Летом Сурея никуда не поехала. Отметили годовщину смерти Асада. Однажды осенним вечером речь зашла о новом фильме. Сурея сказала, что уж и не вспомнит, когда в последний раз была в кино. Назавтра Неймат купил четыре билета в кинотеатр "Бахар". Кармен и Джильда уговорили Сурею. В фильме молодые влюбленные, преодолевая бесчисленные препятствия и козни родителей, в конце концов соединяются. Сурея много смеялась. Когда выходили из кино, Неймату показалось, что она помолодела.
Иногда они выбирались в кино, ходили гулять. Как-то совершили морскую прогулку.
Так прошла осень. Однажды ночью выпал первый, мягкий снег.
Неймат не мог больше ходить в рваных туфлях. Купил себе новые, а на пальто денег не хватило. "Ничего, - решил он, - старый друг пиджак выдержит как-нибудь и эту зиму".
Однажды после уроков Сурея протянула ему большой сверток. "Откройте дома", - сказала она. У Неймата не хватило терпения, он развернул его на лестнице. Тотчас возвратился: "Вы меня обижаете. Как вам не совестно". Он и вправду был сильно смущен.
После долгих объяснений и споров Сурея уломала его. Домой Неймат пошел в новом пальто.
В один такой же зимний день, тоже после уроков, Сурея сказала:
- Останьтесь, пообедайте с нами, я сделала долму.
Уйти сразу после обеда было неудобно. Стали разговаривать. Девочки отправились спать.
Неймат не любил рассказывать о себе. Может быть, и не умел. Но тут незаметно для себя выложил ей все, почти всю свою жизнь.
Вдруг Неймат посмотрел на часы: половина первого. Он никогда не засиживался так поздно. Хотел встать - и тут увидел глаза Суреи. Как он не замечал? Глаза были полны слез. И по щекам текли две слезинки. Неймат совсем растерялся. Он не знал, что делать, как ее успокоить, какими словами утешить. Увидев его волнение, Сурея достала маленький обвязанный платочек, вытерла слезы, попыталась улыбнуться.
- Ничего, - сказала она. - Не обращайте внимания, пройдет.
Она помолчала, и вдруг Неймат услышал неожиданные слова:
- Бог не дал мне сына. А я хотела бы, чтобы у меня был сын и чтобы он хоть немного был похож на вас…
Сердце Неймата бешено колотилось. Он почувствовал, что краснеет, и, почувствовав это, попытался не краснеть. Не смог, и покраснел еще больше.
Сурея глядела на него, она видела все, все понимала. С ласковой улыбкой погладила его голову. Неймат резким движением схватил ее руку, стал покрывать поцелуями. На минуту Неймат утратил ощущение пространства, в голове билась одна мысль: Сурея не отнимает руки. И с внезапной решимостью, со страстью, месяцами, годами подавляемой в сырой каморке, он обнял Сурею, прижал ее к груди, искал губы, ее ускользающие губы, не мог найти и целовал веки, лоб, подбородок, шею.
Неймату было двадцать три года, и он впервые в жизни целовал женщину…
Поздней осенью Неймат и Сурея поженились. Неизвестно, как удалось это Сурее, но и Кармен, и Джильда называли Неймата отцом. Неймат тоже считал их своими детьми.
Через два года у них родилась еще одна дочь. Мать Суреи, тетя Бикя, долгое время гневалась на дочь. Она никак не могла примириться с тем, что Сурея вышла замуж за Неймата. "Осрамила меня перед людьми. Вдова такого человека - и выходит замуж за мальчишку-голодранца! Во-первых, он моложе тебя. Во-вторых, он же прощелыга. Как он будет семью кормить - тебя, этих малюток!" Но Сурея ее не слушала, и тетушка Бикя замолчала. Но не появлялась у них.
Когда родился ребенок, они помирились. Бикя пришла в роддом навестить дочь. Поцеловала Неймата и сказала: "Значит, судьба. Да буду я жертвой аллаха. Чему быть, того не миновать. Сказанного не сотрешь".
Вместе с Нейматом она пришла домой, сготовила, постирала. "Порода у нас такая, - сказала она, - не рожаем сыновей. У матери нас две сестры. У меня три дочери. Теперь у Суреи три дочки".
