Никто не плакал ни по дороге домой, ни за ужином, который они съели в полном молчании, но после, когда Майло ушел к Сисси (ему поставили раскладушку возле ее кровати), потянулся долгий вечер в гостиной - Мама писала Рэто о случившемся, а Сестренка разыгрывала со своими бумажными куклами разные истории с "собственной плотью и кровью", пока наконец все не разошлись спать. А в понедельник, видя, что дома ей, в сущности, делать нечего, Розакок пошла на работу и отправила Уэсли заказным свое длинное письмо и даже не проверила, что она там написала, чувствуя, что еще не примирилась с Уэсли, вернее, с тем, что он сделал и намеревался сделать с нею, но в этой смерти было нечто столь значительное, что все ее беды отошли куда-то в сторону. И эта смерть подействовала на нее, как наркотик, она не чувствовала печали, но весь день на работе, и вечером, на знобком пути домой, находилась в странном отупении.
Во вторник она приехала домой поздно. Все утро лил дождь, а к вечеру подморозило, на дорогах была гололедица, и автобус тащился еле-еле. Розакок вошла во двор около половины седьмого, и Мама встретила ее в дверях.
- Где ты пропадала? - заговорила она. - Ты так поздно пришла, лучше бы тебе сегодня не ходить на работу. Майло нам всю душу вымотал. Утром, только ты ушла, он уехал на машине. И даже не сказал куда, а Сисси целиком на мне одной, и я с ней весь день управлялась, а сама только и думала, не пьет ли он где-нибудь, как, бывало, твой отец. И целый день мы его не видели, только час назад он пришел, да так тихо, что я и не слышала. Я стряпала ужин, а Сестренка сидела в гостиной. Она как пришла из школы, так вытащила куклу-голыша и давай ее нянчить да баюкать. Майло вошел в гостиную и тихонько сел у печки. А немножко погодя Сестренке взбрело в голову пойти наверх и попросить у Сисси что-нибудь из детских вещей одеть этого голыша. У нее-то и в мыслях не было ничего плохого, но Сисси ударилась в слезы и позвала меня. Я не слышала, а Майло услышал и мигом помчался наверх, а когда понял, в чем дело, сгреб все приданое для маленького, какое только мог найти, и сказал, что не станет ночевать дома, пока эти вещи здесь, и что сейчас отдаст их ребенку Милдред Саттон. Сисси не могла его удержать, тогда она заорала: "Ну и забирай все, до последнего шовчика! Мне это больше не пригодится. Пусть та женщина, что народит тебе детей, сама все купит, или пусть все десять бегают с голым задом". Ну, это я как раз услышала, и перехватила его в дверях, и сказала, что эти вещи для Следжа малы, но он и слушать не захотел. И ушел. И до сих пор его нет, а он целый день не евши, и, кто его знает, может, он сейчас где-то пьет.
- Дай фонарик, я пойду его искать, - сказала Роза-кок.
- Никуда я тебя не пущу в такую темень, - заявила Мама. - Я как раз хотела звонить Мэйси, пусть бы пришел.
- Нет уж, не впутывай больше Гаптонов в мастиановские дела, - сказала Роза. Мама дала ей фонарик, и она пошла к дому Мэри. Стало еще холоднее, небо затянули тучи. Если и полагалось быть луне, то она, очевидно, еще не взошла, но пока Розакок шла по открытому полю, ей все было видно и без фонарика, а войдя под черные сосны, она попыталась было идти в темноте - дорогу она знала как свои пять пальцев и ей ничуть не было страшно, но слишком уж громко шуршали на тропинке подмороженные листья, да еще она зацепилась ногой за ветку шиповника, и в конце концов зажгла фонарик, и до дома Мэри шла в его желтом круге. У Мэри светилось только одно окно в кухне, где горела керосиновая лампа. Розакок обвела фонариком двор, проверяя, нет ли индюка, но он сидел высоко на насесте. Розакок взошла на крыльцо и постучала.
В дверях появилась Мэри с лампой.
