Серега увлекается оружием давно. Он выписывает специальные каталоги, следит за новинками на рынке огнестрельного оружия, покупает винтовки и ружья.
– Где ты берешь патроны?
– Выписываю по почте. Беру журнал Shotgun News, в котором есть коды и адреса специальных магазинов. К заказу прикладываю копию водительских прав, чек и письменно свидетельствую, что психически здоров. Потом обычная почта доставляет ящик мне домой. Если меня нет дома, почтальон оставляет груз прямо под дверью. Вон, в углу, видишь, стоит еще один ящик? Недавно купил тысячу китайских патронов всего лишь за сто баксов. Этот цинковый ящик открывается просто, как консервная банка.
Серега исчезает в другой комнате и через минуту появляется с новым ружьем в руках.
– Винтовка Мини-30, производство фирмы "Рюгер". Жаль, у меня нет сейчас для нее патронов, а то взяли бы на стрельбище и ее.
ххх
Лет двадцать назад для каких-то нужд здесь черпали песок и вырыли глубокий каньон. Каньон пустовал, пока кто-то не додумался использовать его под стрельбище. Американская предприимчивость сказывается везде. Разровняли днище, установили крепкие столы для стрелков, вогнали в землю железные планки для мишеней. Обнесли каньон колючей проволокой и у входа повесили табличку: "Стрелок! Не забудь уплатить десять долларов!". И вот уже почти четверть века, с половины девятого утра и до половины шестого вечера, здесь трещат выстрелы. Даже когда льет дождь или валит снег, хоть один стрелок – да явится сюда. Лишь два дня в году – на Рождество и на День благодарения это стрельбище закрыто.
Как известно, в каждом графстве США свои законы. В отличие от Нью-Йорка, неавтоматическое и полуавтоматическое огнестрельное оружие на Лонг-Айленде продается относительно свободно, без специального разрешения полиции. Достаточно показать хозяину магазина, торгующего оружием, водительские права – и выбирай любую винтовку или ружье. На пистолет требуется специальное разрешение, процедура получения довольно долгая, однако не бесконечная, как это нынче в Нью-Йорке.
Возникает закономерный вопрос: отчего бы жителю Нью-Йорка, пожелай он, не приехать в Лонг-Айленд и без всякой волокиты купить себе здесь винтовку? Купить-то, конечно, можно, однако ввозить ее в Нью-Йорк нельзя: обнаружат – посадят за незаконное владение оружием. Поэтому некоторые стрелки-любители, если есть такая возможность, оставляют купленное оружие здесь же, в Лонг-Айленде, у родных или знакомых.
ххх
Вот – и сам каньон. Бах-бах! Из ствола вылетает огненный сполох, вдали возникает песчаный фонтанчик. Дым не успевает раствориться, как снова раздается выстрел. Земля устлана ковром из стреляных гильз.
Нам навстречу идет Джордж Умелсон. Уже пятнадцать лет Джордж работает на этом стрельбище менеджером: следит, чтобы никто не пошел к мишеням, пока все стволы не будут подняты вверх; дает команды, которые все стрелки обязаны выполнять, продает патроны и собирает дань. Спрятав полученные от нас деньги в карман и выписав квитанции, заводит разговор:
– На нашем стрельбище в последнее время появляется все больше русских стрелков. Кто-то из русских консулов и дипломатов (машины с дипломатическими номерами), русский адвокат, несколько бизнесменов. Недавно приезжала русская женщина – молодая и очень красивая, наверное, супермодель. Отстреляла три обоймы из своего глока, а потом попросила у одного парня М-16 и дала пару очередей.
– А случаи с кровопролитием у вас, часом, не происходили?
– Нет, что вы. Народ сюда приходит сознательный, оружие дисциплинирует. Это не то, что в Нью-Йорке: кто-то купил пистолет и сразу пошел грабить. Из тех стрелков, которые постоянно сюда приходят, не помню, чтобы кто-то совершил ограбление, тем более убийство.
