиноген в растерянности заметил, что ничего на их участке не изменилось с его приходом. Те же самые повторялись ошибки и недоразумения, так же загадочно опаздывала документация, продолжались те же самые невеселые авралы в конце декад, и сотрудники с милой иронией повторяли однообразные шутки по поводу премий, которых им не видать как своих ушей.
Месяц назад в длинной очереди в столовой Афиноген разоткровенничался с неким Федоровским, пожилым научным сотрудником с огнем во взгляде, вызванным, возможно, предвкушением горячей пищи. Прежде они только здоровались, а тут, под настроение, Афиноген поделился с ним дельными (как ему казалось) и тревожными соображениями о неразберихе в системе координации между ведомственными НИИ. Федоровский загорелся: нервически постанывал, мигал глазами, как семафор, и, наконец, оглянулся по сторонам и злым шепотом провозгласил:
- Всех пора на смену. Пора! Засиделись наши стариканы в теплых креслах. О чем может идти речь, если из директора песок сыплется. Если само слово "перемены" его бросает в дрожь… Вы все правильно говорите, юноша, у вас ясная голова, но никто вас не услышит. Они глухи.
- Кто? - испугался Афиноген.
- А вот… - И Федоровский повел рукой по стенам и затем, округлив глаза до беспамятства, ткнул перстом в потолок.
- Так уж все сразу? - усомнился Афиноген Данилов, Пылкий экстремист добродушно кивнул, взор его излучал колоссальную энергию; но он не выдержал роли до конца и расхохотался с раскатами и переливами, словно прогрохотал в столовой ранний весенний гром. "Разыграл, гад, - понял Данилов, - Пошутил надо мной, над балбесом".
Афиноген тогда не обиделся. Что–то постепенно потухало в нем; и вот сейчас он покорно съежился на скамеечке.
Афиноген рассказывал мне, что пошел учиться на экономиста, уверовав в реальную связь между жизненным уровнем людей и их духовным совершенством. Он предполагал, что чем лучше люди живут, тем лучше они становятся, во всяком случае должны становиться.
- Это не скучно, - уверял Афиноген. - Потому что необходимо. Экономика, если угодно, как история, соизмеряет поэзию и реальный факт… Количество буханок хлеба на душу человека она соотносит с его любовью к изящной словесности и искусству. Если экономикой будут заниматься люди с душами торгашей, произойдет непоправимый перекос в сторону буханок хлеба и джинсовых костюмов. Расчет превратится в плетку из цифр и инструкций, которой будут сбивать пыль с ушей у таких, как мы с тобой.
Выскочил из дверей здания озабоченный Семен Фролкин, за ним степенно вышел Сергей Никоненко. "Чудно, - отметил Афиноген, - один бежит, другой шагает, а идут рядышком и даже спорят".
Коллеги заметили Афиногена, приблизились. Сергей посмотрел в сторону, брезгливо, как человек, вынужденный решать мировые проблемы из–за нехватки времени на бегу.
- Как поживает телекинез? - спросил у него Афиноген. - Почем нынче летающие тарелки?
Сергей оторвался от своих мыслей.
- Эх, Гена, - заметил он сочувственно, - ты хотел пошутить, а сморозил чушь. А ведь я тебя уважаю. В твоей пустой башке изредка бывают просветления.
Поэтому даю совет: никогда не трепи языком ради красного словца. Экономь время. Постарайся понять, когда я тебе говорю.
- Страшная все же дыра - Федулинск, - пожаловался Фролкин. - Негде для ребенка купить свежего творога. Нету нигде, представляете. Утром еще на рынке бывает, а потом - все. Нигде нету.
Никоненко скривился, будто хлебнул купороса.
- Потолкуй с этакими людьми, - с искренней злостью произнес он, - творогу ему не хватило. Ая–яй! Господи, какой ужас!.. Судьба поколения находится в руках невежд и нытиков. Обожрись ты своим творогом, купи корову, только молчи. Даю тебе совет, Семказ большей частью старайся молчать. Иначе с тобой не возможно рядом быть. Молчащий человек всегда умен. Заметь это.
- Заведешь семью, тогда узнаешь, - слабо огрызнулся Фролкин, - да еще если жена работает. Это вам, братцы, не о телепатии на досуге разглагольствовать. Это - жизнь… Обыкновенная жизнь, без которой, кстати, и тебя бы не было, Сергей, со всеми твоими идеями фикс. Чтобы они родились, тебя тоже в детстве мамочка подкармливала, извини, творогом.
