Женщина из отдела опеки и попечительства во время нашего разговора сказала, что скоро позвонит мне, чтобы связать меня с кузиной Биргит. Самое время, чтобы Патрик раскрыл карты, иначе не миновать дальнейших трагедий. Виктор полностью привык к нам, а мы привыкли к нему.
Иногда я даже рада, когда звонит мама.
- Ты уже читала газету? - взволнованно спросила она.
- Да, - ответила я, - это ужасно!
- Я могу удружить тебе еще некоторыми дополнительными подробностями, - гордо сказала она. - Дочь моего соседа - я ведь тебе уже о ней говорила - работает медсестрой как раз в той самой клинике. Я всегда считала, что это фанатично религиозное существо просто тронулось умом, но именно такая безумная миссионерка оказалась мастерицей по части втираться в доверие. Похоже, она прокрадывалась к постели Штеффена всякий раз, когда никто не видел. Ну да, два одиноких сердца, сама понимаешь. Ее отец признался мне, что ее выгнали из предыдущей клиники именно за непрошеное миссионерство. Постепенно она приобрела такое влияние на этого Штеффена Тухера, что он уже был готов сознаться во всем. Но не успел дойти до дела, повесился. Они там, в больнице, ужасно боятся, что их обвинят в пренебрежении обязанностями по уходу за больным, поскольку пациент считался склонным к депрессии. С другой стороны, он лишь условно был в состоянии покинуть свою постель - поэтому, наверно, и не считалось нужным охранять его с утра до ночи.
- Даже если бы он наложил на себя руки средь бела дня, персонал все равно обвинили бы в халатности, - заметила я.
- Было уже очень поздно, - сказала мама. - Полицейские хотели допросить его только на следующий день. Дежурная ночная сестра хотя и заглядывает во все палаты, но ведь ей приходится присматривать за целым отделением.
- Неужели ей не бросилась в глаза пустая кровать? - спросила я.
- Пациент применил старинный трюк, хорошо знакомый по фильмам из тюремной жизни. Одеяло укладывают так, будто человек под ним свернулся калачиком.
- Я сама попалась на такой трюк, когда однажды во время поездки всем классом у меня две девочки тайком сбежали на дискотеку, - сказала я. - Ты не знаешь подробностей, в чем именно Штеффен признался своей исповеднице?
- К сожалению, узнала я не так много, на медсестер тоже распространяется подписка о неразглашении…
Мама положила трубку, но через три минуты позвонила снова.
- Аня, я забыла еще кое-что. При обыске в доме нашли билет на электричку. После того как Штеффен утопил в озере машину своей жены, он ведь должен был каким-то образом вернуться домой. Так что уже достаточно веских улик!
Когда на горизонте стала собираться темная дождевая туча, мне почудился в этом почти символ. Выглянув в окно, я увидела, что вчера вечером мы не убрали в дом подушки со скамьи и садовых стульев. Всегда бывает противно, когда они намокнут, приходится их подолгу сушить, и все равно они потом отдают плесенью. Поэтому я второй раз сбежала по лестнице, при этом разбудила, к сожалению, заспанного Патрика, зато успела спасти подушки, скатерть и тент.
- Ну и скорость у тебя, однако. - Мой невыспавшийся друг зевнул.
Упали первые капли, и я несколько секунд была довольна собой. Однако дождь не успел как следует начаться, как мрачное облако унеслось прочь, так и не успев ничего натворить.
- Твои усилия оказались излишни, - сказал Патрик, вместо того чтобы похвалить мое присутствие духа.
Я бросилась ему на шею в поисках утешения.
- Штеффен покончил с собой, - всхлипнула я.
Вообще-то и Патрику тоже не мешало бы поплакать, ведь эта смерть целиком на его совести. Если бы он не обрюхатил Биргит, катастрофы бы не случилось.
Однако Патрик оставался спокоен.
- Должно быть, у него были на то причины, - сказал он. - Но кто же принес тебе таким ранним утром столь ужасные новости?
