Опять поверила. Да и разве может ее Гарик обманывать? Ведь он такой наивный, а теперь-то скрывать ему нечего и незачем. Татьяна, простая душа, не понимала, что сын уже давно стал другим: как и любой наркоман, он отныне будет изощренно хитрить, врать, цинично божиться, валяться в ногах, шантажировать. И все ради одного – получить деньги на наркотики.
Из квартиры продолжали исчезать деньги и вещи: золотая цепочка, серьги, бриллианты. Она находила пакеты с порошком в книгах, в спичечных коробках, даже в песке для кошки. Все больше переставая верить сыну, Татьяна сама пошла в очередной госпиталь и договорилась, что сына примут на детоксификацию. Согласился и Гарик.
Утром они появились в зале ожидания. Их долго не вызывали. Гарик пошел в туалет и долго не возвращался. Вдруг дверь отворилась, и оттуда ее сына вывели с заломленными за спину руками – переодетый охранник заметил, что Гарик в туалете нюхал героин. Явилась полиция, и Гарика увезли в тюрьму. Мать упала в обморок.
Это была первая тюрьма в его жизни. Он побывает там еще. Но уже во второй раз Татьяна сама позвонит в полицию и попросит: "Я знаю, где он сейчас находится. Прошу вас, арестуйте моего сына!"
ЗАМКНУТЫЙ КРУГ
В тюрьму Татьяна привезла сыну одежду и туалетные принадлежности. За решеткой Гарик пробыл два месяца. Он прошел курс детоксификации, принимал методон. Вышел на свободу, заметно поправившись, не то, что раньше – доходяга, ткни пальцем – упадет. Его выпустили с условием, что он пойдет на специальную лечебную программу. День освобождения, однако, выпал на пятницу. В субботу и воскресенье в клиниках мало персонала, новых клиентов почти не принимают. Гарик томился дома, полистал и отбросил в сторону книжку...
– Он попросил деньги на кино, и я, любящая идиотка-мать, сразу дала! А ночью, помню, он ходил, как лунатик, по квартире, с вытаращенными, ничего не видящими глазами. Ударился о косяк двери, расшиб голову и упал. Я прощупала пульс – сто восемьдесят! Не знаю, как его сердце такое выдержало.
Она умоляла его идти лечиться, сын соглашался. Они попадали в очередной госпиталь. Татьяна отдавала Гарику сумку с вещами и бежала на работу, а оттуда снова к нему. Однако через несколько дней Гарик опять появлялся на родном пороге.
– Почему ты сбежал?
– Там один нарколог заставил мыть стены, я сказал, что не могу – болит позвоночник. Он начал на меня орать, и я его послал...
В другой лечебнице Гарика никто не заставлял перетруждаться, но он сам не выдержал: выскользнул на улицу, купил героин и попытался пронести его обратно, за что и был изгнан. В третьем ему не понравился тон врача, в четвертом слишком строгий режим, в пятом... "Белвью госпиталь", "Квинс госпиталь", "Арт госпиталь"... – хроника тех лет матери и сына состояла из бесконечных хождений по нью-йоркским лечебницам, куда Гарик ложился и откуда сбегал.
А деньги продолжали таять. Татьяна приостановила страховку на жизнь, взяв обратно выплаченные десять тысяч долларов, потеряв при этом четыре тысячи. Экономила, на чем могла, но каждый вечер, вернувшись с работы, находила на прожженном полу пустые стеклянные трубочки и спящего сына с дымящейся сигаретой в руках…
Как-то раз он попросил двести долларов – якобы отдать долг. Уже почти автоматически, Татьяна взяла карточку и пошла в банк. Оказалось, что на счету остались последние шестьдесят восемь долларов! Она вдруг опомнилась. Безумию настал конец.
БУДЬТЕ МУЖЕСТВЕННОЙ!
Ангелами-спасителями для этой женщины стали врачи одной нарколечебницы. Именно они подвели мать к такому выбору: либо она позволяет сыну воровать и выклянчивать у нее деньги на наркотики, что его, в конце концов, погубит, либо – пусть закроет перед ним дверь и не впускает в квартиру.
