– Значит, Хьюберт уже уехал? – спросил он.
– Да.
– А что ты сама собираешься делать?
Динни молчала, уставившись в тарелку. Наконец она подняла голову:
– Может, поеду за границу.
Рука Адриана потянулась к бородке.
– Понятно, – сказал он наконец. – А деньги?
– Денег хватит.
– И куда?
– Куда глаза глядят.
– Одна?
Динни кивнула.
– Неприятная сторона всякого отъезда заключается в том, что рано или поздно приходится возвращаться.
– Здесь мне пока нечего делать. Вот я, пожалуй, и облегчу участь моих ближних, избавив их от своего присутствия.
Адриан задумался.
– Ну что ж, дорогая, тебе виднее. Но раз уж ты настроилась съездить куда-нибудь подальше, мне кажется, что Клер обрадуется, если ты решишь поехать на Цейлон.
По невольному движению ее руки он понял, что мысль эта не приходила ей в голову, и продолжал:
– Мне почему-то кажется, что живется ей несладко.
Динни испытующе поглядела на дядю.
– У меня было такое же ощущение на свадьбе; мне его лицо не понравилось.
– У тебя ведь просто дар помогать другим, Динни. Как бы мы ни ругали христианство, но заповедь "Давайте, и воздастся вам" – великие слова.
– Эх, дядя, даже сын божий не прочь был иногда пошутить.
Адриан внимательно поглядел на нее:
– Если поедешь на Цейлон, не забудь, что плоды мангового дерева надо есть над миской: они очень сочные.
Вскоре он с ней расстался и, чувствуя, что больше сегодня работать не сможет, отправился на выставку лошадей.
Глава тридцать вторая
На Саут-сквер выписывали и "Текущий момент", – политические деятели не могут обойтись без такого рода прессы, иначе рискуешь не уследить за погодой на Флит-стрит. Майкл за завтраком сунул газету Флер.
За шесть дней, которые Динни провела у них в доме, никто и словом не обмолвился об Уилфриде. Но теперь Динни спросила сама:
– Можно мне поглядеть?
Флер дала ей газету. Динни прочла заметку, ее слегка передернуло, но она продолжала завтракать. Кит нарушил молчание, сообщив, каких показателей добился Хеббс.
– Не правда ли, тетя Динни, он ничуть не хуже У. Дж. Грейса?
– Увы, Кит, я ни разу не видела ни того, ни другого.
– Как, ты не видела У. Дж.?
– По-моему, он умер, когда меня еще не было на свете.
Кит поглядел на нее с недоверием.
– А-а-а…
– Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, – сказал Майкл. – Тебе уже было лет одиннадцать.
– Неужели ты и правда никогда-никогда не видела Хеббса, тетя?
– Нет.
– А я его видел целых три раза. Я учусь бить согнутой рукой, как он. "Текущий момент" пишет, что Бредман – лучший игрок в мире. Как ты думаешь, он даже лучше Хеббса?
– Нет, но вокруг него легче поднять шумиху.
– А что такое "поднять шумиху"?
– То, чем занимаются газеты.
– Значит, выдумывать?
– Не обязательно.
– А сейчас о ком поднимают шумиху?
– Ты не знаешь.
– А вдруг знаю?
– Кит, не приставай! – сказала Флер.
– Можно взять яйцо?
– Можно.
Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец:
– Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?
– А что ты с ним сделал?
– Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.
– Не хвастайся, Кит.
Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.
Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.
– Ты очень занят?
– Нет, дорогая.
– Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?
– Сама видишь, "Леопард" продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?
– Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.
Майкл поглядел, как она храбро пытается улыбнуться, и нерешительно спросил:
– Хочешь, я о нем разузнаю?
– Если я ему буду нужна, он найдет меня сам.
– Я повидаюсь с Компсоном Грайсом. С Уилфридом у меня почему-то разговор не получается.
Когда она вышла, Майкл посидел, сердито перебирая письма, на которые ему так и не захотелось отвечать. Бедная Динни! Какое все это безобразие! Потом он сдвинул письма в сторону и ушел.
Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-Гардена, – этот рынок по каким-то пока непонятным причинам влечет к себе литераторов. Когда Майкл около полудня вошел к молодому издателю, тот сидел в единственной прилично обставленной комнате своей конторы и с довольной улыбкой читал газетную вырезку. При виде посетителя он встал.
– Здравствуйте, Монт! Видели заметку в "Моменте"?
– Да.
– Я послал ее Дезерту, а он надписал сверху вот эти четыре строчки. Здорово, а?
Майкл прочел четыре строки, написанные рукой Уилфрида:
Приказ хозяина – закон!
Велит "куси!" – кусает он…
Велит "служи!" – скулит, юлит, –
Все, как хозяин повелит.
– Он, значит, в городе?
– Был полчаса назад.
– А вы его видели?