– Почему сегодня так мало стрелков?
– Вы не видели, что творилось вчера! Грохот стоял такой, что можно было оглохнуть. Сегодня начался охотничий сезон, все отправились стрелять оленей.
ххх
Частное владение огнестрельным оружием – одна из составляющих американской жизни. Как ни странно, виновниками принятых когда-то законов, разрешающих владение огнестрельным оружием в США, были индейцы. Вплоть до середины XIX века индейцы оставались бичом для белых поселенцев, они терроризировали белое население, устраивали опустошительные набеги на городки, вынуждая жителей подолгу укрываться в фортах. И только в 1876 году американский генерал Кастер завершил десятилетнюю карательную экспедицию по "окончательному решению индейского вопроса", истребив более половины всего индейского населения страны, а оставшихся в живых согнал в резервации.
К тому времени были внесены последние конституционные поправки, дающие право жителям владеть огнестрельным оружием. А в молодой американской литературе зарождался приключенческий жанр. Недаром же говорят, что Америка сложилась вокруг дула "Смита и Вессона".
ххх
Неподалеку от нас за одним из столов расположился упитанный длинногривый парень: сел на подушку, поставил возле себя два ящика с патронами, на стол – смотровую трубу, у стола – четыре винтовки. Судя по всему, спешить ему некуда, и отсюда он не уйдет, пока не отстреляет содержимое двух ящиков. В руках стрелок держит мощную винтовку М-16.
Вдали – три ряда мишеней. Мишени различные: начиная от обычного черного круга и заканчивая портретами и плакатами. Можно увидеть изрешеченные пулями портреты Гитлера, Махмуда Ахмадинежада и даже какой-то миловидной девушки.
– Наверное, это чья-то бывшая любовница или жена, – полушутя высказывает догадку коренастый джентльмен в спецовке. – Меня зовут Франк.
У Франка выщербленные зубы, шрам на лбу, и, вообще, он похож на разбойника. Но по ходу разговора открывается, что внешность в данном случае обманчива.
– Я работаю в береговой охране спасателем, так что с оружием днюю и ночую, – говорит Франк, вынимая из футляра браунинг. – Сколько у меня пистолетов? Беретта, вальтер, кольт... Всего – девять! Знаете, когда я стреляю, то испытываю почти такое же удовольствие, как от секса, – на стрельбище я разряжаюсь… Чем еще хороша стрельба – нет предела совершенству, ты можешь улучшать результат до бесконечности, пока из десяти выстрелов не выбьешь десять булзай.
(На языке американских стрелков "булзай" означает то же, что у русских "попасть в десятку или в яблочко". –авт.)
– А почему вы не на охоте?
– Я оленей не стреляю, – смутившись, отвечает Франк. – Когда-то убил одного, потом он мне снился по ночам в кошмарах. Теперь хожу только на фазанов. В последние годы охотиться стало опасно – полно лихачей и пьяных. Фильмы про ковбоев в Америке давно вышли из моды, теперь стало модно ковбойствовать в жизни.
ххх
Споры о том, должно ли быть узаконено право на частное владение огнестрельным оружием и как далеко это право должно распространяться, ведутся в Америке давно. Вопрос этот вспыхивает с новой силой всякий раз, когда какой-нибудь псих устраивает очередную бойню, причем убивает из законно приобретенного оружия – своего собственного или родительского. Периодические сообщения о расстрелянных студентах в колледжах и школах Коннектикута или Виржинии, увы, тоже стали неизменной частью современной американской жизни. (Чего только стоит недавняя трагедия в городке Ньютаун, штат Коннектикут, когда психически нездоровый юноша из полуавтоматической винтовки "Marlin" застрелил в одной школе 27 детей и преподавателей!)