- Он был бы независимо, - сказал Афиноген, - его транспортировали из ниоткуда с помощью парапсихологии.
Никоненко покачал головой:
- Вам бы обоим, братцы, в мезозойский период, в руки по деревянной дубине и… в набег на соседнее племя. В первобытной общине вас просто некем было бы заменить. Кстати, Афиноген, ты тут прохлаждаешься напрасно. Тебя товарищ Кремнев изволили спрашивать в крайне недоброжелательном тоне.
- Зачем?
Кремнев Юрий Андреевич был начальником отделения и редко "выходил"' на сотрудников рангом ниже заместителей отделов. Лишь в торжественных случаях он с трибуны обращался к людям с прочувствованной речью. Правда, иной раз Юрий Андреевич обходил по утрам лаборатории и здоровался с подчиненными за РУКУ.
- Зачем? - повторил Афиноген.
- Думаю, - сурово ответил Никоненко, - старик раскопал твои грязные делишки. Наконец–то, Данилов, тебя выведут на чистую воду. Давно пора.
Афиноген в мечтах не единожды представлял некую расплывчатую ситуацию, которая сразу выдвинет его из рядовых сотрудников в сияющие дали. Он не удивился бы и вызову к министру.
- Пойду, - сказал он и слишком резко поднялся.
- Ты что, Гена? - обеспокоился Фролкин, внимательно вглядываясь в его серое, опухшее лицо. - Не заболел?
- Ничего, - ответил Афиноген, усмехаясь, - похмелье, черт бы его побрал. Надрался вчера некстати.
Юрий Андреевич принял его в шикарном кабинете с коричневой строгой мебелью и голубыми шторками на окнах. Афиноген, улыбнувшись начальству, без приглашения, вальяжно сел в кресло. Кремнев, приветливо взглядывая, прошелся перед ним по ковру, пощелкал пальцами, как костяшками. Это был нестарый мужчина в безукоризненном костюме и редком для Федулин- ска английском галстуке с жемчужной булавкой. Взгляд серых глаз Кремнева рассекал предметы, подобно лучу Гарина. Его любезная улыбка ровным счетом ничего не обозначала, была такой же его постоянной принадлежностью, как хорошо отглаженные брюки. Недавно Юрий Андреевич с такой же приветливой улыбкой объявил на собрании, что все отделение лишается квартальной премии. Были и другие случаи похожего содержания. Юрий Андреевич представлял собой тип руководителя–супермена: многие женщины бледнели, когда он случайно проходил мимо по коридору. Рассказывали, что Кремнев запросто вхож в круги, о которых простому смертному и подумать страшно.
- Так, - произнес Юрий Андреевич мечтательно, любуясь сидящим Афиногеном, его непринужденностью и самообладанием. Немного полюбовавшись, он задал совершенно неожиданный вопрос. - Не скажете ли вы, молодой человек, какое, по вашему мнению, главное качество современного руководителя производства?
Афиноген опешил, и сумеречное состояние его прояснилось. Он различил непонятное, чуть насмешливое любопытство в тоне Кремнева. Вопрос, вероятно, таил в себе какой–то второй смысл.
- Интуиция, - ответил Афиноген Данилов.
- Как это?
- Просто. Умение делать правильные прогнозы и принимать точные решения на основе минимальной информации… Гарантия интуиции - прочные знания и, конечно, способности… Но могут быть и другие трактовки. Собственно, почему вы меня об этом спрашиваете, Юрий Андреевич? Я, увы, не руководитель и даже не эксперт.
- А вы сами обладаете… интуицией?
- В разумных пределах, разумеется. Она есть и у животных. Правда, у многих наших начальников отсутствует. Интуицию им заменяет собачье чутье на настроение вышестоящих товарищей.
- Не надо, - попросил Юрий Андреевич.
В кабинете пахло канцелярскими принадлежностями. "Плохо проветривают комнату", - подумал Афиноген.
Кремнев невежливо отвернулся к шторам. Что–то он переживал личное, недоступное Афиногену, но блеклой рассеянной гримасой проступавшее на его суровом лице аскета.