Через два месяца они кое-как уговорили тетю Бикю продать дом и перебраться к ним. Помощь ее была просто необходима. Бедная Сурея совсем измучилась.
По обоюдному желанию отца и матери дочку назвали Нергиз. И только когда выписали метрику и Неймат возвращался домой, ему пришло в голову, что ведь есть опера "Нергиз". Значит, они невольно продолжили традицию бедняги Асада. Сурея ничего на это не сказала.
…На остановке послышалось пыхтенье автобуса. Неймат взглянул на номер и поднялся по ступенькам.
Народу было мало. Он сел у окна.
У встречного троллейбуса вылетели штанги. Вышел водитель и начал тянуть за веревку.
Неймат вдруг подумал: "Троллейбус идет по определенному маршруту и не может изменить его. Если он хоть чуть-чуть отклонится, у него вылетят штанги. Троллейбус остановится. Трамвай тоже движется по неизменному пути. Если он сойдет с рельсов, будет авария. Хорошо, но почему же эта обшарпанная арба, именуемая маршрутным автобусом, ежедневно, ежечасно катит по одной и той же дороге, каждый день проходит мимо базара, почты, банка, кино, бани, парикмахерской? Ведь он-то может повернуть на любую улицу! Маршрутный автобус! Его судьба сложнее. Троллейбусу и трамваю мешают изменить маршрут внешние препятствия. Автобус подчиняется препятствиям невидимым: принятым им же самим правилам, согласованному и утвержденному графику движения. Он не может нарушить этот график, эти принятые однажды правила, не может забыться, заблудиться. Если забудется, если заблудится… О, прямо стихи…"
- Жаль, что тебя не было, - сказал Дадаш, - мы тут заспорили.
- Доброе утро, - сказал Неймат. - А о чем?
- Я поспорил с Дадашем-муаллимом, что завтра Хусаинов играть не будет, - тоненьким голоском крикнул сидящий у двери Яхья.
Неймат молча положил на стол Дадаша газету "Футбол".
- Здесь есть состав команд, - сказал он.
Моментально все, кто был в комнате, кинулись к столу Дадаша.
- Где?
Дадаш несколько нервозно развернул газету.
- Вот.
- Ага, Кавазашвили, Воронин…
И тут он, толстый мужчина, вспорхнул как птица.
- Пожалуйста! Хусаинов, видишь? Смотри хорошенько! Ну-с, так на что мы спорили? - Он был вне себя от радости. Он ликовал. Его голос, смех заполнили комнату, как мощная радиостанция эфир. - Ты уже докатился до того, что споришь со мной о футболе?
В комнате поднялся такой гвалт, такой переполох - кошмар! Победа Дадаша вылилась в торжество всего отдела. Яхья еще больше съежился и что-то бормотал себе под нос. Голос Дадаша гремел:
- Я говорю, что уже две игры, как его не выпускают, держат для завтрашней, а он мне - нет, он болен, у него травма. Я же знаю!
Сейчас Неймат дивился тому, что до поступления в издательство не был болельщиком. В детстве он играл в футбол в переулке, но, повзрослев, попадал на стадион совсем редко, а то и вовсе не ходил. В издательстве он заразился футбольным недугом. И теперь стал одним из самых пламенных болельщиков.
"Виноват был Маркаров. Банишевского невозможно узнать. Слушай, ты видел, какой мяч они не могли забить! Нет, судья зевнул, надо было дать одиннадцатиметровый. А здорово он ударил угловой…" Такие разговоры велись после каждой игры "Нефтяника". По типу № 1: анализ - заключение - критический разбор. По типу № 2 разговор велся перед очередной игрой: посылка, допущения, прогнозы.
Дадаш знал футбол как свои пять пальцев: истории команд, биографии игроков, различные системы игр, технические приемы. В этих вопросах с ним мог спорить только Неймат. Неймат мог даже заткнуть его за пояс в некоторых деталях, частных сведениях. Так что иногда сам Дадаш спрашивал у Неймата состав команд группы "Б" или уточнял таблицу игр дублеров.
