Вечная тема "Быть или казаться" в рамках современного общества с национально-патриархальным колоритом.
Содержание:
В один из дней 1
Письмо Нергиз Намазовой Дедушке Петуху 6
Два - один 6
Письмо Дадаша 7
Третий 8
Письмо Заура Тахмине 12
Бремя одиночества 13
Письмо Нармины отцу Сафтару и матери Мине 15
Если я еще раз увижу… 15
Примечания 22
Анар
Круг
В один из дней
- Триста тридцать третий!
Никто не отозвался.
Кассир громко повторил:
- Триста тридцать три!
Вдруг до Неймата дошло, что, кажется, выкликают его. Он бросил взгляд на белую дощечку - она повисла у него на груди, как передник, - увидел на ней три большие цифры и крикнул что было сил:
- Это я, Намазов Неймат!..
Голос прозвучал еле слышно.
Стоявшие в очереди глядели на него укоризненно. Они молчали. Они выглядели усталыми, хмурыми. Большинство были знакомы Неймату, но он не мог вспомнить, кто они. Где он видел этих людей, когда?
Неслышными шагами он приблизился к кассе.
- Вам куда?
- В Баку.
- На какой поезд? Кисловодск - Баку или Красноводск - Баку?
- Кисловодск - Баку, - сказал он и подумал: "Да разве мы не в Кисловодске?"
Кассир дядюшка Сафтар рассеянно посмотрел на Неймата из-под очков и строго спросил:
- А разрешение у тебя есть?
- А разве нужно разрешение? Я уже три года, как записан в очередь.
- Это неважно. Сколько билетов?
Неймат начал загибать пальцы:
- Один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть. В купейный.
- Кто едет?
- Моя жена - раз. Я - два. Теща - три. И мои дочки - три девочки.
- Дочери не твои.
Неймат удивился - откуда кассир мог это знать?
- Одна моя, а две старшие…
- Я могу дать билет только одной. Двум другим пусть покупает отец.
Неймат расстроился. Непременно что-нибудь не слава богу. И в самую последнюю минуту. После трех лет ожидания! Вдруг он вспомнил. "Скажу-ка я и об этом, а то потом опять выйдет недоразумение".
- Еще у нас есть кошка, - сказал он. - Кошке тоже брать билет?
- Обязательно.
- Хорошо, тогда дайте пять билетов. - Он снова стал загибать пальцы: - Моя жена, я, теща, младшая дочка и кошка.
Кассир начал оформлять билеты. Но тут к нему подошел кто-то из очереди и что-то прошептал на ухо. Кассир внимательно оглядел Неймата.
- Стыдись, - сказал он. - Ты обманул нас. Подумай только, как ты одет!
Неймат посмотрел сначала на свою одежду, а потом на одежду усталых, помятых людей, стоящих в очереди.
Все они были одеты в одинаковые, серые в полоску, пижамы и халаты. И только на Неймате была одноцветная голубая пижама.
Люди смотрели на него осуждающе.
Среди этих полосатых людей Неймат казался чужим и странным.
У всех на груди висели небольшие дощечки с черными цифрами.
- Но ведь я записан, - с мольбой протянул Неймат. - Три недели назад… Нет, три месяца… Что я говорю - три года!.. Три года тому назад. Я знал, как трудно с билетами. Мой номер триста тридцать третий!
- Где номер? - выкрикнул мужчина, шептавшийся с кассиром. Он посмотрел на Неймата в упор. - Нет у тебя номера!
Неймат взглянул на свою дощечку - она действительно была абсолютно белой. Ему захотелось незаметно улизнуть. Кассир дядя Сафтар окликнул его:
- Неймат, возьми свой билет…
- Но ведь…
- Я могу дать тебе один билет. Для кошки. Потому что она полосатая.
Неймат вышел на берег большого голубого моря. "Море в Кисловодске? - удивился он. - Может быть, это не Кисловодск, а Красноводск? Зачем же я тогда покупаю билет на поезд? Можно же и пароходом доехать. Тогда я смогу взять с собой отца и мать, ведь они где-то здесь недалеко".
Он побрел мимо белых ворот кисловодского парка и очутился в зеленой аллее. Тихо шелестели ивы.
"Нет, все-таки они люди. Место живописное… Не знаю, как папа, но мама, бедная, так трудно переносит жару". Сколько ни старался, он не мог вспомнить лица матери.
Он вышел на Пятачок и увидел, как сверху по Пятачку к нему идут трое. Одна из них - его старшая дочь.
- Папа, купи магнитофон! - крикнула она.
Вторая была его мать. Неймат не мог рассмотреть ее лица. Но он знал, что это его мать.
Третья была Сурея - жена Неймата.
- Который час? - громко спросила она издали.
Неймат посмотрел на большие уличные часы.
- Ровно три, - сказал он.