Афиноген торопливо прикидывал, кто мог на него капнуть начальству и что вообще означает сия сцена. У себя в отделе он часто поругивал и руководство, и порядки на предприятии, и многое другое, но не со зла. Привычку к ниспровержению он принес со студенческой скамьи. Не сотвори себе кумира, говаривал его лучший друг Вячеслав Петелин, человек, боготворивший абстракции любого рода. Ныне Петелин процветал в Москве, готовился к защите диссертации и в коротеньких письмах до небес превозносил профессора Вишневского, своего научного руководителя. Если верить Славе Петелину, то профессор Вишневский был вовсе не человеком, а материализовавшейся идеей бескомпромиссной морали с уклоном в пророчество. Афиноген бывал на лекциях по теории логических структур, которые читал желтушный человечек с неотработанной дикцией и испуганно–вызывающими движениями циркового клоуна. Старичок чмокал губами, вздрагивал, поминутно произносил фразу: "Знаете ли сами, как видите", и с нескрываемым страхом оглядывался на проекционный экран за спиной. Это и был пророк и гений профессор Вишневский. Из его лекций Афиноген вынес впечатление, что нет ничего на свете нелогичней логических систем, а также отвращение к осторожной недосказанности и намекам научно–бытового свойства.
- Мне уже можно идти? - не без юмора спросил Афиноген.
- Афиноген… э-э…
- Иванович.
- Гена, ваш отдел, в котором вы работаете, систематически лихорадит. Вы, конечно, в курсе. Я хотел бы выяснить причины. Поэтому вызываю для таких вот приватных бесед почти всех сотрудников. Ваш заведующий Николай Егорович собрался на пенсию…
- Пора, - вставил Афиноген, - отдохнуть старику.
- Объясните? - встрепенулся Юрий Андреевич.
Афиноген нехотя стал объяснять, тщательно подбирая слова.
- Николай Егорович - человек прекрасных душевных качеств. Ему очень хочется, чтобы людям вокруг него было уютно и спокойно, а работа тем временем шла своим чередом, как бы по волшебству. Это странно, если учесть, что Карнаухов прошел совсем иную школу, и натаскали его по–другому. Видимо, в один прекрасный день в нем произошла здоровая отрицательная реакция на окрик, авралы и все прочее и наступило старческое умиротворение. Он ведет дело по принципу доверчивых разъяснений, по формуле: "И душа с душою говорит". И это бы ничего, можно, кабы не темп и его собственная внутренняя расхлябанность. Николай Егорович похож на генерала, который получил звание по стечению случайных обстоятельств, а начинал службу ефрейтором. Эта ефрейторская нашивка до сих пор торчит у него из–под генеральской звезды, как он ни старается прикрыться эполетами. Он как раз из тех, кто за деревьями леса не видит.
- Вы очень плохо к нему относитесь?
Афиноген удивился.
- Почему? Я его глубоко уважаю. Милый, доверчивый старикан… Не в этом дело. Николай Егорович получил когда–то законченное начальное образование, а затем приобрел огромный практический опыт… На него он и опирается. Уровень его общего мышления трагически не соответствует времени. Новейшие системы и методы обработки информации, современная технология для него в некотором роде - любопытные шарады. Новых людей он не понимает. Перед всем тем, что называется технической революцией, он стоит, как изумленный мальчик, и сосет палец от удовольствия, что его допустили поглядеть и кое–что даже потрогать… Помните, в каком–то фильме человек по случаю вынужден вести самолет. Он нажимает все ручки подряд, дергает штурвал туда–сюда - авось повезет. В кино, заметьте, часто везет хорошим парням. В жизни - реже…
Николаю Егоровичу и в жизни повезло…
Юрий Андреевич давно перестал ходить по ковру и взгромоздился за свой стол. Оттуда, с высокого вертящегося модного кресла он глядел на Афиногена и сочувственно, с одобрением кивал.
- Да-с, - заметил он, когда Афиноген окончил свое выступление на энергичной оптимистической реплике. - Вот тут у меня лежит ваше личное дело, Данилов. В нем только отличные характеристики и благодарности. Ни слова не сказано о жестокосердии. Послушал бы вашу эпитафию Николай Егорович. То–то была бы награда старику за многолетний честный труд. А-а? Как вы считаете?
Афиноген вспыхнул, крутнулся, и боль под ребром кольнула предостерегающе.