И Неймат, чтобы поддержать свое реноме, внимательно и регулярно просматривал всю футбольную печать. Он и сам теперь не мог понять, как прежде был равнодушен к такой великолепной игре… Ему доставляла удовольствие не только сама игра, но и все с ней связанное: приобретение, еще задолго до начала игр, футбольного абонемента, торжественное открытие сезона, соперничество и солидарность людей, движущихся в дни игры по опустевшим улицам, общая радость победы и общая боль поражения, коллективное наслаждение пивом в компании приятелей, чисто мужской, "холостой" компании… Репортажи из разных городов по радио, а в последнее время по телевизору, последние известия, а в них - результаты игр, от которых зависит положение "Нефтяника"… Нет, футбол - это прекрасно!
"Курбан - бурдюк с ядом - не интересуется ничем, кроме выколачивания денег, да еще и куражится: никакие вы, говорит, не болельщики. Сами себя накрутили - вот и все. И этот ваш пыл, ваши страсти - все, говорит, фальшь. Дурень ты этакий, что же нас заставляет трепать нервы? Что нас заставляет, бросив все дела, мчаться на стадион, сидеть у приемника, с трудом, с мучением доставать газету? Говоришь ему, а он качает головой и бубнит, что один Дадаш настоящий болельщик, а вы все заболели, чтобы к нему подмазаться. Такая мысль только ему и может в голову прийти. Вы, говорит, не знаете, чем заполнить время, вот и стали болельщиками. В вашей жизни есть некий вакуум, и этот вакуум вы заполняете футболом. Футбол для вас - как опиум, как анаша. Он отвлекает вас от повседневной мороки. Да ну его, пусть треплется…"
- Дадаш-муаллим, - спросил Джумшуд, - какой послезавтра, по-вашему, будет счет?
Уже неделю издательство жило ожиданием послезавтрашнего матча. Предвкушение это оживляло разговоры на службе и дома, работу и быт. Одним словом, предстоящая игра с Ирландией заполнила всю неделю. На следующей неделе тоже был важный матч - Тбилиси и московское "Торпедо". Следующая неделя тоже будет заполнена. Но пока не сыграна послезавтрашняя игра, о следующей никто не говорит. Послезавтрашний день, как и вообще все дни большого футбола, ожидался как торжество, как праздник.
- Три - ноль, - сказал Дадаш непререкаемым тоном.
- Подумать только, три - ноль! - удивился Джумшуд. Он так повторил это, как будто предположение Дадаша уже оправдалось и Ирландия проиграла со счетом ноль - три. - Но у Ирландии тоже была сильная команда, правда? - После высказывания Дадаша Джумшуд говорил о послезавтрашней игре в прошедшем времени.
Яхья сказал:
- Никогда, ни за что! Счет будет два - два. Спорим!
- Опять споришь? Мало тебе?
Яхья стоял на своем:
- Вот увидите, два - два.
И снова началось. Никто никого не слушал. И невозможно было прекратить этот спор…
Неймат понял, что в этом шуме и гаме нечего и говорить о деле, и молча вышел из комнаты.
В конце коридора у открытого окна разговаривали Заур и Тахмина. Заур что-то шепотом рассказывал. Тахмина смеялась. У нее были белые-белые мелкие, ровные зубы. Как зерна кукурузы, ровные и мелкие. На ней было весеннее красное платье с короткими рукавами. У нее был низкий глуховатый голос, странный смех. Хха-ха-ха… Как будто на пианино играют гаммы.
Сам Заур не смеялся. Наверное, когда хохотала Тахмина, он вспоминал и готовил новую шутку, перебирал забавные истории. Он не спускал с нее глаз.
Заур работал в нефтяном отделе. Каждый раз, когда Неймат видел его, ему вспоминалось выражение: человек с двумя арбузами. В самом буквальном смысле. Как будто у Заура и справа, и слева под мышками действительно торчало по арбузу и поэтому его мускулистые руки как бы образовывали с туловищем букву "Ф".
В последнее время, когда Неймат видел, как Тахмина болтает с Зауром, ему казалось, что Заур уговаривает Тахмину поехать с ним на пляж. Странная мысль. Почему именно на пляж? Может быть, потому, что у Заура была своя машина и он часто ездил на пляж? Во всяком случае, пляж был весьма подходящим местом для демонстрации его мускулов.
Неймат подошел к ним.
- Ну, так нельзя, Заур, - покачал он головой, - я скажу Манафу. - Манаф - муж Тахмины. Уже месяц, как он был в командировке в Москве. - Ты штангист, но и он тоже старый борец.
- Мы в разном весе. Я в тяжелом, он - в легком.