После очередной такой бойни вся страна одевается в траур, а в Конгрессе начинаются дебаты о необходимости кардинального пересмотра существующей системы продажи огнестрельного оружия. Однако хорошо известно, что реформа по ужесточению продажи или полного запрета частного владения оружием заденет не только культурные традиции и конституционные права американцев, но и финансовые интересы корпораций, производящих огнестрельное оружие, амуницию и т. д. А это – миллиарды долларов. Поэтому, несмотря на высокий накал политических страстей на Капитолийском Холме и на все ужасы расстрелов невинных жертв, воз с оружием и ныне там – никому из политиков до сих пор так и не удалось что-либо изменить в этой сфере.
Свободная продажа огнестрельного оружия, разумеется, на руку бандам в "урбанистических клоаках" – Нью-Йорке, Чикаго и Лос-Анджелесе, с которыми полиция и ФБР ведут смертельную войну.
А эти белые благовоспитанные провинциалы из Лонг-Айленда, пришедшие сегодня на стрельбище пострелять по мишеням и посудачить о жизни, совершенно неопасны…
ххх
Тишину разрывают выстрелы. Возле одного стола сидит аккуратно одетый господин в берете. Любовно протирает тряпочкой ружье Хавкин. Ружье красивое, с декоративной отделкой приклада. На столе перед ним щеточки, шомпола, кисточки.
– Это такое удовольствие! Вы всыпаете порох в ствол, загоняете плотно пыж, затем все утрамбовываете, – делится эстет. – А после выстрела тебя ждет новый ритуал – чистка ружья.
– Классное ружье! – говорит подошедший стрелок. – У меня дома две роскошные коллекции: книг и пистолетов.
– А где вы их храните? Имею в виду пистолеты, – спрашиваю.
– В специальном сейфе под сигнализацией. Моему сыну девять лет, еще ребенок, а уже просит: "Дэд, дай пострелять". А я ему: "Рано еще. Меня отец сюда впервые привел и дал выстрелить, когда мне было двенадцать лет".
– По всему видно, вы одобряете право человека владеть огнестрельным оружием, не так ли?
– Я одобряю право человека защищать свою жизнь и свою семью. Убить можно чем угодно, даже сковородкой. Сначала человек решает убить, а потом начинает думать, как это ему сделать. Верно ведь? А еще каждый человек имеет право получать удовольствие от любых вещей, если это никак не вредит окружающим.
Собрался небольшой кружок стрелков, каждый начал высказывать свое мнение на этот счет. Подошел и мой приятель Серега:
– Раз у тебя сегодня такой милитаристский день, давай прошвырнемся по нашим оружейным магазинам и базарам. Может, купишь себе что-нибудь для души.
2012 г.
АРЕСТУЙТЕ МОЕГО СЫНА!
ОТКРЫТО ДЛЯ ВСЕХ
Сегодня трудно определить, когда слова Татьяны соответствуют действительности, а когда сказанное ею – домысел, плод болезненного воображения. Полусогнутая, она ходит по квартире в многоэтажном доме в районе Дилэнси, который уже не первый год занимает лидирующее место в Манхэттене по продаже наркотиков. Знаменитая Pits Street находится недалеко от дома, где живет Татьяна. Наркоторговцы, в основном пуэрториканцы, живущие на Pits Street, обнаглели до того, что продают наркотики прямо из окон своих квартир.
Но из дома, где живет Татьяна, отправляться так далеко, чтобы купить наркотики, вовсе не обязательно. Достаточно подойти к ближайшей бакалейной лавке, и стоящие у входа пуэрториканцы предложат пакетик с порошком. А можно обратиться и к кому-нибудь из соседей по дому. К примеру, к пуэрториканцу этажом выше, на дверях квартиры которого приколота бумажка "Открыто для всех". Как ненавидит Татьяна и эту бумажку, и проклятую улицу! Она гасит в комнате свет и подкрадывается к окну. Осторожно отодвигает штору и всматривается в дом напротив.