- Мисс Роза, это вы! - сказала она и, выйдя на крыльцо, закрыла за собой дверь. - Мисс Роза, он тут, и вроде сейчас ему лучше, но, когда он пришел, я прямо не знала, что делать. Он, должно быть, пробрался в дом, когда я была на кухне, потом слышу - кто-то есть в комнате, иду к двери, смотрю - он стоит над ребеночком Милдред, а на постель всякие эти вещи понабросаны, и он на них дико так смотрит. Ну, думаю, наверно, умом тронулся, а сама потихонечку назад в кухню и нож беру в руки. Потом распахнула дверь из кухни и говорю: "Иисусе милостивый, приди и помоги мне". И опять за свои дела взялась, а ему, как видно, полегчало, и лицо такое, как всегда, стало, и сидит себе смирно над ребенком, и когда я сказала: "Добрый вечер", он мне в ответ: "Мэри, сделай мне, пожалуйста, яичницу". - "Да, сэр, мистер Майло, - говорю, - пойдемте, поговорим с вами на кухне, пока я буду жарить", и сейчас он ест яичницу на кухне.
- Я пойду к нему.
- Да, мэм, но, мисс Роза, неужели ж он дарит нам все те вещи?
- Это его вещи, может делать что хочет.
- Да, мэм, - сказала Мэри и пошла впереди нее в дом. Первое, на что упал свет лампы, был Следж, лежащий на спине среди вороха детских вещей.
- А ему тут не холодно? - спросила Розакок.
- Да, наверно, холодно, - сказала Мэри, но пошла дальше и открыла дверь в кухню. На них пахнуло теплом, и Мэри сказала:
- Глядите, мистер Майло, кто к нам пришел.
Майло поднял глаза и сказал: "Да". Потом проглотил кусок яичницы и добавил: "Садись, Роза", - будто он тут был хозяином.
- Да, мисс Роза, и давайте я вам тоже сделаю ужин, - сказала Мэри.
Розакок отказалась ужинать, но села на второй стул у кухонного стола, напротив Майло, между ними стояла только лампа. Мэри вышла. Майло молчал, не поднимая глаз, и продолжал есть; Розакок тоже молчала. Но она разглядывала его (то, что могла разглядеть в теплом свете лампы, - его лоб, бледный, как у нее, хотя он каждый день работал на свежем воздухе, и глаза такие же, как у нее, и цвет волос - она только сейчас заметила - это еще одно, что досталось им от отца), и, несмотря на трехдневные страдания, он впервые за много лет показался ей тем, прежним Майло, с которым она, хохоча, избегала сотни миль мистер-айзековских лесов еще до того, как Сисси Эббот открыла ему всякие тайности, даже до того, как он получил водительские права, в те времена, когда борода у него только-только пробивалась и они укладывались в одну широкую кровать, если бывали гости, и она всю ночь спала мертвым сном и просыпалась до зари, поворачивалась к лежавшему рядом Майло и ждала, когда первый серый свет вычеканит на подушке его лицо и разбудит птиц, которые тут же заголосят, И все же это был не тот, первый Майло, особенно после таких-то трех дней, что-то в нем изменилось, и она не понимала, что именно, как не понимала и новой тайны, крывшейся в его горе. Но нельзя же так сидеть перед ним до бесконечности, и она решила, что пора заговорить.
- Майло, если ты хочешь, чтоб я… - начала она.
- Я не понесу эти тряпки домой, - перебил ее Майло.
- Майло, - сказала Розакок, - они твои, и делай с ними что хочешь, а я тащилась сюда не для того, чтобы нести их обратно.
Майло поднял глаза. Он уже доел яичницу.
- Ну, а зачем ты притащилась?
- Просто сказать тебе: если ты хочешь, чтоб я… - Она опять умолкла и нахмурилась, глядя на открывшуюся дверь, в которой стояла Мэри, держа на руках Следжа, живой портрет Милдред, и сна у него ни в одном глазу.
Мэри не заметила, что Розакок нахмурилась.
- Вы разговаривайте, я не помешаю, - сказала она. - Просто там холодно, так я его покормлю в тепле, если мистер Майло не возражает.
Розакок посмотрела на Майло, думая, что этого он уже не выдержит. Но Майло сказал:
- Давай корми, - и следил за Мэри, которая подошла к плите и стала греть молоко.
"Он держится молодцом", - подумала Розакок и, протянув руки, сказала:
- Мэри, дай я его покормлю. Он меня уже знает.