- И он действительно легкий, а, Тахмина?
Тахмина засмеялась. Конечно, не так, как только что. Просто слегка улыбнулась. Улыбнулась, чтобы шутка Неймата не повисла в воздухе. Неймат и сам понял, что шутка получилась плоской, как праздничные карикатуры и дружеские шаржи в стенгазете "Полиграфист". Остроты на матримониальные темы были классикой их отдела.
Взгляд Неймата скользил по платью Тахмины. Две пуговки у ворота были расстегнуты, и виднелось что-то голубое.
Он отвел глаза.
- Я рассказывала Зауру свой сон, - сказала Тахмина. - Мне снилась Рига. Самое интересное, что я никогда не была в Риге.
Голубое снова бросилось в глаза Неймату. Он сказал:
- Когда-то я тоже видел во сне города, где никогда не бывал… Лондон, Париж… - Он посмотрел в окно. Окно было заполнено голубым небом. - В общем, это приятная способность. Не выходя из комнаты, не вставая с постели, без денег путешествуешь по всему свету. Не нужно ни билетов, ни визы.
- А что ты видишь сейчас?
- Эх, Тахмина, сейчас в моих снах нет ни капли воображения. Сейчас я вижу не сны, а обрывки, фрагменты жизни. Вижу продолжение дневной белиберды. Если я днем перевел пол-листа, то во сне перевожу дальше, получаю гонорар или стою в магазине, кто-то хочет пролезть без очереди, я делаю ему внушение или ругаюсь на базаре. Моя самая причудливая греза - покупка билета на поезд Кисловодск - Баку… Или наше почтенное учреждение и его сотрудники - дядя Сафтар, Мамед Насир, Дадаш-муаллим, Курбан… - Он хотел добавить "ты", но, взглянув на Заура, осекся.
Заур явно нервничал. Ему ужасно не нравилось, что Неймат вмешался в разговор и отвлек внимание Тахмины. Он сказал:
- Я никогда не вижу снов, ни разу в жизни еще не видел…
- Что ты говоришь? Не может быть! Никогда не поверю! - воскликнула Тахмина.
- Честное слово. Я даже не знаю, что это значит - видеть сон.
Заур был очень молод, совсем мальчишка, и Неймат понимал, что этим странным, на все сто процентов выдуманным признанием он хочет вернуть внимание собеседницы.
- У меня был друг, - сказал Неймат, - который говорил, что люди, не видящие снов, похожи на Австрию или Швейцарию.
Тахмина вопросительно на него посмотрела. Снова он заинтересовал ее. Заур спросил чересчур резко:
- Почему именно Австрия, Швейцария, а не, допустим, Камбоджа?
- Камбоджа? - повторил Неймат и попытался представить себе карту. - Не помню, есть ли у нее морская граница. Он говорил об Австрии и Швейцарии, потому что эти страны не имеют выхода к морю. Он считал, что люди, лишенные способности видеть сны, похожи на страны без моря. Австрия, Швейцария… Какие еще страны не имеют выхода к морю?
- A-а, вот оно что… - протянула Тахмина.
Замолчали. Заур достал из кармана расческу и нервозно стал причесываться.
- Ну, хорошо, - сказал Неймат, - извините, я помешал вашей беседе. - "Интересно, она весь день будет ходить так, расстегнутая?" - подумал он, отошел, затем, не удержавшись, обернулся и снова посмотрел на Тахмину. - Если вдруг случайно во сне попаду в Ригу, непременно тебя там найду.
Мелкие ровные зубы - как зерна кукурузы…
"А все-таки интересно: неужели действительно между Тахминой и Дадашем что-то есть? Дадаш и Тахмина! Ну и ну! Да нет, не верю, болтовня… Но с другой стороны… Дадашу тоже палец в рот не клади. Помню, какие номера он откалывал в прошлом году в Ташкенте на конференции…" Неймат представил себе Дадаша и Тахмину рядом. Толстое брюхо Дадаша, лысую голову, нос шишкой… И длинные ноги Тахмины, обнаженные прекрасные руки… "Не может быть! Да и Тахмина, говорят, не очень-то лестно отзывается о своем начальнике".
Неймат вернулся в отдел. Футбольные страсти утихли. Все работали опустив головы. Похоже, что Дадаш не собирается продолжать вчерашний разговор.