- Это напечатано в газете. Можешь сам почитать.
- После завтрака. А перед этим не мешало бы почистить зубы.
Получив столь недвусмысленный намек на мой растрепанный вид, я удалилась к себе наверх. Испытывая настоятельную потребность поговорить с кем-нибудь о самоубийстве Штеффена, я позвонила Герноту на работу, хотя знала, что он этого терпеть не может.
- Это Аня, - назвалась я.
- Да ладно, я уже читал газету, - резко отрубил он. - Перезвоню позже.
Итак, не оставалось ничего другого, как принять душ, причесаться и как следует одеться.
В награду меня ждал накрытый к завтраку стол. Патрик, нахмурившись, читал газетную статью, Виктор спал под тенистым деревом, и идиллия, в общем-то, была полной, хотя и обманчивой. Так что меня не удивило, что после моей второй чашки кофе зазвонил телефон Патрика. Оказалось, звонили мне, это был комиссар. Он извинился, что по моему номеру никто не отвечал.
- Что случилось? - спросил Патрик. - Опять роковая весть?
- Пока не знаю, - ворчливо ответила я, - но мне как можно скорее необходимо явиться в уголовную полицию. А ты пока подумай, что будет с Виктором.
- Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество, - сказал он. - Вообще-то, у меня уже созрел великолепный план: мы выкрадем принца и убежим с ним на остров Така-Тука.
- Очень смешно. - Я опять поднялась наверх и оделась более прилично.
Прежде чем я захлопнула за собой дверь, Патрик поделился со мной куда более вздорной тревогой: Мануэль до сих пор ни разу не позвонил.
- В открытом море, наверное, мобильник не ловит, - сказала я. - Потерпи, когда они доберутся до какого-нибудь порта. Если бы корабль налетел на айсберг и затонул, ты бы уже давно узнал об этом.
Судьба Виктора не подлежит никакому обсуждению, это я знала твердо, входя в кабинет комиссара. Его сведенные вместе брови сегодня напоминали ограждение из колючей проволоки. Этот человек не особенно доволен исходом своего расследования, подумала я. Он скупо приветствовал меня и стал демонстративно размахивать передо мной парой густо исписанных листков.
- Мы позволили себе вскрыть письмо, предназначенное вам, - сказал он. - Так что вы спокойно можете осудить меня на адские муки.
Я бросила на него непонимающий взгляд.
- Вы уже читали газету? - спросил он, и я кивнула.
- Господин Тухер, несмотря на изобилие улик, не захотел рассказать нам, каким образом было совершено преступление, пока одна медсестра не надавила на него - скажем так, не очень корректными средствами.
- Применила пытки? - спросила я.
- Ну что вы, нет! - сказал он и вяло улыбнулся. - Оказала на него массированное психическое давление под религиозным прикрытием. Как бы то ни было, она насела сверх всякой меры на человека, и без того отчаявшегося. Ну и вот, короче: господин Тухер написал письмо и передал его сиделке, чтобы та бросила его в почтовый ящик. Вечером она взяла запечатанный конверт домой, но у нее не нашлось под рукой почтовой марки, чтобы бросить его в почтовый ящик. А на следующий день она узнала о смерти своего пациента и передала письмо мне - хотя оно адресовано вам. Прошу вас, прочтите!
Наверное, я побледнела. Штеффен писал синей шариковой ручкой жуткими каракулями, хотя обычно у него очень разборчивый почерк. Письмо было длинное, без обращения и приветствия.
"Я любил и свою жену, и этого ребенка, я был счастливым и гордым отцом. Если бы ты не вселила в меня эти ужасные сомнения, я так и оставался бы им.