– Нет, не видел с тех пор, как вышла поэма.
Майкл кинул острый взгляд на его благообразное, пухлое лицо.
– Довольны тем, как идет книжка?
– Выпустили сорок одну тысячу, и конца еще не видно.
– Случайно не знаете, собирается Уилфрид опять на Восток?
– Понятия не имею.
– Ему, наверно, здорово опротивела вся эта канитель.
Компсон Грайс пожал плечами:
– Много ли поэтов зарабатывали тысячу фунтов на книжке стихов в сто страниц?
– Недорогая цена за человеческую душу.
– И получит еще тысячу наверняка.
– Я всегда считал, что печатать "Леопарда" не надо. Раз он на это пошел, – я его всячески защищал, но этот поступок был непоправимой ошибкой.
– Не согласен.
– Естественно. Вам он принес немало.
– Смейтесь, сколько хотите, – с горячностью возразил Грайс, – но если бы он не хотел, чтобы поэма вышла, он бы мне ее не послал! Я не сторож брату моему. И то, что вещь имеет успех, ее нисколько не порочит.
Майкл вздохнул.
– Наверно, нет, но для него это не шутка. На этом рушится его жизнь.
– И тут я с вами не согласен! Жизнь его рушилась, когда он отрекся от веры, чтобы спасти свою шкуру. А теперь пришло искупление, – оно принесло ему, кстати, совсем недурной доход. Его имя знают тысячи людей, не имевших о нем раньше никакого понятия.
– Да, – задумчиво сказал Майкл, – тут вы правы. Ничто не приносит такой популярности, как гонения. Грайс, я вот о чем вас попрошу. Узнайте как-нибудь обиняком, каковы его намерения. Я однажды позволил себе бестактность и не могу обратиться к нему сам, а мне очень нужно это знать.
– Г-м-м, – поморщился Грайс. – Вы же знаете, что он кусается.
Майкл ухмыльнулся:
– Ну, своего благодетеля он не укусит. Я вас серьезно прошу. Сделаете?
– Попытаюсь. Кстати, вот книжка этого канадца, которую я только что издал. Превосходная вещь! Я пошлю вам экземплярчик, вашей супруге, безусловно, понравится. ("И она всем о ней расскажет", – добавил он про себя.)
Он пригладил свои и без того прилизанные темные волосы и протянул Майклу руку. Майкл пожал ее чуть-чуть крепче, чем ему бы хотелось, и ушел.
"В конце концов, – думал он, – для Грайса это всего-навсего коммерция. Что ему Уилфрид? В наше время надо хватать все, что попадется под руку!" И он задумался о том, что заставляет людей покупать эту книгу, где нет ни эротики, ни убийств, ни сенсационных разоблачений. Доброе имя империи? Национальная гордость? Ерунда! Нет, болезненный интерес к тому, как далеко может зайти человек, спасая свою жизнь и при этом не поступаясь тем, что принято звать душой. Другими словами, спрос на книгу определялся той безделицей, которую немало людей считают уже умершей: совестью. Перед совестью читателя ставится вопрос, на который ему не так-то легко ответить; а поскольку поставила этот вопрос перед автором сама жизнь, читатель чувствует, что в любую минуту такой же страшный выбор может встать и перед ним самим. Что же он тогда будет делать, несчастный? И Майкл вдруг, в который уже раз, почувствовал прилив глубочайшей жалости и даже какого-то почтения к людям, за что более интеллектуальные из его друзей порой называли его "беднягой Майклом".
Размышляя таким образом, он дошел до своей приемной в парламенте и принялся было рассматривать предложенный кем-то законопроект об охране природных богатств, но ему принесли визитную карточку генерала Конвея Черрела с припиской: "Можете вы уделить мне минутку?"
Майкл черкнул тут же карандашом: "Буду очень рад, сэр", – вернул карточку служителю и встал. Из всех своих родных он хуже всего знал отца Динни и ждал его прихода с некоторым трепетом.
Генерал вошел со словами:
– Ну, тут у вас настоящий крольчатник!
Вид у него был подтянутый, как и полагается человеку его профессии, но лицо осунулось и казалось встревоженным.
– Хорошо, что мы хоть не размножаемся, как кролики, дядя Кон!
Генерал сухо рассмеялся.
– Да, и на том спасибо! Надеюсь, я тебе не помешал? Я насчет Динни. Она все еще живет у вас?
– Да.
Генерал помялся, но потом, скрестив руки на набалдашнике своей трости, твердо произнес:
– Ты ведь близкий друг Дезерта, правда?
– Был им. Теперь я и сам не знаю, друг я ему или нет.
– Он еще в Лондоне?
– Да, я слышал, что у него приступ малярии.
– Динни с ним еще встречается?
– Нет.
Генерал снова помялся и снова собрался с духом, крепко сжав руками трость.