– Он должен понять, что теплый дом, еда, деньги – все это для него потеряно до тех пор, пока он не пойдет лечиться! – повторяли врачи. – Пусть поймет, что отныне для него останется только грязь и холод, а главное – денег на наркотики ему больше взять неоткуда. Наберитесь сил, будьте мужественной!
В полиции Татьяне ответили, что арестовать ее сына просто так не могут, нужен состав преступления.
– Он кого-то ограбил? Обворовал? Угрожал? –спрашивал коп.
– Ограбил? Угрожал? Нет, что вы...
– Тогда мы не можем вам помочь.
Пав духом, Татьяна возвращалась из полиции домой. И вдруг – конечно, ограбил! Конечно, угрожал! Ей нужен документ на защиту от собственного сына! С полпути она вернулась в прокуратуру и запросила специальный документ – "order of protection", сказав, что Гарик ей угрожает расправой из-за денег. Теперь любое появление Гарика в ее квартире или в этом доме было уголовно наказуемо.
Сын не придал этому документу никакого значения: неужели его всегда покорная мать на такое пойдет? Не обратил он особого внимания и на новый врезанный замок. Однако на этот раз Гарик просчитался. Мать стала мужественной, потому что любила его.
Он пошел лечиться в очередной госпиталь, но вечером снова раздался звонок в дверь. Предчувствуя недоброе, Татьяна подошла к двери.
– Мамочка, открой! Я голодный! Я замерз!
– Ты опять сбежал? – спросила Татьяна, опустив руку на замок.
– Я только переночую, а утром пойду лечиться. Мне нужно вернуть долг. Мамочка, меня убьют, если я им не отдам двести долларов. Они стоят под домом с пистолетом!
– Я тебя не впущу, – спокойно ответила Татьяна. Ее ладонь, лежащая на замке, не шевельнулась.
Он долго кричал, плакал, потом ушел. Затем кто-то звонил по телефону, на ломаном английском предупреждал, что Гарика застрелят. Стучались соседи, сообщая, что ее сын в одних брюках и рубашке валяется на бетонных ступеньках, а сейчас лютая зима. Но Татьяна не открывала.
– И как же вы, мать, могли оставаться в теплой квартире, зная, что ваш сын валяется полураздетым на холодных ступеньках и его могут убить?!
Она смотрит мне прямо в глаза:
– А вы думаете, мне было легко? Я сидела под этой дверью и ревела белугой. А потом позвонила в полицию и сообщила, что Гарик нарушил "order of protection" и появился в доме. Я сказала, что он лежит на лестнице, пусть приедут и арестуют его. Потому что тюрьма – это три раза в день еда, чистая постель и методон. Тюрьма – его спасение. После этого у меня был сердечный приступ...
ЕМУ – ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА
– Гарик вышел из тюрьмы с направлением на лечебную программу "Бронкс Салвэйшн Арми". Попросил у меня денег. Дала ему два доллара на проезд. Предложила: "Хочешь, поедем вдвоем?". Но он отказался: "Нет, теперь не нужно. До этого я пытался лечиться для тебя, а теперь – для себя". И уехал. Приезжаю к нему через две недели, вижу – в сыне что-то положительно изменилось. Сказал, что в отличие от других лечебниц здесь ему нравится.
– А где он сейчас?
– В специальной клинике, от Нью-Йорка туда ехать на автобусе два часа. Скоро исполнится четыре месяца, как он там. Представляете, Гарику теперь доверяют сопровождать наркоманов в лечебницу! По выходным езжу туда: он выглядит великолепно, подтянут, занимается в спортзале, плавает в бассейне. Просит привезти книжки и его любимые баклажаны с уксусом и орехами.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Эта квартира постепенно приобретает нормальный вид: появился телевизор, кое-что из мебели. Татьяна занята поисками нового жилища, где угодно, лишь бы подальше от проклятой Pits Street! Она уже редко вздрагивает от вечерних звонков в дверь или по телефону. Работает в том же госпитале санитаркой. Недавно ей повысили зарплату.
Жизнь изменилась,но кошмары недавнего прошлого продолжают мучить. Татьяна почему-то уверена, что ее вещи и деньги продолжают исчезать, а она – навсегда нищая. Она хорошо помнит, какой испытала ужас, когда на мониторе банковской машины засветилось $68. Поэтому иногда она подбирает на улице пустые бутылки. И вечерами, выключив свет, неподвижно стоит у окна за темной шторой в ожидании, что вот-вот нагрянет полиция и из подъезда в наручниках выведут тех, кто продавал ее сыну наркотики.