- Ладно, - сказала Мэри и хотела было передать ей ребенка, но Майло вдруг отодвинул свой стул, встал и положил на стол мелочь примерно на доллар.
- Мне пора, - сказал он. - Розакок, ты идешь со мной или нет?
Розакок опустила руки.
- Иду, - сказала она, не сводя глаз с Мэри и Следжа и понимая, почему Майло должен уйти. И она тоже встала.
В дверях Майло обернулся.
- Очень тебе обязан, Мэри. Это деньги за ужин.
- Те одежки стоят куда больше, чем яйца, - сказала Мэри, - но мы вам очень благодарны, сэр. - И Майло вышел.
- Извини, я бегу, Мэри, - сказала Розакок.
И Мэри ответила:
- Идите туда, где вы нужны.
Розакок устремилась вслед за Майло.
Он шел медленно, и она догнала его как раз в соснах и посветила фонариком, чтоб ему было виднее, но он ускорил шаг и до поля со стеблями хлопка шел на расстоянии шести футов от нее. Отсюда был виден дом и свет в комнате Сисси. Остановившись, Майло обернулся к Розакок. Она потушила фонарик, зная, что ему легче разговаривать в темноте, и он спросил:
- Ты что хотела мне сказать?
- Что я, если хочешь, отпрошусь с работы и побуду с тобой.
- Было бы очень здорово, - сказал он и зашагал к дому, где светилось окно Сисси, но не успела Розакок последовать за ним, как он остановился.
- Сисси не спит, - проговорил он.
- Да. - Розакок задержала дыхание, понимая, что ее долг - сказать ему какие-то слова, успокоить и повести в дом, но в кое-как пробившемся лунном свете он опять стал похож на того, первого Майло, и она чего-то ждала.
Он тоже ждал, но, помолчав, вдруг сказал:
- Иди в дом и скажи Сисси и Маме, что, мол, Майло стоит там, но не придет, если они не дадут слова, что не будут говорить о ребенке и об этих одежках.
Она ответила: "Хорошо", и это было все, что она могла сказать, все, чего ждал от нее Майло, и пошла к Маме и Сисси. Мама сказала:
- Треть этого дома принадлежит Майло. Передай ему, пусть просто придет и отдохнет здесь.
А Сисси сказала:
- Да, но ребенок был наполовину моим.
Розакок вышла и посигналила с веранды фонариком. Майло двинулся к дому, и, когда он подошел к ступенькам, она сказала:
- Они говорят, чтобы ты пришел, но, Майло, ведь ребенок был наполовину ее.
- Значит, наполовину и мой, - сказал Майло, стоя в темноте возле ступенек. Потом вдруг спросил: - Это Сисси велела сказать?
- Да.
- Но ты могла бы мне и не передавать, верно?
Она не знала, что ответить, и Майло поднялся по ступенькам и прошел мимо нее в дом. Она вошла чуточку позже и услышала его шаги в Маминой комнате. Он собирался лечь спать там, не сказав "спокойной ночи" Маме и Сисси, которые были наверху.
Розакок подошла к двери - дверь он запер - и сказала:
- Завтра утром увидимся, слышишь?
- Ладно, - не сразу отозвался он.
Розакок поднялась наверх, остановилась у комнаты Сисси и через дверь сказала, что все в порядке, он дома и будет спать внизу, а она завтра не пойдет на работу. Затем она вошла в свою темную комнатку, надеясь заснуть. Но она долго лежала в холоде не закрывая глаз, не думая о том, что в соседней комнате не спит и Сисси, и видя перед собой только лицо Майло у Мэри на кухне и слыша, как он рыдал в прихожей в субботу ночью. Снова и снова она слышала его голос, голос Майло, который только ее одну просил разделить его горе, и она мысленно представила себе этого ребенка (которого она не видела живым и не называла по имени), пока ей не стало казаться, что он был ее собственным. И тогда горе жгучей тяжестью обрушилось на нее в темноте. Она приняла это горе, и долго плакала, и наконец ее сморил сон.