– Видите три темных окна? Там живет семья крупного наркоторговца. Зажженная красная лампа – это сигнал к тому, что у них есть наркотики. Когда же их, наконец, арестуют?!
В полумраке комнаты видны очертания инвалидного кресла и одного стула. Никакой другой мебели.
– В этой комнате жил Гарик, – предупреждая мой вопрос, говорит она. – Где мебель? Он ее продал, отнес на шестнадцатый этаж к соседу и поменял на героин. Новая кровать, шкаф, компьютер, телевизор, новая машина... Где все это?! Ушло на наркотики. А где Гарик? Обокрал и меня, и себя.
Я – ДЖАНКИ!
Найти в этой истории конкретных виновников сложно. Стечение обстоятельств, бюрократизм, вероятно, генетическая предрасположенность к наркомании – все это может показаться общими словами, и все это, тем не менее, сыграло свою роль в трагедии.
Началось с автокатастрофы: двадцатилетний Гарик, выполняя заказ своего босса, несся на служебной машине по шоссе из Бруклина в Квинс. Неожиданно впереди начал разворачиваться трак, перегородив всю дорогу. Оставалось либо въезжать на встречную полосу, либо лететь в кювет, либо врезаться в трак. Времени на размышления не было, и Гарик выбрал последний вариант: нажав на тормоз, уперся в руль и зажмурил глаза...
В госпитале установили – у парня перелом позвоночника. Пока медики советовались, делать операцию или повременить, боли у Гарика не утихали, и ему кололи морфий. Правда, через две недели у медсестры начали возникать подозрения в искренности таких сильных, не лишенных театральности, страданий больного. Но парень так кричал и умолял сделать ему укол, что медсестра соглашалась. После введенной дозы он успокаивался. Решив отложить операцию на пару месяцев, Гарика выписали. На него надели специальный корсет, позволяющий двигаться и не быть постоянно прикованным к инвалидному креслу.
– Неужели вы не видели, что после выхода из госпиталя с сыном происходило что-то неладное? – спрашиваю у Татьяны.
– Представьте себе, нет. Когда я утром уходила на работу, он еще спал, а вечером, когда возвращалась, – обычно встречал меня со словами "Мамуля, привет", целовал. Мы ели, разговаривали. Я ему верила, ведь Гарик хитрым никогда не был.
Первое подозрение в материнское сердце закралось накануне операции, когда Гарик должен был сдать анализ крови. Он сбежал из лаборатории. На вопрос матери почему, сын ответил: "Я передумал делать операцию. Срастется и так".Затем из ее карманов и кошелька начали пропадать деньги. "Мама, ты, наверное, забыла, что их потратила",– с повышенной горячностью уверял сын. Потом в квартире появился стойкий запах рвоты и хлорки. Сколько мать ни спрашивала, почему дома такая вонь, и куда пропадает хлорокс для стирки, Гарик уклончиво отвечал: "Стирал джинсы", или "Вырвало, наверное, чем-то отравился". Кстати, ел он все меньше. Если когда-то холодильник опустошался в мгновение и от сына поступали постоянные заказы: "Мамуля, приготовь баклажаны с уксусом и орехами. Ма, хочу люля-кебаб!", то теперь к еде он почти не притрагивался и худел на глазах!
Мать продолжала работать с утра до вечера санитаркой в госпитале, брала подработки, выходила по праздникам, понимая, что теперь вся надежда только на нее. С ее единственным сыном, ради которого она уехала из Грузии в США, случилось такое горе! Но раз жизнь с ним так жестоко обошлась, он не должен ощущать себя ни в чем обделенным – и мама купила ему дорогую одежду, компьютер, электронику. Да что мелочиться?! – сняла в банке скопленные деньги – и получай новую "Мазду"!