- Похоже на провокацию, гражданин начальник, - вежливо улыбнулся он. - Я не подсудимый, а вы не народный заседатель. Избавьте меня от ваших оценок. Я добросовестно ответил на вопрос, зачем же ставить все с ног на голову. Неэтично, Юрий Андреевич.
- Ого! - изумился и вздрогнул Кремнев. - Очень приятно. Характером бог не обидел…
Афиноген тоже вскочил и глядел в упор, бесстрастно. Ноги его едва держали. Но он улыбался деревянной улыбкой.
- Ну–ну, - успокоительно заметил Юрий Андреевич. - Не надо… Разговор у нас серьезный. Тут, видите ли, такое дело, что некоторые товарищи рекомендуют именно вашу кандидатуру на место Николая Егоровича. Как вариант, естественно…
- Меня?!
- Чему вы удивляетесь? Теперь модно выдвигать молодежь. Журналы читаете?.. Теперь любимый сюжет у писателей. Приходит разудалый юный новатор и всех стариков, - как вы точно подметили, - пинает под зад… Производство, естественно, тут же набирает новые мощности и качество. - Юрий Андреевич, смеясь, потер виски, устало откинулся на спинку кресла. - Садитесь, дорогой! Садитесь.
- Это глупости, - возразил не Кремневу, а еще кому–то Афиноген. - Один человек не в состоянии изменить общую атмосферу. Слишком много компонентов, не подвластных личным усилиям, будь ты хоть семи пядей во лбу. Хотя бы тот же технологический процесс.
- Ну, а все–таки? Если бы вам предложили?
- Это официальное предложение?
- Считайте так.
- Я согласен, - сказал Афиноген, - могу я приступить к обязанностям, не дожидаясь ухода Николая Егоровича? Душа горит.
Юрий Андреевич, не таясь, продолжал его изучать. Афиноген не садился, потому что боялся уже не встать. Бок онемел, отделился от тела, начал функционировать суверенно. Афиноген улыбался начальнику отделения из последних сил. Изучающее лицо Кремнева он видел в легкой дымке.
‘- Дело серьезное, - повторил Юрий Андреевич. - Мне нужно составить собственное мнение. Постарайтесь обойтись без фанаберии и выкрутасов. Решается не только ваш личный вопрос. Поймите.
- Тогда мне надо подумать, - сказал Афиноген, - посоветоваться с мамой. Говоря, что Карнаухов плох, я не утверждаю тем самым, что я хорош. Это было бы непростительной самонадеянностью. Еще одна деталь. Я не собираюсь занимать чье–то место, я хочу занять свое.
- В общем–то, - сказал Кремнев, - манера вести разговор несущественна. Мне хочется понять, что скрывается за вашей показной амбицией. Кто вы, Афиноген Данилов? Честолюбивец? Дельный работник? У вас есть организаторские способности? Какие качества вашего характера являются доминантой и впоследствии станут решающими для дела? К сожалению, в беседе всего не угадаешь. Как не угадаешь и главного - порядочный ли вы человек. Не кривитесь, Данилов, я с вами откровенен, только и всего. По необходимости. Сколько времени вам понадобится на… э-э…. обдумывание?
- Часа полтора. От силы - два.
- Хорошо, Данилов. Какой–то вы сегодня… Я вас представлял несколько иначе. Что с вами?
- Обрадовался шибко. Захмелел.
Афиноген вышел из кабинета, стараясь держаться прямо и шагать твердо. Секретарша Люба улыбнулась ему.
- Все хорошеете, - пошутил с ней Афиноген. - Вот бы нам с вами уехать на юг на месячишко.
- Зачем? - отшутилась Люба, опуская пальцы с клавиш пишущей машинки. Подведенные ее глазки изображали невинность без конца и края.
- На юге есть прекрасные археологические музеи и памятники старины. Не то, что у нас, в Федулинске.
- Вы бледный сегодня, Гена, - посочувствовала Люба. - И печальный. Это оттого, что думаете о разных глупостях.
В коридоре Афиноген прислонился к стене и несколько минут отдыхал. В административном корпусе было на редкость пустынно. Из–за тяжелых дверей начальников отделений, главного технолога, главного конструктора и прочих тузов не долетало ни звука. "Или спят все, - подумал Афиноген, - или отправились работать на овощную базу".
И дальше подумал: "Может быть, старуха с косой поджидает меня за тем поворотом, а я все играю в бирюльки".