2011г.
В НОЧЬ НА РОЖДЕСТВО В ДЖОРДАНВИЛЛЕ
Вырвавшись из Нью-Йорка, моя машина мчалась на север. Черная полоса дороги, заснеженные холмы. В Нью-Йорке еще дожди, слякоть, а здесь, на севере штата, уже настоящая зима – снега, метели.
На указателях мелькают необычные названия городков: Монахатан, Черокез, Мохавк. В этих краях когда-то обитали индейцы. Поворот налево. Поселок Джорданвилль. Еще один поворот. Машина выносится на пригорок – и впереди, блестя золотыми куполами, красавица церковь.
Мы у входа в Свято-Троицкий монастырь. За воротами монастыря течет многотрудная молитвенная жизнь.
ххх
Только что закончилась церковная служба. Все направились в трапезную на обед.
В металлических тарелках – овощной суп, консервированная кукуруза, хлеб. Меня пригласили к столу. Больше всего мне понравилась вареная картошка с запахом дыма (как позже выяснилось, еду здесь готовят в печи на дровах). Несмотря на множество едоков – человек сорок, стук ложек по тарелкам не заглушал голоса читающего "Жития святых". Во время двадцатиминутной трапезы никто не обронил ни слова.
– Таков порядок, – объяснил брат Андрей, который стал моим монастырским гидом. – Смотреть в тарелку соседа или разговаривать здесь не принято. Трапезная – это тоже церковь: здесь висят иконы, здесь мы молимся, слушаем "Жития".
– Но меню у вас хлипенькое...
– Сейчас пост, а во время поста мы себя ограничиваем в еде больше обычного: не едим рыбу и молочное. Кстати, некоторые продукты у нас собственные, монастырские: мед со своей пасеки, овощи с огорода, рыбу тоже сами ловим. Приезжай к нам летом, когда здесь очень красиво.
ххх
Монастырь зачинался в двадцатых годах прошлого столетия: в Советской России тогда преследовали священников и разрушали храмы, а за границей православное духовенство, покинувшее Родину вместе с Белым движением, объявило себя независимым от Московской патриархии. Русская православная Церковь раскололась тогда на так называемые "красную" и "белую". (Воссоединение произошло относительно недавно, в 2007-м году. – авт.)
Основатели монастыря – иеромонах Пантелеймон и регент-псаломщик Иосиф. Оба русины, родом с Волыни. Возможно, схожесть ландшафта Прикарпатья с ландшафтом на севере штата Нью-Йорк сыграла не последнюю роль в том, что Пантелеймон решил именно здесь основать монастырь. Может, ему понравилась уединенность этих мест, или же ангел шепнул монаху, что среди этих холмов, недалеко от поселка Джорданвилль, возникнет самый крупный в США русский православный монастырь.
– Я, конечно, Пантелеймона уже не застал, – говорит Андрей. – Но те, кто постарше, его знали. Рассказывают, что человеком он был суровым, никто, однако, его не поминает худым словом. В последние годы жизни его мучили ужасные боли в позвоночнике, он ослеп, но никому не жаловался. Архимандриты Пантелеймон и Иосиф покоятся на этом кладбище рядом с братией.
– Странное кладбище – ни памятников, ни бюстов.
Перед нами – около тридцати белых деревянных крестов.
– Монаху тяжелый камень на могиле не нужен. Братия эти кресты подновляет, а вечером зажигает перед ними лампады.
ххх
Монастырь существует за счет издательской деятельности, продажи икон и на пожертвования. Здесь есть иконописная мастерская, типография, где издается и распространяется по всему миру (даже на Гаити) огромное количество церковной периодики. Здесь же и духовная семинария, выпускники которой становятся либо монахами, либо рукополагаются в священники и направляются в приходы по всему русскому зарубежью.
Сегодня в монастыре живут тридцать монахов, двадцать послушников и трудников. Как в Ноевом ковчеге, здесь собрались люди с различными судьбами, из разных стран и континентов – Америки, Европы, России, даже из Австралии. Обамериканившиеся русские и обрусевшие американцы. Одним еще нет двадцати, другие – девяностолетние старцы.