В тот злополучный вечер я узнал, что Виктор не мой сын, и, разумеется, подумал, что ребенок - от Гернота. Я хотел выбить из Биргит признание, но она молчала как рыба, отбивалась изо всех сил и даже схватила кухонный нож, который я едва смог у нее вырвать. Должно быть, в этой схватке она и поранилась. Кровь хлестала сильно, она кричала, призывая на помощь, ребенок орал еще громче. Когда я бросился искать, чем бы ее перевязать, она кинулась к машине и сломя голову понеслась на ней прочь. Я надеялся, что она поехала за сигаретами, потому что они у нее как раз кончились. Но она просто уехала, а ребенок по-прежнему исходил криком.
В конце концов, я сел в свою машину, чтобы ехать на поиски Биргит. Но сперва мне нужно было избавиться от орущего ребенка. Поскольку я был твердо убежден, что его отец - Гернот, я хотел доставить Виктора к нему. Но, не застав дома твоего смазливого экс-мужа, вынужден был приехать к тебе. В этот момент мне все еще мерещилось, что Биргит выбежала только купить что-то, но вдруг я сообразил, что у нее нет при себе денег. Тогда я снова поехал домой и с облегчением увидел, что ее машина стоит у подъезда. Когда я распахнул дверцу, она лежала на руле, залитая кровью. И когда я хотел ее вытащить, я заметил, что она мертва, и тут меня охватила паника.
В конце концов я загнал ее машину в гараж, уложил Биргит в багажник, взял лопату и сумку с чистой одеждой и поехал прочь, куда глаза глядят. Где-то далеко, углубившись в Баварский лес, я закопал мою жену, а потом утопил ее машину в озере.
Когда ты читаешь эти строчки, Аня, я уже, надеюсь, давно в ином мире. Тебе же придется жить дальше с тем, что ты разрушила счастливый брак, осиротила ребенка и имеешь на совести две человеческие жизни.
Штеффен Тухер".
У меня потекли слезы, кто-то положил передо мной упаковку бумажных носовых платков, молодая женщина принесла мне стакан воды. Комиссар заговорил, не спуская с меня глаз:
- Вы потрясены, госпожа Рейнольд, и это неудивительно. Даже мы, заскорузлые ребята, повидавшие виды, не можем спокойно перейти к своим ежедневным делам, когда дело доходит до такой ужасной трагедии. Правда, на мой взгляд, нельзя назвать брак счастливым, если на роль отца ребенка могут претендовать сразу трое мужчин.
Все еще шмыгая носом, я спросила:
- Вы думаете, то, что написано в этом письме, правда?
- В основном да, хотя некоторые факты мы сейчас уже не можем проверить. Тяжелая авария Штеффена Тухера была, вероятно, попыткой самоубийства. Труп его жены может быть найден только случайно, ведь не можем же мы перекопать весь Баварский лес. И вряд ли мы узнаем когда-нибудь, была ли ее смерть трагическим несчастным случаем или это было убийство.
- Разве теперь это важно? - спросила я.
Он пожал плечами.
- Вы можете взять себе копию письма, оригинал мы должны пока приобщить к делу.
Комиссар встал и протянул мне руку. Лицо его оставалось неподвижным.
На обратном пути я проезжала мимо дома Штеффена и Биргит и замедлила скорость. У въезда в гараж на низенькой балюстраде уже несколько лет стояли горшки с цветами. После исчезновения Биргит ее герани, наверное, поливала соседка, потому что вид у них все это время был ухоженный. Но сегодня они показались мне совсем засохшими - причина, видимо, в отпускном времени. Мне вспомнилась печальная песня, которую мы недавно пели в хоре:
Весенней ночью выпал иней.
Он выпал на нежные голубые цветочки,
и они завяли, засохли.
23
Тухеры прожили в Вестштадте несколько лет, и здесь же умерла Биргит, прямо перед въездом в свой гараж истекла кровью в машине.
Какой-то человек издали махал мне рукой, присмотревшись, я узнала Ансельма Шустера, который тоже слонялся здесь в окрестностях. Я остановила машину и вышла, потому что испытывала настоятельную потребность в утешении.