Голос жены послышался совсем рядом:
- Неймат, да проснись же! Который теперь час?
Неймат открыл глаза.
- Что?
- Я говорю, который час? Мои стоят.
Неймат посмотрел на свои часы и сказал:
- Без двадцати девять.
- Ради бога, встань, сходи за хлебом. У нас ни крошки хлеба.
- Хорошо, сейчас. Через пять минут.
Он закрыл глаза. Повернулся к стенке.
"Талды-Курган. Алагель. Мананчи".
Около года назад Неймат отдал свой кабинет старшей дочери и перешел на ее место. Но над кроватью осталась политическая карта Советского Союза. Южная граница находилась как раз на уровне подушки.
Каждое утро, просыпаясь, Неймат видел эту часть карты. Он уже знал наизусть города, озера, реки Восточного Казахстана.
Часто его мучила бессонница. В темноте было не разобрать надписи. Но он и с закрытыми глазами мог попасть пальцем точно на Талды-Курган, или Алагель, или Мананчи.
Иногда он пытался представить себе эти города, реки, озера, весь этот край целиком. Безбрежные степи, палатки, высохшие озера, табуны коней на берегах реки… Длинногривые белые кони… И тут его затягивал в свое болото сон…
- Неймат, ну, пожалуйста, встань, сходи за хлебом…
Сон пристал, как смола, не расклеить глаз. Но в голосе Суреи послышались недовольные нотки.
Неймат быстро сбросил одеяло и встал. Два-три раза он дрыгнул руками и ногами - это называлось утренней зарядкой. Умылся, прошел в кухню, потянул носом.
- Что это я слышу? Остались месяц, камыши да горький запах миндаля…
- Пойди купи хлеб, тогда и миндаль попробуешь.
Очереди в булочной не было. Через десять минут муж с женой чинно пили чай в беленькой, чистой, аккуратной кухоньке.
- Я видел такой нелепый сон, - сказал Неймат. - Будто мы были в Кисловодске… Хочу купить билеты в Баку и стою в очереди в этой вот пижаме. А мне говорят: нет, без полосатой пижамы билетов не дают.
Замяукала кошка. Неймат кинул ей кусочек колбасы и улыбнулся.
- Я и кошке покупал билет. Ей дали: говорят, она полосатая.
- И из-за такого умного сна ты не хотел просыпаться? Я тебя спрашиваю, который час, а ты говоришь - три.
- Так во сне и было три часа.
- Наверное, в этом году Муршуд с семьей поедет в Кисловодск, - сказала Сурея.
- Как вспомню, что делается с билетами в Кисловодск, так и думать об этом не хочется.
Коричневый галстук был мятый, он повязал зеленый.
- Ладно, пока, - сказал он, - я на работу.
- Ты рано придешь? Сегодня суббота.
…На углу у знакомого лоточника Мусы Неймат купил пачку сигарет с фильтром.
Закурил, подошел к газетному киоску.
- Доброе утро… Есть?
Киоскер Салман прищурился из-под очков и незаметно сделал Неймату знак. Не останавливаясь, он говорил покупателям:
- Вот тебе "Известия", "Коммунист". Пожалуйста, "Молодежь", "Вышки" уже нет, кончилась. "Баку" - конечно, вчерашняя, с утра вечерней газеты не бывает. "Комсомолку". Пожалуйста.
Затем мгновенным движением достал из-под прилавка газеты, протянул Неймату.
Неймат спросил:
- Здесь две, да?
- Что ты спрашиваешь?!
- Спасибо! Вот, возьми.
- Спасибо! До свиданья!
Эта быстрая операция не ускользнула от взгляда стоявшего в очереди парня в цветной рубашке.
- Ты же говорил, что "Футбола" нет. Значит, ты его налево продаешь. Постыдился бы - седой дядя!
Салман взорвался:
- Что ты мелешь! Твой отец налево торгует. Товарищ по подписке получает. Может, я тебе отдам газету подписчика?
Неймат, удаляясь, слышал гневный бас:
- Вот почесался бы вовремя и подписался на "Футбол".
- А почему подписчик здесь получает газеты? - парень сделал последнюю слабую попытку. - Подписчикам газеты приносят домой…
- Так ему захотелось, - отрезал Салман. - Тебе-то какое дело?
Он так убежденно доказывал: черное - это белое, что парень капитулировал:
- Ну ладно, чего ты раскипятился? Ну что такого я сказал?
Посмеиваясь, Неймат шел к автобусной остановке. "Нет, кажется, день начался неплохо… Занятный сон. Вкусный завтрак. Хорошие сигареты. Два номера "Футбола"".
Было ясно, солнечно. Редкие белые облака рассеялись по небу. В такой день не может не быть хорошего настроения.