– Мы с матерью, как ты понимаешь, хотим только ее счастья. Мы хотим, чтобы ей было хорошо, все остальное не имеет значения. А ты как думаешь?
– Мне кажется, никому не важно, что мы все думаем.
Генерал нахмурился:
– То есть как это так?
– Важно, что думают они оба.
– Я слышал, что он собирается уезжать.
– Он сказал это моему отцу, но пока не уехал. Его издатель только что говорил мне, что сегодня утром он еще был у себя.
– А как Динни?
– Очень удручена. Но старается не показывать вида.
– Надо, чтобы он наконец решился.
– На что?
– Это нехорошо по отношению к Динни. Он должен либо жениться, либо немедленно уехать.
– А вам на его месте легко было бы принять решение?
– Не знаю.
Майкл беспокойно заходил по комнате.
– По-моему, вопрос этот решается не так просто. Ведь тут замешано оскорбленное самолюбие, а когда оно входит в игру, то уродует и все остальные чувства. Вам-то следует это знать, сэр. Вы не раз видели людей, попавших под военно-полевой суд.
Генерал был поражен: слова Майкла показались ему откровением. Он молча глядел на племянника во все глаза.
– Уилфрида судят военно-полевым судом, – продолжал тот, – но у вас это делается быстро, без затей, а его подвергают медленной пытке, и я не вижу ей конца.
– Понятно, – тихо сказал генерал. – Но он не должен был втягивать в это дело Динни.
Майкл улыбнулся.
– Любовь никогда не поступает по правилам.
– Да, теперь считают, что это так.
– Если верить слухам, то так считали и в древности.
Генерал подошел к окну и постоял, глядя на улицу.
– Мне не хочется идти к Динни, – сказал он, не оборачиваясь. – Я боюсь ей надоедать. И мать тоже боится. Мы ведь ничем ей не можем помочь!
В его голосе звучала такая тревога за дочь, что Майкл был растроган.
– Мне кажется, что так или иначе все это скоро кончится, – сказал он. – И как бы оно ни кончилось, – все будет к лучшему, и для них и для всех кругом.
Генерал повернулся к нему.
– Будем надеяться. Я хотел просить тебя держать нас в курсе событий. И не давай Динни ничего делать без нашего ведома. Нам очень тяжело ждать, не зная, что с ней. Не буду тебя больше задерживать. Спасибо, ты меня утешил. До свидания.
Он крепко пожал племяннику руку и ушел. Майкл подумал: "Ждать у моря погоды… Что может быть хуже? Бедный старик…"
Глава тридцать третья
Компсон Грайс, человек не злой и относившийся к Майклу с симпатией, отправился обедать, раздумывая о своем обещании. Он свято верил, что ничто так не помогает жить, как хорошая еда, и в любом другом случае пригласил бы нужного человека пообедать и вытянул бы из него все, что хотел узнать, за второй или третьей рюмкой коллекционного коньяка. Но Уилфрида он боялся. Поэтому, поглощая камбалу под белым соусом и запивая ее шабли, он решил написать ему письмо, которое и сочинил, сидя в зеленом кабинете своего клуба за чашкой кофе и попыхивая сигарой.
"Клуб "Всякая всячина".
Дорогой Дезерт,
Учитывая поразительный успех "Леопарда" и возможность больших тиражей в будущем, мне хотелось бы точно знать, что я должен делать с вашими авторскими, когда придет время их выплачивать. Не будете ли вы добры уведомить меня, собираетесь ли опять на Восток и когда; сообщите мне адрес, по которому я смогу переводить вам деньги. Может быть, вы предпочтете, чтобы я вносил гонорар прямо на ваш текущий счет, под квитанцию банка? До сих пор наши финансовые отношения были довольно несложными, но "Леопард", несомненно, повысит – и уже повысил – спрос на обе ваши предыдущие книжки, поэтому мне нужно знать, где вы находитесь. Долго ли еще вы собираетесь пробыть в городе? Я, как всегда, буду искренне рад, если вам захочется ко мне заглянуть.
Сердечно поздравляю с успехом и желаю всего наилучшего.
Искренне ваш,
Компсон Грайс".
Письмо это, написанное изящным почерком, он адресовал на Корк-стрит и тут же отправил с посыльным. Весь остаток обеденного перерыва он расхваливал своим глуховатым голосом только что выпущенную им канадскую продукцию, а потом, взяв такси, отправился назад в Ковент-Гарден. В приемной его встретил конторщик.
– Вас дожидается в кабинете мистер Дезерт.
– Хорошо! – воскликнул Компсон Грайс, подавив невольный трепет и подумав: "Быстрая работа!"
Уилфрид стоял у окна, откуда был виден край Ковент-Гарденского рынка, и Грайс испугался, когда тот обернулся к нему; лицо почернело, заострилось и дышало горечью; рука, когда он ее пожал, показалась ему лихорадочно горячей и сухой.