Все раскрыл телефонный звонок из госпиталя. Татьяна сняла трубку, и чей-то голос ей сообщил, что у Гарика "плохой результат". Слабо владея английским, Татьяна не смогла точно разобраться, о чем шла речь, но поняла, что с сыном нужно серьезно поговорить. Спокойствие далось ей с трудом:
– Если у тебя СПИД – признайся. Мы ведь живем вдвоем в одной квартире, и мне придется быть более осторожной.
– Нет, мама, я – джанки.
– Кто? – не поняла Татьяна.
– Джанки! Наркоман!
И сын рассказал, что после выписки из госпиталя у него порою начинались боли в позвоночнике, но он уже не хотел их терпеть, потому что, оказывается, от физических страданий существует прекрасное средство – морфий или другие наркотики. И когда он принимал купленный героин, боль как рукой снимало. А потом он стал покупать наркотики уже для того, чтобы поймать кайф.
Теперь многое ей стало понятно: и пропадавшие из карманов деньги, и запах рвоты – по утрам у него начинались "ломки" и рвало; чтобы перебить этот запах, он все заливал хлоркой.
Но он был таким хорошим, ее мальчик:
– Я пойду лечиться! Завтра же!
Татьяна проревела всю ночь, но утешало одно: завтра утром они пойдут в госпиталь, Гарик пройдет курс детоксификации, вылечится, потом ему сделают операцию, и жизнь образуется. Она имела крайне туманное представление о том, что такое наркотики, и ощущения катастрофы у нее еще не было.
Знала ли тогда Татьяна, что тот госпиталь станет не последним, а только первым кругом ада, через который предстояло пройти ей и ее сыну.
ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ
Сегодня эта квартира хранит явственный отпечаток жизни своего бывшего обитателя-наркомана. И первый след, который сразу бросается в глаза, – это сотни черных дырок, прожженных в линолеуме на полу. Нанюхавшись героина, Гарик закуривал сигарету и засыпал, вернее, погружался в "хай". Сигарета выпадала из рук. Блаженно улыбаясь, он прикуривал вторую, третью... Черные дыры в спальне, в коридоре, на кухне, от них рябит в глазах. А вот – вырванная с мясом дверь кладовки, где на вешалках висела мамина одежда, в которой могли быть деньги. А вот, на наружных дверях, четыре новых врезанных замка и цепочка – чтобы ни он, ни его дружки не смогли открыть дверь и проникнуть в квартиру. Пустая, почти без мебели, комната, пустой шкаф, в котором когда-то висели его кожаные куртки, плащи, костюмы. Но самый жестокий след – это его 56-летняя мать, которая выглядит сегодня глубокой старухой…
Татьяна тяжело встает со стула, открывает холодильник, достает оттуда консервную банку. Предчувствуя пир, виляет хвостом кот Мурзя.
– Собираю пустые банки на улице, чтобы купить ему еду, – Татьяна высыпает коту снедь на блюдце. – Знаете, на всем экономлю – хожу на работу и с работы пешком. Я нищая! Три года назад у меня на счету было пятьдесят тысяч долларов. Теперь, когда иду по улице и смотрю под ноги, – везде вижу пакетики. Я уже ученая, знаю, какие от героина, какие от кокаина.
Внизу слышится визг тормозов, и раздаются какие-то крики. Женщина гасит свет и осторожно отодвигает штору. К дому подъехала полицейская машина.
– Это за ними! Наконец-то! – ликует Татьяна.
Однако в наручниках никого не выводят, и через несколько минут полицейская машина отъезжает. Грустно вздохнув, Татьяна отпускает штору.
В ПЕРВЫЙ РАЗ
Утром они появились в госпитале "Бэс Израэль", но свободных мест там не оказалось. Им посоветовали подождать или поехать в другой госпиталь – "Литтл Нэк". Опять не повезло: медицинскую страховку, которая была у Гарика, там не принимали. Ни с чем возвратились домой.
– Мама, не переживай, я брошу сам! – заверил сын.