Оттого ли он сгорбился, что всегда смотрел вниз, или всегда смотрел вниз оттого, что сутулый?
Он дошел до дверей Дадаша. И так эти двери открывал, словно у них прощения просил за то, что открывает. Открыв дверь, он бочком, на цыпочках, семеня, вошел внутрь. Вошел так, будто там кто-то спал или болел.
Дадаш собирал бумаги в свой большой пухлый портфель. Портфель был такой громадный, что в нем можно было уместить годовалого ребенка.
Тахмина, достав из ящика небольшое зеркальце, красила губы, потом облизнула помаду языком.
Курбан, опустив голову, что-то писал.
- Здрасьте, - сказал Мамед Насир.
- Ну что, Мамед Насир, - сказал Дадаш, - ты, кажется, хочешь что-то сказать?
Мамед Насир предложил:
- Может, сыграем, а?
- Клянусь честью, спешу, а то бы, знаешь, с удовольствием. - Он взял в руки свой монументальный портфель, сказал уверенно: - Ну, будьте здоровы.
Широкая спина на минуту заслонила дверь.
Мамед Насир, поклонившись этой спине, сказал:
- Будьте здоровы, всего вам доброго, - дважды кивнул, прощаясь с этой спиной, а его собственная спина еще больше сгорбилась, он согнулся почти пополам. - До свиданья, девица-красавица, и тебе всего хорошего.
Дверь закрылась. Было слышно, как идет Дадаш, казалось, по коридору марширует пара утюгов. К этому стуку добавился дробный стук каблучков Тахмины - будто на пол закапала вода.
Звуки удалились, исчезли…
Курбан поднял голову.
- Мамед Насир, это правда, что у тебя с Дадашем свои, особые шутки?
- Какие еще шутки?
Курбан усмехнулся:
- Поговаривают, что, когда ты выпьешь вдоволь, приходишь к нему домой часа в два, три ночи. Звонишь. Его жена просыпается, открывает. Спрашивает, что случилось, что за срочное дело такое, а ты отвечаешь: очень срочное дело! И вот к двери подходит заспанный Дадаш в кальсонах, протирает глаза, спрашивает: что стряслось? А ты, - тут Курбан засмеялся хриплым смехом курильщика, - щелкаешь пальцами и поешь:
Тра-та-та-та, тра-та-та,
Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Мамед Насир тоже рассмеялся. Во рту у него не было ни одного целого зуба.
- Бывает, бывает, - сказал он. - Да я этого Дадаша знаю как свои пять пальцев. Сколько лет дружили. Ты тогда еще ребенком был. Первым сюда на работу пришел я. И с тех пор работаю корректором. Семь раз меняли орфографию. И всякий раз я переучивался. И латынь знаю, и арабский, и теперешний. Однажды на углу у Парапета встречаю Мирзу Джалила. На нем был такой голубой парусиновый пиджак, знаешь. В руке - трость. Говорит: "Ну, Мамед Насир, мы так не договаривались, брат!.." Эх, Курбан, люди были! Людей видели!
- Дадаш тоже с тех пор работает, - сказал Курбан.
- Нет, первым пришел сюда я. Потом перетащил Сафтара. Теперь он главный бухгалтер. А тогда был помощник кассира. Подай, прими… И Дадаша я сюда устроил. Однажды вот на этом самом месте встречаю Гейдара Махмудова. Говорит: что случилось, Мамед Насир, ты выглядишь каким-то скучным? Ничего, говорю, спасибо, дай бог здоровья. Но у меня, говорю, есть товарищ. Если можно, возьмите его на работу. Что, говорит, за товарищ? Да вот, говорю, Дадаш. А что, говорит, он умеет? Да все, говорю, что скажете. Пусть, говорит, придет, возьму его пока курьером, а там посмотрим. Эх, люди были тогда! Где они теперь? Остались только детки да клетки. Теперь каждый…
- А это правда, что Дадаш накапал в свое время на Гейдара Махмудова?