Но для хорошего настроения была и другая, более важная причина: если Дадаш-муаллим не передумает…
Когда они вчера шли с работы, Дадаш вдруг обратился к Неймату:
- А скажи, пожалуйста, почему ты художественного ничего не переводишь? Ей-богу, я и сам поседел на этом деле, да что толку от переводов одной научно-популярной литературы? Не боги горшки обжигают. Ты способный, грамотный. Чувствуешь слово. Переходи помаленьку на художественную литературу.
- Я немного перевожу, Дадаш-муаллим. Иногда, если попадется рассказ или очерк…
- Что толку от этих малых форм! У тебя, слава богу, семья не маленькая.
- Вот и дубляж сделал для киностудии. "Живые и мертвые"… Вы, наверное, видели.
- А, по роману Симонова…
- Да.
Замолчали. Неймат ждал, как рыбак, забросивший невод. "Мое дело - намекнуть. Выйдет - выйдет, не выйдет - не надо. Он сам завел разговор".
После долгой паузы Дадаш сказал:
- Очень хорошо, этот роман есть в плане издательства. Справишься?
Неймат испугался, что от сильного волнения скажет что-нибудь не то, и снова помолчал немного. А затем ответил:
- По-моему, справлюсь.
- Ну что ж, и отлично.
Некоторое время они шли, не говоря ни слова.
- Но вы же понимаете, Дадаш-муаллим, - прервал молчание Неймат, - лето подходит. Я бы не хотел брать другую работу, все лето посвятил бы роману.
Дадаш был сметлив. Он на лету улавливал суть дела.
- Напомни мне завтра, - сказал он. - Заключим договор. Чтобы ты мог спокойно работать.
- Большое вам спасибо, Дадаш-муаллим!
"А неплохой в сущности человек этот Дадаш. Тертый калач! Сам говорил, что в издательстве уже сорок лет работает. Столько людей, говорит, здесь перевидел, сколько волос на голове. Начинал с курьера. "Эгей, Дадаш, эгей. А ну-ка побыстрей. Сбегай, снеси. Туда-сюда". Да так, успевая и здесь и там, стал в один прекрасный день корректором, потом редактором, потом завотделом, потом главным. Как бы там ни было, теперь он второй человек в издательстве, если не первый. Уважают его, считаются с ним уж, во всяком случае, не меньше, чем с директором. И, говоря по совести, он ничуть не задается. Всему знает цену. Его пунктик - футбол. Ну и ну! В таком возрасте - такой пыл! Стоит заговорить о футболе, он прямо загорается! Хорошо, что взял ему второй экземпляр газеты. Пусть-ка сегодня договор со мной подпишет. И все. И деньги будут на лето. А на те, что получу за дубляж, магнитофон куплю. Давно обещал Кармен".
Кармен была старшей дочерью Неймата. Средняя - Джильда. Младшая - Нергиз.
Нет, он не был ни отставным, потерявшим голос певцом, ни рехнувшимся меломаном. Помешан на опере был покойный Асад - отец Кармен и Джильды, первый муж Суреи, который был старше жены на двадцать два года.
Почему-то Неймат никак не мог забыть одну сцену: Асад погрузился в мягкое кожаное кресло. На одном колене у него Кармен, на другом - Джильда. Они слушают долгоиграющие пластинки с оперной музыкой.
Кармен было тогда лет семь-восемь, Джильде - пять-шесть. Неймат как сейчас помнит их одинаковые платьица, розовые, очень коротенькие, плиссированные. В волосах - по большому розовому банту. Прижавшись пунцовыми щечками к лицу отца, они могли слушать музыку часами. Асад сидел словно в раю, закрыв от наслаждения глаза.
У них еще был оранжевый абажур. Он окрашивал всю комнату в цвет хорошо заваренного чая.
Кармен стала плохо учиться. Асад был профессор, известный хирург, ему некогда было следить за детьми. А если выдавалась свободная минутка, он слушал музыку.
Короче говоря, через знакомых они нашли Неймата. За 150 рублей (старыми деньгами) Неймат, ученик наборщика в типографии и студент филфака, занимался с Кармен и готовил в школу Джильду.
Юноша быстро освоился в этой семье. Они знали, что ему живется туго, и часто оставляли обедать. "Посмотрим, чем нас сегодня порадует Сурея-ханум", - говорил Асад, приглашая его к столу. Он неизменно называл свою жену "Сурея-ханум". Неймат ни разу не слышал, чтобы он назвал ее просто Суреей. Нет, нет, всегда "Сурея-ханум" да "Сурея-ханум"!
Полы их просторных комнат устланы коврами. Они поглощали звук шагов. В кабинете на стене висел большой портрет отца Асада.
Были у них гости или нет, стол всегда накрывался белой шуршащей скатертью. Ставилась дорогая посуда, серебряные приборы. Вся семья усаживалась за трапезу вместе, разворачивая салфетки.