– Вы получили мое письмо? – спросил он.
– Спасибо. Вот адрес моего банка. Лучше всего вносить деньги туда и получать от них квитанции.
– У вас неважный вид. Собираетесь в путь?
Да, наверно… Ну что ж, – прощайте, Грайс. Спасибо за все.
Компсон Грайс сказал на этот раз от души:
– Мне очень жаль, что вам так досталось…
Уилфрид передернул плечами и пошел к двери.
Когда он скрылся, издатель постоял, вертя в руках адрес банка. Потом он сказал вслух: "Ох, не нравится мне его вид. Определенно не нравится…" – и взялся за телефонную трубку.
Уилфрид двинулся в северную часть города; ему надо было нанести еще один визит. В музей он пришел как раз, когда Адриану подали его дуврский чай с булочкой.
– Вот хорошо! – сказал Адриан, вставая ему навстречу. – Очень рад вас видеть. Подвигайте к себе чашку, она чистая. Садитесь.
Вид Дезерта и прикосновение его горячей руки испугали Адриана не меньше, чем Грайса.
Уилфрид отхлебнул чай.
– Можно закурить?
Он закурил сигарету и, нахохлившись, молчал. Адриан ждал, чтобы он заговорил первый.
– Простите, что вломился к вам без зова… – сказал наконец Уилфрид, – но я снова собираюсь в дальние края. И хотел узнать, что будет для Динни легче: если я просто исчезну или все-таки напишу ей?
У Адриана стало как-то очень тоскливо на сердце.
– Вы боитесь, что, если с ней встретитесь, не сможете выдержать характер?
Дезерт нервно дернулся.
– Да нет, не совсем. Может, вам покажется это свинством, но мне все так опротивело, что я больше ничего не чувствую. Если я с ней встречусь, я могу ее обидеть. А она настоящий ангел. Вам, наверно, трудно понять, что со мной происходит. Да я и сам не пойму. Знаю только, что мне хочется поскорее уехать от всего и от всех.
Адриан кивнул.
– Я слыхал, что вы были больны, – может, этим и объясняется ваше состояние? Ради бога, не сделайте ошибки, не обманитесь в себе!
Уилфрид улыбнулся.
– Малярия для меня дело привычное. Она тут ни при чем. Вам это покажется смешным, но у меня такое чувство, будто из меня выцедили всю кровь. Я хочу уехать туда, где ничто и никто мне не будет обо всем этом напоминать. А Динни напоминает больше, чем кто бы то ни было.
– Понятно, – грустно сказал Адриан, поглаживая бородку. Потом встал и заходил по комнате. – А вам не кажется, что было бы честнее по отношению к себе и к Динни с ней увидеться?
Уилфрид ответил почти с яростью:
– Повторяю вам, я могу сделать ей больно!
– Вы ей все равно причините боль – слишком уж она цельная натура, ничего не делает наполовину. Послушайте! Вы же напечатали эту поэму намеренно. Мне все время казалось, что для вас этот поступок – нечто вроде искупления. А ведь, несмотря на это, вы предложили Динни стать вашей женой? Я не такой болван, чтобы требовать – женитесь на ней, даже если вы больше не питаете к ней прежнего чувства; но уверены ли вы, что это так?
– Чувства мои не изменились, у меня их просто больше нет. У парии, у шелудивого пса все чувства убиты.
– Вы понимаете, что говорите?
– Прекрасно понимаю. С той минуты, как я отрекся, я знаю, что теперь я пария, – все равно, знают об этом люди или нет. Но оказалось, что и это – не все равно.
– Понятно, – повторил Адриан и застыл. – Наверно, вы правы и другого выхода нет.
– Не знаю, как для других, а для меня – нет. Я изгнан и должен жить один. И не жалуюсь. У меня нет для себя оправдания. – В его тоне звучала холодная решимость.
– Значит, вы хотите знать, как вам меньше огорчить Динни? – очень мягко спросил Адриан. – Этого я вам сказать не могу. К великому моему сожалению, в прошлый раз я дал вам неверный совет. Да и разве можно давать советы? Вы сами должны решать, как вам поступать.
Уилфрид встал.
– Смешно, правда? Меня толкнуло к Динни одиночество. И оно же отталкивает меня от нее. Ну, прощайте, сэр; думаю, что я вас больше никогда не увижу. И спасибо за то, что вы хотели мне помочь.
– Мне очень обидно, что я не смог ничего сделать.
Лицо Уилфрида вдруг озарилось неожиданной улыбкой, которая так его красила.
– Попробую еще разок прогуляться. А вдруг меня осенит, и я пойму, как мне быть. Во всяком случае, поверьте: я не хочу огорчать ее больше, чем нужно. Прощайте!