Она спала, пока ранним ясным утром не растормошила ее чья-то рука. Это была Мама, она наклонилась над ней и быстро заговорила:
- Вставай. Майло уже встал и собрался уходить. Он не захотел завтракать со мной и Сестренкой, он сказал, что будет ждать тебя на дворе, так что иди накорми его.
Розакок приподнялась и поглядела в окно. Он стоял на полпути к дороге, спиной к дому, но утро было такое солнечное, что она могла разглядеть, как сжимаются и разжимаются его опущенные руки, а дальше за ним она видела одинокий белый платан, вытянувшийся, как ныряльщик. Она откинула одеяло, но Мама снова заговорила:
- Слушай, что я тебе скажу. Сисси не знает, что я тебе это говорю, она не позволила бы, если б знала, но Я просидела с ней целых три дня, и я знаю, что она переживает. - Розакок глядела во двор. - Он тебе брат, я понимаю, а мне он первый мой сынок, и все-таки он не наш. Хочешь не хочешь, а он - ее, Сисси Эббот, а сказал ли он ей хоть слово после похорон, кроме "спокойной ночи"?
- Что же я должна делать?
- Не знаю что. Если б речь шла только обо мне, я бы сказала одно: уезжай с ним в штат Джорджию, в Атланту, куда он хочет, только не давай ему пить, он ведь весь в отца пошел, но, Роза, там же лежит Сисси… - Это она произнесла шепотом, но указала на противоположную стену.
Розакок испуганно посмотрела на стену так, словно перед ними, пробив штукатурку, явилась сама Сисси.
- Слушай, Мама, - сказала Розакок, - Майло взрослый человек и сам знает, что ему нужно. Он позвал меня на помощь. Может, он и не наш, а ее, но она, Сисси Эббот, ничем ему не может помочь, лежа пластом, и, уж если на то пошло, я его знаю гораздо дольше, чем Сисси, так что же, по-твоему, мне делать? Сказать "нет", когда ему нужно, чтобы кто-то был рядом?
Мама сказала только:
- Если он хочет уйти, иди с ним сегодня, но не подпускай его к выпивке, а если будет случай - Роза, постарайся, чтоб случай был! - скажи ему: "Майло, ты очень нужен Сисси".
Розакок закивала, чтобы Мама поскорее ушла. Потом она оделась и пошла вниз, мимо закрытой двери Сисси. Она позвонила на работу и попросила хозяина отпустить ее на несколько дней в связи с несчастьем в доме. Тот, конечно, согласился, но выразил надежду, что она скоро вернется. Она сказала, что постарается, но дела пока что довольно плохи. Вот теперь она свободна, Майло может распоряжаться ею, как хочет, и она пошла к двери и позвала его. Майло обернулся, не трогаясь с места, только голову повернул, и она ему помахала, но он стоял неподвижно, и только пальцы его все сжимались и разжимались. Розакок стояла на холоде и думала: "Мама и Сисси наверху прислушиваются, а после того, что я сказала ему вчера вечером, он, может, и не войдет в дом". Она пошла на кухню и на всякий случай принялась за стряпню, но вскоре Майло пришел и остановился в дверях, стараясь заглянуть ей в глаза. Она это почувствовала и повернулась к нему - а его вчерашнее лицо не изменилось за ночь - и сказала: "Входи же".
Он вошел и, пока она занималась стряпней, молча сидел у стола, и они завтракали молча, пока наконец он не спросил:
- Выспалась?
- Заснула не сразу, но в общем выспалась.
- Это хорошо, - он встал и подошел к окну, - потому что я думал, может, мы сегодня проедемся, вон какое солнце на дворе.
- Куда?
- Ну, хотя бы в Роли, купить мистеру Айзеку леденцов к рождеству.
Не успела она ответить, как вверху, в коридоре, послышались Мамины шаги, и Розакок сказала:
- А может, лучше бы куда-нибудь поближе к дому, чем Роли?
Он обернулся:
- Слушай, ты со мной заодно или нет?
Она взглянула на него и ответила:
- Да.
- Тогда едем.
Смахнув с тарелок остатки еды, она оставила их в раковине и сказала:
- Пойду возьму пальто.
- Где оно?
- В моей комнате.
- Ладно, только потом иди прямо сюда.