Мамед Насир пожал плечами:
- Пойдем-ка сыграем в нарды…
- Так, значит, это ты устроил Дадаша на работу. Смотри, пожалуйста, начал с курьера и как поднялся…
- Да, тогда он был не такой расторопный. То и дело раздавались окрики: "Эй, Дадаш, быстрее двигайся! Шевелись, милый!" Даже стишок сочинили: "Эгей, Дадаш, эгей, а ну-ка побыстрей!" Погляди на него теперь: племянник аллаха.
- Правая рука директора, - сказал Курбан. - Берегись, не попадайся. Но, сказать по совести, тебя он всегда защищает. Прошлый раз опять тебе хотели вкатить выговор, и опять он не дал.
- Дай бог здоровья, - сказал Мамед Насир. - Я-то ничего плохого от него не видел. Ничего, кроме хорошего. Ну, пойдем сыграем в нарды.
- Нет, мне надо бежать. Если я опоздаю хоть на пять минут, жена устроит мне голубую жизнь. Тебе этого не понять, Мамед Насир. Тебе что, ты холостой!
- Холостяк, когда он пьян, независим, как султан. Я, Мамед Насир, одинок и сир.
Он вышел из комнаты. Издательство совсем опустело. Дядя Сафтар запер железные двери и направился к лестнице. Он раньше всех приходил и позже всех уходил.
- Сафтар, - сказал Мамед Насир, - перекинемся в нардишки, а?
Дядя Сафтар был задумчив и сосредоточен. Заслышав голос, он вздрогнул, поднял голову. Будто сразу и не узнал Мамеда Насира, будто видел его впервые. Снял очки, дохнул на стекла, протер их платком.
- Эх, Мамед Насир, - сказал он, - только нардов мне и не хватало.
Два месяца назад у дяди Сафтара умерла жена.
- Ох, Сафтар, - сказал Мамед Насир, - право, этот мир не место для жизни. Вот никак не могу собраться найти время покончить с собой.
- Не стоит труда, - сказал Сафтар, - смерть сама тебя разыщет.
Мамед Насир зашептал:
- Сафтар, говорят, в то время Дадаш накапал на Гейдара, да?
Сафтар махнул платком, как бы отгоняя осу.
- Мамед Насир, ради всего святого, оставь меня в покое. Ты выпил, тебе море по колено…
И ушел, торопливо вышагивая: так-тук, так-тук…
Когда Заур выводил машину из гаража, он вдруг вспомнил, что забыл в ящике стола плавки. Летом он всегда держал их на работе. Смотришь, иногда в конце дня договоришься с ребятами и - на море.
Он подрулил к издательству. Работа окончилась. Люди разошлись. Он постучал.
- Никого нет, - сказал вахтер, - все разошлись.
- Знаю, - сказал Заур и юркнул в дверь.
Поднялся к себе, открыл ящик, взял завернутые в газету плавки. Посмотрел на часы и вдруг удивленно прислушался. С верхнего этажа пустого учреждения ясно слышался стук костяшек. "О, Мамед Насир здесь, оказывается! Интересно, кого это он охмурил? Поднимусь-ка, - подумал Заур, - посмотрю, кого он зацепил. Будет тема для разговора с Тахминой. Вообще Тахмина любит поговорить о Мамеде Насире. Еще расскажу ей историю с экзаменами. А потом поведем другие разговоры, перейдем к делу, к сути, дружище Заур. Ах ты, хитрец!"
Он усмехнулся в усы, пригладил волосы и направился к комнате, из которой доносился стук костей.
Открыл дверь - и обомлел.
Мамед Насир играл в нарды один, сам с собой. Он не видел Заура.
- Ходи, Дадаш, - сказал он и бросил кости. - Ага, шесть - шесть.
Сыграл.
- А теперь твой покорный слуга Мамед Насир.
Кинул.
- Тьфу! Опять два - один! Уж не везет, так не везет…
Заур тихонько затворил дверь и медленно стал спускаться.
Покачал головой, улыбнулся.
- До свидания, - сказал он вахтеру и сунул ему тридцать копеек. Вышел на улицу и вновь покачал головой.
Письмо Дадаша
"Москва, улица Добролюбова, 11, кв. 4.