- Несчастная планида взошла над их домом, - патетически сказал Ансельм. - А ведь Биргит была такая славная девчушка-хохотушка!
- Она уже никогда не будет смеяться, - простонала я. - И ее муж повесился оттого, что Биргит умерла.
Ансельм обнял меня прямо посреди улицы. От такого сочувствия я не могла не разреветься снова.
А он еще подлил масла в огонь.
- Выпить, что ли, шнапса пойти? Супротив смерти, понятное дело, средств нету!
Я бы расплакалась еще горше, если бы было куда. Но раз уж зашел разговор, я спросила его, брали ли у него тоже материалы для генетического теста.
Да-да, сказал он, широко ухмыляясь, но в этом пункте у него абсолютно чистая совесть. И разве неудивительно, мол, что всю мужскую часть нашего коллектива подвергли этому испытанию!
- Наша образцовая преподавательша - La maîtresse d’école, - неудачно сострил он, что мне показалось неуместным.
- Биргит на самом деле была прекрасная преподавательница французского, но уж точно не ваша "любовница", - отчитала я его. - А тест нужен был только для того, чтобы исключить гипотетическую возможность.
- De mortuis nil nisi bene, - быстро добавил он только для того, чтобы продемонстрировать свое знание латыни, и мы распрощались.
Когда я вернулась на Шеффельштрассе, Патрик как раз высыпал в бак с биологическим мусором ведро измельченных веток бузины. Увидев меня, он с важным видом повлек меня в сад. Там по газону опять прыгало семейство черных дроздов. Два птенца, которых легко было опознать по более короткому хвостовому оперению, шмыгнули в кусты. Вообще-то, я интересовалась всякой живностью, но именно дрозды размножались так безудержно, что я наблюдала за ними не с таким воодушевлением, как, например, за щеглами.
- Ты совершенно выбита из колеи, верно? - спросил Патрик. - Не тревожься ты так! "Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, а…"
- Мне сейчас не до библейских птичек. Штеффен оставил для меня прощальное письмо, там все написано.
Я достала из сумки копию.
Патрик сел на садовую скамью и стал читать.
- Ясное дело, ему хочется свалить вину на других, - сказал он. - Но ты не должна принимать это так близко к сердцу. Кстати, Мануэль позвонил.
- Ну, я же говорила. Все о’кей?
- Shit happens… - так он начал вместо приветствия. Ни слова про китов, троллей, исландских лошадок и гейзеры, а только про ужасный удар судьбы!
- Что за удар? - спросила я, на секунду проникшись надеждой, что Изадора свалилась в жерло вулкана. И только тут заметила веселые искры в глазах Патрика.
- Шарф Мануэля унесло ветром за борт.
- Ничего, бабушка его закадычного друга свяжет ему новый по заказу. А что поделывает твой второй сын? - строго спросила я.
- Ты имеешь в виду Виктора? Медвежонок спит сном праведника, набив свой животик бананом. В награду я спел ему "Эдвард, Эдвард", что его, кажется, окончательно добило.
Мне это не показалось таким уж веселым. Я пою колыбельные про овечек, лунный свет и цветочки, а старый медведь-гризли погружает своего детеныша в сон убитым красным конем.
- Не волнуйся, - сказал он. - В этом и состоит разница между мужчиной и женщиной - одни поют сладостно, как ангелы, другие - во все горло.
Мне в этот момент было не до разговоров, но Патрику, видимо, хотелось поболтать, чтобы отвлечь меня.
- А потом еще позвонила бедняжка Мартина. Она с детьми была вчера на пруду и взяла напрокат водный велосипед. Когда они после прогулки снова причалили к берегу, она обнаружила пропажу кошелька, при этом он был спрятан в боковой карман рюкзака и прикрыт сверху платьями и полотенцами.
- Это досадно, но, насколько я знаю, там есть запирающиеся ячейки, где можно хранить ценные вещи.
- Смотритель сказал, что кражи происходят то и дело, и он не отвечает за имущество купальщиков.