"Начать самому? Нет. Не годится. Но если я промолчу, он и не вспомнит. Может, намекнуть как-нибудь? Но как? Э, да что я раздумываю?!"
- Дадаш-муаллим, - сказал он, - вы помните, мы вчера говорили о договоре? - И тут же почувствовал, как все в комнате навострили уши.
Дадаш поднял голову:
- Да, да, конечно. Яхья, скажи, пожалуйста, Тахмине, пусть оформит договор.
Вошла Тахмина. Пуговицы были застегнуты. Интересно, ей Заур подсказал? Она достала из ящика бланк и начала заполнять: имя, отчество, адрес…
- По какой ставке?
Неймат вдруг с удивлением отметил, что до сих пор не слышал, чтобы Тахмина обращалась к Дадашу по имени. Ни "Дадаш-муаллим", ни просто "Дадаш". Сколько он ни старался, не мог ничего вспомнить. Кажется, Тахмина всегда говорила с шефом в какой-то безличной форме…
Стало очень тихо. И Курбан, и Яхья, и Джумшуд были заняты делом. Но Неймат знал, что они ловят каждый звук.
Неймат думал: "Минимум шестьдесят, максимум сто пятьдесят. Интересно, сколько же: восемьдесят, сто или сто двадцать?"
Дадаш сказал:
- Сто двадцать, работа серьезная.
Тахмина написала.
- Подпиши.
Неймат расписался. Дадаш тоже.
- Почему ты написала сто двадцать? - воскликнул он. - Я же сказал - сто!
Это была традиционная шутка Дадаша. Все рассмеялись.
- Что поделаешь, расписались, - вздохнул Дадаш. - Грех на Тахмине. Сказанного не сотрешь.
Когда Дадаш сказал это, у Неймата, как искра, промелькнуло воспоминание - слова, сказанные тещей в роддоме.
- Большое спасибо, - сказал Неймат, - очень вам благодарен, Дадаш-муаллим.
- Напиши заявление на аванс, я дам вместе с договором на подпись директору.
Забрав документы, Дадаш вышел из комнаты.
Яхья поднял голову.
- Повезло тебе, - сказал он.
- Человек сам кузнец своего счастья, - отметил Джумшуд.
Курбан ничего не сказал. Сидел насупившись. Неймат знал, что на душе у него кошки скребут.
Вернулся Дадаш.
- Ну, теперь иди на поклон к Сафтару.
Дядя Сафтар был главным бухгалтером.
- Нет, нет, денег сейчас нет. Ни копейки.
- А когда будут?
- Через десять дней.
Не было еще такого случая, чтобы Сафтар дал кому-нибудь деньги сразу.
Но если он сказал - через десять дней, то ровно через десять дней можно было спокойно прийти и получить деньги. Он был хозяином своего слова.
- Можешь мне поверить, если б были, я бы тебе не отказал. Только что заходил Дадаш. Послезавтра он едет в Ригу. И ему я сказал то же: нет денег. Вышлю ему туда.
"Значит, Дадаш послезавтра уезжает. Вот так-так!"
Неймат давно проиграл Дадашу в нарды ужин с коньяком. И должен был пригласить его до летнего отпуска. Теперь оставался один завтрашний день. Успеть, конечно, можно. Но получалось как-то неловко. Договор, то-се… Получалось так, будто это благодарность. Паршиво! Нет, конечно. Дадаш его знает. Знает, что он не из таких. Но кто-нибудь из сотрудников непременно так подумает. Тот же Курбан. "Видишь, детка, учись, уметь надо. Не подмажешь - не поедешь", - и прочая народная мудрость!
Как бы там ни было, а Дадаша надо приглашать без свидетелей, тихо, без шума. Но сперва - посоветоваться с "премьер-министром". Он позвонил домой из коридора. Все рассказал Сурее.
- Да. Мяса я достану сам. Пораньше встану, куплю все, что нужно. Нет, нет, никого, будет один Дадаш, скажем Муртузу с семьей, Таире… и все.
В коридоре он подстерег Дадаша, пригласил.
- Ну что ты, зачем, пусть останется на осень…
- Нет, ей-богу, мы уже давно собирались. Только вот я не знал, что вы послезавтра уезжаете. Поэтому и говорю так поздно.
- А ребятам сказал?
Неймат замялся.