Профессору Гейдару Махмудову.
От души приветствую Вас, многоуважаемый и дорогой профессор! У меня так занята голова непробиваемой текучкой, что давно уже не находил времени написать Вам. Наконец сегодня, в субботу, я сказал себе: что бы там ни было, я должен выкрутиться и написать хоть несколько слов.
Однако, если я не пишу Вам, это отнюдь не значит, что я ничего не знаю о Вас. Кто бы из знакомых ни приезжал из Москвы, я неизменно о Вас расспрашиваю и неизменно радуюсь, услышав, что Вы здоровы и хорошо настроены. Я горжусь, когда вижу в центральной печати Ваше имя. Вероятно, Вы не вполне представляете себе, дорогой профессор, что значит для нашего поколения Ваше имя, творчество, судьба, жизнь. Когда я думаю о подлинно советском ученом, о подлинно кристальном гуманисте, мужественно, с открытым забралом преодолевающем все испытания, все превратности, я вспоминаю о Вас. То, что вы прошли сквозь такие тяжелые годы, облыжно обвиненный, но не сломленный, с несокрушимой верой в будущее, и заняли вновь достойное место среди строителей нашей жизни - все это урок не только для молодого поколения, но и для нас. В самом деле, даже сейчас еще встречаешь людей, которые, столкнувшись с несправедливостью или злоупотреблением, заболевают страшным недугом равнодушия, опускают руки, уходят в тень, ни во что не вмешиваются, начинают жить по принципу "плетью обуха не перешибешь", "моя хата с краю". Вы же после всего, что Вам довелось испытать, с прежней энергией, с молодым задором, с юношеской страстностью работаете, творите, живете для нашего народа.
Дорогой Гейдар-муаллим, простите мне громкие слова и поверьте, что слова эти пришли из глубины души и выражают неподдельное, живое чувство.
Дорогой профессор! В прошлом году Вы обещали приехать. И - не приехали. Сдержите слово хоть нынешним летом. Вот закончатся занятия в университете - приезжайте сюда в отпуск. Как говорится, родные пенаты Вас ждут. Поездим по Азербайджану. Поднимемся на Гёк-Гёль. Сам, собственноручно приготовлю Вам шашлык - пальчики оближете. Оттуда проедем через Шушу, Лачин в Кельбаджары. Я же помню, Вы любитель таких путешествий. А потом соберемся у нас в Баку, позовем старых друзей, выпьем из армуду хорошего чаю, сыграем в нарды. Вы не забыли эту игру?.. К слову, я в прошлом году посылал Вам с молодым человеком, с Яхьей, нарды. Я специально заказывал их в Нухе. Не знаю, как они Вам понравились.
У нас здесь все в порядке. У бухгалтера Сафтара умерла жена, Мина-ханум, - помните ли Вы ее? Да, профессор, наше поколение понемногу уходит. Смотришь порою, кто остался из старых друзей? Кто остался из людей нашего времени? Из тех, кого Вы принимали на работу, остались я, Сафтар и Мамед Насир. Мамед Насир пьет. Не женили мы его вовремя. Может, семья бы его остепенила. Недавно его чуть не выгнали с работы. Но, слава богу, до этого не дошло. Я встал и сказал: ну, вот вы выгоните его, а что он будет делать? Легко человека выгнать на улицу. Но давайте сперва посоветуемся, как ему помочь. Он старый работник. Ветеран издательства. Грамотный корректор. Его принимал сюда сам Гейдар Махмудов. И вы, молодые, можете у него кое-чему поучиться. Вы знаете, профессор, нынешнюю молодежь - они так разговаривают, будто умнее всех. Я говорю: мы уже были в вашем возрасте, а вы до нашего еще не дожили. То, что знаете вы, мы уже давно знаем, что знаем мы, вы еще не знаете. Короче говоря, отстоял я Мамеда Насира. Призвал и Вас на помощь. Говорю: если профессор узнает, он не одобрит этого, уж он так людьми не разбрасывался.