Она поднялась наверх, и взяла пальто, и бесшумно прошла мимо двери Сисси. Майло ждал ее в передней, и они вместе пошли через веранду. Но в дверях Розакок остановилась.
- Может, надо сказать, куда мы едем?
- А ты что, ждешь заказное письмо?
- Нет.
- Тогда пошли.
Через двор они шли молча, спиной к дому, и только у машины услышали сзади стук. Майло не остановился, но Розакок обернулась, зная, куда глядеть, и увидела Маму наверху, в окне бывшей Папиной комнаты. Она не подняла раму, значит, не намеревалась разговаривать, и больше не стучала, но костяшки ее пальцев так и остались прижатыми к стеклу. Розакок вспомнила о грязных тарелках в раковине и открыла было рот, чтобы оправдаться, но Майло уже включил мотор, и, когда Мама увидела выхлопной дымок, она кивнула, и Розакок только помахала рукой. Она села в машину, и они покатили к дороге, а потом свернули влево, на мощеную улицу. Майло остановился у магазина. Вокруг не было ни души, но возле магазина уже стояло несколько грузовиков. Майло сказал:
- Зайди, пожалуйста, и забери почту.
Понимая, что Майло не хочет отвечать на вопросы знакомых, она пошла, и ей дали единственное письмо, только что полученное из Норфолка. С этим письмом она села рядом с Майло, машина тронулась, а она стала читать про себя:
18 ноября
Дорогая Роза!
Только что вернулся с работы и нашел на полу твое письмо, все кругом в штампах "Срочная доставка". Я сначала даже перепугался! Но все обошлось, и надо сказать, я страшно огорчился, что Майло и Сисси так не повезло. Я-то думал, что на рождество посмотрю ихнего ребенка. Майло мне говорил летом, что он как раз поспеет к рождественскому представлению в церкви, а мы с Майло думали быть волхвами, и Рэто тоже, если он приедет. Может, тебе и чудно покажется, что я не посылаю Майло открытку с выражением сочувствия или еще там чего, а пишу только тебе, но ведь ты так и не ответила, почему ты в тот вечер сказала, что Майло на меня злится, и я уж не знаю, как быть, и, конечно, понятия не имею, за что он злится, разве только у него зрение, как рентгеновские лучи, и он может видеть ночью сквозь деревья. Во всяком случае, я всегда хорошо относился к Майло, не знаю, что на него нашло, и надеюсь, если он на меня за что-то злится, то это уже в прошлом, и ты скажи, что я ему и Сисси сочувствую. Сисси, должно быть, совсем расстроена, ведь в такую жарищу она этого ребенка носила, так что передай, что мне ее жалко.
И еще мне жалко, что ты не проведешь день Благодарения со мной и моими друзьями, потому что, по-моему, тебе сейчас больше всего нужно немножко повеселиться, но я понял, почему тебе нельзя уезжать, пока за кормой не будет чисто. А когда будет и тебя потянет из дому, приезжай сюда. Только предупреди заранее! И еще вот что - надеюсь, все твои переживания насчет нашей охоты за оленями прошли, и новых нет, и тут тоже за кормой чисто. Верно? Уж порядочно времени прошло, так что можно не беспокоиться. Кончаю писать, чтоб письмо успело на поезд. Спокойной ночи.
Остаюсь твой друг
Уэсли
Розакок аккуратно сложила листок и, решив, что никогда его не перечтет, заклеила краешек конверта оставшимся на нем клеем и положила себе на колени адресом вниз. Она даже не осознала того, что прочла. Душа ее, как чаша, была переполнена до краев одним горем Майло, которое он просил ее разделить, а то, что писал Уэсли, как масляная пленка, держалось на поверхности. Но, глядя прямо вперед, она чувствовала на себе любопытный взгляд Майло и, чтобы избежать вопросов, повернула голову направо, к окошку, и если только Майло интересовался письмом, то он понял этот намек и вел машину молча, пока уже не смог не заговорить:
- Как думаешь, вчера вечером Сисси сказала это всерьез?
- Меня же там не было, я не слышала, что она сказала.
Он молча проехал почти милю, потом снова заговорил:
- Она сказала, что я могу найти себе другую, которая народит мне кучу детей. Думаешь, она это всерьез?
- Откуда мне знать, что думает Сисси?