Квартира сверкала чистотой. Неймат никогда не видел, чтобы Сурея или девочки выглядели неопрятно. Платья были отглажены, косы расчесаны…
После таких обедов Неймат не мог заснуть в своей неуютной и тесной каморке в Крепости. Глядя на облупленные стены, он тоскливо ворочался с боку на бок всю ночь.
Перед новруз-байрамом Неймата пригласили в гости. На белой скатерти стояли традиционная зелень, тоненькие разноцветные свечки, крашеные яйца, сласти.
- Хороший, милый праздник, - сказал Асад, - но жаль, что предки дали маху - запретили выпивку… Что за праздник без спиртного!
Неймат улыбнулся. Он знал, что Асад трезвенник.
- А давай выпьем немного коньяку. Кстати, у нас сладкая закуска.
Сурея принесла маленькие хрупкие рюмочки.
- Будем здоровы! Выпьем за Сурею-ханум.
- За ваше здоровье, Сурея-ханум! - сказал Неймат и выпил впервые в жизни…
Когда он уходил, было поздно. Он посмотрел на их четыре окна. Два из них были черные - девочки спали, два других - цвета хорошо заваренного чая. Не доносилось ни звука. Ковры поглощали шаги, как вода.
Неймат долго смотрел на эти окна, услышал вдруг звон трамвая и понял, что это последний. Помчался, поскользнулся, упал, торопливо встал, снова побежал и с трудом впрыгнул в последний вагон.
Трамвай был пуст. Свет почему-то не горел. В громыхающем по рельсам вагоне были только Неймат и отражающиеся в окнах звезды. В переднем вагоне кондуктор флиртовала с водителем. Они были увлечены, им ни до кого не было дела.
В воздухе стоял запах весны. Запах весенней ночи тысяча девятьсот пятьдесят пятого года.
Вдруг Неймата пронзила острая мысль: он влюблен в Сурею. Это открытие испугало его. Ведь он понимал, знал, что это зряшная, безнадежная любовь.
Трамвай подскакивал на рельсах, в окнах вздрагивали звезды…
В эту ночь он не пошел в свою тесную каморку. До утра шатался по улицам. И до утра с ним была Сурея.
О боже! Как будто все это было вчера. Или тысячу лет назад. Теперь, через десять лет, думая об этой неповторимой мартовской ночи, Неймат улыбался.
Жизнь полна неожиданностей. Если бы десять лет назад, в ту весеннюю ночь, Неймату показали вот этот, сегодняшний день его жизни - 5 июня 1965 года, - он бы не поверил.
Все домашние мелкие детали нынешнего утра: пробуждение от голоса Суреи, завтрак с ней, прощание перед уходом - все это десять лет назад показалось бы Неймату несбыточной грезой.
Так же, как он не может представить себе сегодня, что с ним будет через десять лет. Он перебрал в памяти свои самые заветные желания, все, что он прятал в глубине души, в осуществление чего никогда не верил. Вспомнил, улыбнулся, подумал: "Неужели наступит время, когда и это все будет привычным, повседневным? Невозможно! Однако если бы десять лет назад мне рассказали мой сегодняшний день, разве бы я поверил? Нет! Так, может… Все может случиться. Все, что я гоню от себя, прячу в глубине, все, о чем не решаюсь даже думать, однажды - через пять, десять, пятнадцать лет - может стать моей жизнью".
Но эта мысль его не обрадовала. Потому что за ней пришло мрачное предположение. Может быть, когда все это станет правдой, реальностью, жизнью, оно превратится в такую же обыденщину, как этот день?
…Однажды, когда Неймат, как обычно, пришел заниматься с девочками, он увидел входную дверь раскрытой настежь. Входили и выходили соседи, родственники, знакомые и незнакомые. В передней он заметил старшую сестру Суреи Алию и обратил внимание на ее одежду - какой-то торопливый траур: на голове черный платок, а платье пестрое. Потом - на ее лицо: глаза распухшие, красные от слез, а губы накрашены…
В этот день Асад умер от разрыва сердца на работе…
Семь дней Неймат приходил неизменно.
Вечером седьмого дня, когда все разошлись, Сурея обратилась к Неймату:
- Знаете, все это время не до того нам было. Но теперь пора уж браться за дело. Кармен и так еле-еле тянется, а за эти дни, наверное, здорово отстала. Завтра начинайте уроки, и прошу, пожалуйста, требуйте построже.
Через два месяца Неймат робко подошел к Сурее.
- Сурея-ханум… - смущенно начал он. Давно уже хотел он это сказать, но не знал - как. - Вы знаете, Сурея-ханум, я так привык к вам, к вашей семье. Я хотел сказать, что мне, мне… не надо платить. Я буду заниматься просто так.
Сурея улыбнулась:
- Да что вы, Неймат! И не думайте. Я обижусь на вас. Очень.