Ну, вот и все новости. Наш Агил окончил в этом году школу с золотой медалью. Мечта его - Москва. Учиться дальше хочет только там. Говорю: ты думаешь, легко выдержать конкурс в Москве и попасть? Но он ничего не хочет слушать. Сам еще не знает, в какой области специализироваться. Может быть, дадите ему совет? В общем, это тоже проблема…
Дорогой профессор, с нетерпением жду Вашего ответа. И с еще большим нетерпением - Вашего приезда.
Искренне Ваш Дадаш.
Баку, 5 июня 1965".
Третий
Он прикуривал сигарету от сигареты. "Если это розыгрыш, то, надо сказать, довольно глупый. А может, она думала, с другой стороны? Но там же нельзя стоять. Сказала - на левой стороне? Ну вот, это и есть левая сторона".
Заур еще раз глянул на автомобильные часы, потом на свои. Она опаздывала уже на 45 минут.
"Жду еще пятнадцать минут. Будет ровно час. Для опоздания часа вполне достаточно. Дольше того я не стану ждать даже Брижитт Бардо. Ну, а если это розыгрыш, что ж, переживем. Я ведь тоже парень не промах!"
Прошло еще семь минут.
Он закурил последнюю сигарету. Смял в руке пустую пачку и, прицелившись, кинул ее в урну на тротуаре.
Открыл ящичек в машине, достал новую пачку, остановился, поглаживая руль.
У самого уха послышалось:
- Извини, я, кажется, немного опоздала.
Хотя он давно уже ждал этого голоса, но вздрогнул, обернулся, увидел белый ряд пуговиц на красном платье.
- Ничего, - сказал он, - переходи на ту сторону.
Он открыл дверцу. Тахмина села, протянула ему две пестрые сумки.
- Погоди, - сказал Заур, - положу их назад. Чего это ты тут набрала?
- Да так, кое-что из еды.
Заур завел машину, они тронулись.
- Из еды? Зачем? Поела бы дома. - Он взглянул на Тахмину, улыбнулся. - Вернемся же часика через два…
Тахмина повернула к себе дорожное зеркало и стала поправлять волосы.
- Я поела. А потом подумала: может, задержимся. Проголодаемся…
- A-а, вот как. - Он с интересом оглядел Тахмину.
"Вот какие дела, - подумал он. - Едет на пляж с чужим мужиком. И знает, для чего едет. И при этом не забывает о заготовке кормов. Вот он, двадцатый век, дружище Заур! Время романтики миновало".
- Куда поедем? - спросил он.
- В сторону Пиршагов, - тотчас ответила она. - Там за Пиршагами есть один пляж - славное местечко: тихо, пусто…
"Что значит бывалый товарищ, знающий жизнь! На твою голову, друг Манаф!"
- В детстве у нас была дача в Пиршагах. Когда был жив папа… Мы всегда ездили туда купаться… Там есть чудные скалы…
Из людных, тесных улиц они выбрались на широкое шоссе. В субботний вечер, казалось, весь город устремился на побережье - в машинах, в автобусах. Их задние окна напоминали огород: арбузы, дыни, помидоры…
И тут Заур вспомнил Мамеда Насира.
- Что такое? Чему ты смеешься?
- Да так, вспомнилось. Я на минуту вернулся в издательство - вдруг вижу…
И он подробно рассказал, как Мамед Насир сам с собой играл в нарды. Кажется, до Тахмины не дошел смысл рассказанного.
- Да разве можно с самим собой играть в нарды?
- В том-то и дело, что он никого не смог охмурить, вот и стал играть с собой. Что, не понимаешь?
- Я не понимаю, что в этом смешного. Тут плакать надо, а не смеяться, - сказала Тахмина и добавила: - Мамед Насир очень странный человек.