Патрику по этому случаю пришла в голову идея:
- Я запатентую изобретение: купальные трусы с непромокаемым внутренним кармашком, в котором будет место для личных документов, кредитки, водительских прав и наличных денег. Крепиться будет на липучке.
- Ну, круто, и еще чтобы там поместилась тяжелая связка ключей. Только вот наверняка нечто подобное уже давно существует, - сказала я мрачно и пошла в дом, чтобы присмотреть за вторым сыном моего квартирного хозяина. Патрик при этом сдержанном намеке ни на секунду не насторожился, наверное, нужно было выбрать более ощутимый выпад.
Но вот уже снова Патрик стоит рядом со мной.
- У меня был двоюродный дед, который патентовал большинство своих изобретений. Он был очень хорошим игроком в теннис, в те времена это был еще элитарный вид спорта. Но его раздражало, что мячи через короткое время приходят в негодность, и он ломал голову, на что бы можно было использовать их потом. И изобрел матрац из старых теннисных мячей.
- Гениально! Наверное, стал миллионером, как Дагоберт Дак.
- К сожалению, нет, поскольку не нашел предприятие-изготовитель.
Постепенно мне стала надоедать наша пикировка. Я без слов подошла к книжному стеллажу Патрика и вынула оттуда альбом. Быстро пролистала страницы, пока не нашла то самое фото Леноры и не сунула ему под нос.
Он виновато улыбнулся.
- Тебе тоже бросилось это в глаза? Сходство поразительное! Уже когда Медвежонок впервые оказался у меня на руках, я почувствовал к нему глубокую нежность. Мне почудилось, будто мне вернули Лено. И с каждым днем Виктор становится похож на нее все больше.
- Да-да, голос крови, - иронично сказала я. - Может быть, есть смысл признаться без околичностей, откуда бы взяться такому сходству.
Патрик задумчиво глядел на меня.
- Я, к сожалению, сам не уверен, Аня.
- Умалчивать о важном - это хотя и не ложь, но на отношениях может сказаться самым губительным образом. Ну, любовное приключение с Биргит было еще до меня, я не могу ставить тебе это в упрек. Но последствия…
Патрик перебил меня:
- У нас нет доказательств. Ведь под подозрение подпадают и многие другие мужчины.
- У меня уже был опыт с генетическим тестом, я могу пойти по этому пути в любой момент. Но в данном случае разительное сходство само по себе уже красноречиво.
Он молчал, размышлял. Было заметно, как ему мучительно стыдно.
- Аня, - сказал он наконец, - иной раз ты ужасно медлительная, а иной раз слишком быстрая. Подумай о том, что все это дело надо проделать с крайней тактичностью. Ведь мальчика могут заклеймить, если это станет общеизвестно!
- Для Виктора только лучше, если его происхождение будет установлено однозначно, - напустилась я на него. - Что ты устраиваешь театр из простого факта, что ты его отец!
Патрик вдруг захохотал:
- "Был темен смысл твоих речей", но постепенно он до меня дошел! Аня, уж я-то совершенно точно не отец Виктора, а вероятнее всего, его дедушка!
Я уставилась на него совершенно ошарашенная.
- Мануэль?
Он кивнул.
- У меня уже давно возникло подозрение, но я не отваживался доискиваться правды. А вдруг бы оно оказалось взятым с потолка, а я бы очень обидел Мануэля. Может быть, твое предложение самое разумное - тайком провести генетический тест…
- … и взять твоего раннего сынка за жабры только в том случае, если мы будем уверены, - довела я фразу до конца.
- … и когда он снова будет дома. Такие неприятные вещи не говорят по телефону, - сказал Патрик, испытывая почти облегчение из-за того, что мы утвердили сезонный запрет на охоту. - Но не наказуемы ли тайные тесты?
Тут я могла его успокоить и пробубнила параграф почти наизусть:
- Исследование ДНК-материала человека без его согласия хотя и нарушает его право на самоопределение, но не является наказуемым.