Постучаться в монастырскую дверь может каждый, пожелавший уйти от мира. Ему выделят келью – живи, трудись, исполняй обеты. И неизвестно, сколько пройдет времени – год, два, пять, пока не станет ясно, может ли человек совершить монашеский подвиг.
Порой сюда наведываются и фермеры из близлежащих поселков. Привозят продукты со своих ферм, помогают ремонтировать здания, оплачивают лечение монахов в госпиталях. А чем отвечает монастырь? Добрым словом, советом, молитвой за болящих.
ххх
– Не жалеешь, что выбрал церковный путь в жизни? – спрашиваю Андрея.
– Сомнения иногда приходят, но чтобы жалеть – никогда.
Андрей – из Подмосковья, приехал сюда по студенческой визе, пять лет учился в семинарии. Закончив семинарию, остался в монастыре. Он – трудник, человек, живущий и работающий в монастыре и соблюдающий все его правила. Андрей еще не решил, станет монахом или нет. Вопрос этот глубоко личный и слишком сложный.
– Вы не боитесь в этой глуши безоружные жить?
– Нас Бог хранит. Заходи,– и Андрей открывает дверь своей кельи.
...В половине пятого утра в эту дверь раздается стук. Подъем. В пять часов все уже на службе. Потом завтрак и послушание: работа на кухне, на огороде, в типографии, на пасеке. Монастырь рабочий, дел невпроворот. Потом обед, короткий отдых и снова работа до ужина. Вечерняя служба, и в восемь часов все расходятся по кельям.
– Кровать у тебя, брат Андрей, жестковатая.
– Я люблю на жестком спать. Я в келье только сплю и молюсь.
Напротив кровати стоит стол, рядом полки с книгами, встроенный шкаф для одежды. Обратил на себя внимание большой чемодан на колесиках возле кровати.
– Не скучаешь по дому?
– Скучаю. Особенно, когда получаю оттуда письма. Может, летом поеду повидаться с родными. Но ностальгии нет. Я нашел здесь Россию...
В эту келью может зайти духовник, благочинный или игумен монастыря. Живущий в келье должен соблюдать санитарные нормы общежития, но самое главное – нормы монашеские: избегать роскоши и комфорта.
– Наверное, выдержать такую жизнь очень трудно? – спрашиваю.
ххх
...Из трапезной вышел странный человек: в огромных, не по размеру, валенках, в латаном пальто и в шапке-ушанке, одно незавязанное "ухо" которой болталось. В одной руке он нес посох, а в другой пустое ведро.
– Ты не карпаторосс? – остановившись, спросил он у меня.
– Нет.
Он посмотрел мне прямо в глаза, вздохнул:
– А голова у тебя, дружок, не в порядке.
– Здравствуй, Левушка, – улыбнувшись, говорит ему Андрей.
Лев Павлинец называет себя москвичом, хотя родители вывезли его из Москвы в 1919 году в Сербию, когда ему был всего лишь год от роду. Его родители – люди благородного сословия, дали сыну начатки хорошего образования, но когда Левушке было десять лет, он переболел тяжелой болезнью. Выжил, но так и остался на всю жизнь – Левушкой.
Ему уже скоро девяносто. Левушку любят все в монастыре, особенно семинаристы. Летом, порою, он может наломать веток сирени и засунуть их себе под пиджак, чтобы быть похожим на куст. Он – монастырский дурачок, но... не так прост.
– Левушка, что самое главное в жизни? – спрашивает его Андрей.
– Вера в Бога и спасение.
– А как спасаться?
Левушка смеется:
– Мячиком. Мячик катится по дороге и прикатится в Царствие Небесное, – ударив о землю посохом, он уходит.
Без Левушки Джорданвилль – не Джорданвилль. Левушка несет трудовые послушания по столовой, встречает паломников и заводит с ними разговор на излюбленные темы: про женитьбу, про то, что умер друг Полкан (собака), спрашивает, не карпаторосс ли имярек и т. д. Иногда произносит загадочные, только ему понятные фразы.
– Он под рубашкой носит несколько тяжелых крестов, – говорит Андрей, глядя Левушке вслед. – Ты о чем задумался?
ххх
…Сутки, как я в Джорданвилле. Всего лишь сутки. И вдруг ловлю себя на мысли, что множество неотложных дел, оставленных в Нью-Йорке: работа, учеба, словом, забота о хлебе насущном, многочисленные, по сути, ненужные встречи, бесконечные телефонные звонки, сумасшедшая переписка по Онлайн, отнимающая уйму времени, – все это не самое главное и, в общем-то, может подождать. В жизни существует ведь что-то поважнее...
…
Выходим за монастырские ворота. Под ботинками поскрипывает снежок. Входим в лес. Тишина. На поляне лежат еще не распиленные деревья и несколько вязанок дров. Впереди – озеро.
– А что это за палатка? – спрашиваю, показывая на странную синюю палатку на противоположном берегу озера.
– Летом сюда приезжал парень из Беларуси, жил один в этой палатке. Он приходил в монастырь только в церковь на службы и в трапезную обедать. Осенью уехал, а палатку оставил – в следующем году собирается приехать сюда опять.
– Зачем же ему было жить одному в палатке? Ведь рядом – кирпичный братский корпус, гостиница для паломников. Он мог бы попросить, и ему бы наверняка разрешили пожить там.
– Этот парень посчитал, что ему нужно полное уединение, отшельничество.
– Но ведь так легко возомнить себя святым!
– В общем-то, да. Хочешь, приведу пример настоящего смирения? Наш игумен – митрополит Лавр, ему уже скоро восемьдесят, мыл туалеты и душевые в братском корпусе. Об этом никто не знал, пока однажды ночью его случайно не увидел один семинарист... Сюда, в Джорданвилль, часто приходят люди с самыми, казалось бы, благородными порывами. Но порою случается, что кто-то разочаровывается в себе, в вере. Бывает, когда монахи уходят из монастыря в мир. Потом они опускаются на дно отчаянья, спиваются. Человек, желающий идти иноческим путем, и не подозревает, какие опасности его поджидают…
ххх
Саше девятнадцать лет. У него сильный американский акцент. Если бы не черная долгополая ряса, его легко можно было бы принять за американского студента. По происхождению он русский, по роду занятий семинарист. Но самое интересное, Саша – звонарь, и, как считают, звонарь от Бога. Он помнит, как пятилетним пацаном поднимался по лестнице на колокольню церкви в городе Ютика, где звонил в колокола его отец.
– Это нужно слышать, – Саша пытается объяснить премудрость своего искусства. Он выразительно жестикулирует и, ощущая ограниченные возможности слов, берет в руки канат, привязанный к языку большого колокола.
Мы стоим на самом верху колокольни. Морозный ветер обжигает лицо.
– Нужно ударить так, чтобы слышалось "бом-м-бам-м", а не "бам-м-бом-м". Улавливаете разницу?
– Еще бы.
– В большой колокол мы звоним двенадцать раз в году на самые главные праздники. А маленькими колоколами созываем на богослужения. Отливали колокола в Голландии, деньги жертвовало все русское зарубежье. Можно, конечно, нажать кнопку, чтобы по колоколам стучали электрические молоточки. Но это не по-русски. Нужно каждый колокол чувствовать, чтобы слышалось "бом-м-бам-м".
Саша становится на деревянную планку-педаль, хватается руками за веревки, привязанные к языкам колоколов. Над нами – один большой и три средних колокола, а на площадке выше – еще около двадцати маленьких, для перезвона.
– Сейчас здесь очень холодно, приходится надевать ушанку и валенки. Зато как здорово плывет звук в морозном воздухе! – Саша легонько ударяет в колокол и замирает, прислушиваясь к уплывающему вдаль звуку.
– Ты тоже хочешь стать монахом?
– Нет. Пока учусь в семинарии, а закончу – женюсь и рукоположусь в дьяконы. Подвиг монаха, чувствую, не для меня.
ххх
Завелся мотор машины. Пора в Нью-Йорк. Поворот – и скрылись золотые купола. Снег перестал, из-за туч изредка выглядывает месяц.
Еще несколько дней здесь будет стоять мертвая тишина. А на Рождество к размеренным звукам большого колокола подключится веселый перезвон маленьких, благовествуя миру о Великом Празднике…
2006 г.