- Да. Прошлым летом его племянница поступала в университет. Он похвастался, что устроит ее, пьян был, наверное. А мой дружок как раз работает в университете, так он рассказывал: "Смотрю, говорит, однажды - стоит Мамед Насир около университета, как отбившийся барашек, сутулится. Не пускают его внутрь. Стоит - слегка того. Я говорю вахтеру: "Впусти! Ты знаешь, кто это? Большой человек!" Впустил. Племянница тоже с ним. Как только он вошел, сразу выпрямился, схватил девчонку за руку и - прямо в аудиторию, где идет экзамен. Я, конечно, за ними - посмотреть, что будет. Открыл он дверь, видит - экзамен, ребята сидят. Ну, комиссия, то-се. А в комиссии, значит, только Рагим да еще Джаваншир из старых преподавателей. Ну, Мамед Насир вежливо с ними поздоровался и сказал: "Джаваншир, ты меня знаешь?" - "Знаю". - "Вот и отлично! Ну, а ты, Рагим?" - "Знаю, конечно, Мамед Насир". - "Вот и чудесно! Это моя племянница. Теперь вы и ее знаете, да? Ну и все. И - молчок. Моя племянница, поняли?" - "Поняли, няли". - "Ну, садись, девочка, не волнуйся. Все ясно. До свиданья!" И пошел, а потом вернулся, сказал: "Извините мое вторжение и вы, молодые люди, извините". Дома, наверное, заверил сестру: ты, мол, не волнуйся, успокойся, считай, что дочь твоя уже сидит на лекциях".
Дорога становилась все малолюднее.
Помолчали. Потом Тахмина спросила:
- Ну хорошо, а девочку приняли?
- Какое там! Срезали.
- Почему?
- Как почему? Да кто такой Мамед Насир? И кто так устраивает свои дела?
- Да, конечно! - сказала Тахмина. - Этот мир не для Мамеда Насира.
Заур издал неопределенный звук, который можно было принять как за отрицание, так и за подтверждение.
- Ну, ладно. А давно ты купил машину?
- Скоро семь месяцев.
"Хоть бы не спросила, на какие деньги". Ему не хотелось говорить: "На отцовские". Тахмина не спросила. Наверное, как и все, она это знала.
- Хорошо работает… - произнесла она полувопросительно.
- Летит, как газель. Пятьдесят лошадиных сил, не шутка!
- Сколько?
- Пятьдесят.
- У меня был один знакомый. У него была "Волга". Он без конца хвастал, что в ней семьдесят лошадиных сил. Наконец он мне надоел, и я сказала: знаешь что, в машине твоей - сила семидесяти лошадей, а ума у тебя в голове даже на семь не достанет. Обиделся страшно.
- А кто это?
- Много будешь знать, скоро состаришься, - сказала она, но, посмотрев на него, добавила: - Да нет же! Просто один знакомый…
Заур подумал: спросить или не спрашивать? Потом решился:
- Извини, Тахмина, я задам тебе один вопрос… Только не сердись.
- Хорошо.
- Манаф тебя не ревнует?
Тахмина засмеялась и, протянув руку, взъерошила ему волосы. По телу Заура пробежали мурашки. На мгновение глаза его затуманились, руль заплясал, машина, как пьяная, вильнула.
Тахмина с трудом выпрямилась.
- Ого, какой темперамент!
Заур тут же взял себя в руки. Нервно рассмеялся.
Машина наматывала дорогу на колеса, как нить на клубок. Мимо проносились деревья, телеграфные столбы. Вдалеке блестели миражи. И, блеснув, исчезали.
- Мой тебе совет, - нарушила молчание Тахмина, - если ты в один прекрасный день женишься, непременно ревнуй свою жену. Неважно, чувствуешь ты что-нибудь такое или нет, есть для этого основания или нет. Но если ты хочешь, чтобы жена дорожила тобой, считалась с тобой, обязательно ревнуй. Конечно, не будь мелочным, не отталкивай ее копеечными придирками. Бывают такие мужья, которые ревнуют глупо, бессмысленно. Я не об этом. Но если в меру, если так, чтобы твоя жена знала, что ты ее ужасно ревнуешь, но - сдержанный человек! - этого не показываешь, тогда все будет как надо. Видишь, какой я даю тебе житейский урок! Если спросят, кто тебя научил, скажи, что сам такой умный…
- Спасибо, спасибо. Очень тебе признателен. Ну, а для чего это нужно?
Она глубоко вздохнула и сказала: