– Именно так! – сказал он. – Она же ясно показала, что ей нужны твои деньги! И в таком случае нет никаких причин не доводить дело до конца. Смотри сам! Либо ты окончательно убеждаешься, что она тебя не любит, избавляешься от нее и остаешься свободным как ветер; она уползает и никогда даже не заикается о том, что тут было, и концы в воду, и твои ни о чем никогда не узнают. Либо выходит, что две с половиной тысячи выброшено на шавок, ты вступаешь в несчастный брак – девушка тебя точно возненавидит, как только обо всем узнает; ты лишаешься семьи, а возможно, тебя лишат и наследства за то, что ты на ней женился. И любой тебе скажет: это просто куча неприятностей!
– Ты прав, – печально согласился Ноулетон. – Наверное, ты прав… Но, ах! Как же она тогда на меня посмотрела! Она, наверное, сейчас лежит, не в силах уснуть, и слушает, как там плачет китайчонок…
Эпплтон встал и зевнул.
– Что ж… – начал он.
Но дальше слушать Майра не стала. Подобрав полы своего шелкового халата, в ярости и на одном дыхании она молнией пронеслась по мягкому ковру коридора в свою комнату.
– Боже мой! – воскликнула она, сжав в темноте кулаки. – О, боже мой!
V
Незадолго до рассвета Майра погрузилась в беспокойный сон, который, как ей показалось, продолжался бесконечно. Проснулась она около семи; апатично полежала на кровати, свесив вниз руку, на которой проступили голубые линии вен. Она, протанцевавшая до рассвета не на одном балу, сейчас чувствовала себя очень усталой!
За дверью пробили часы; она нервно вздрогнула, и что-то внутри нее словно оборвалось, – она перевернулась в постели и навзрыд разревелась в подушку; волосы темным нимбом разметались вокруг ее головы. Она – Майра Харпер – попалась на такую дешевую и вульгарную уловку, устроенную тем, кого она считала застенчивым и добрым!
Ему не хватило смелости прийти и сказать ей правду, и он вышел на большую дорогу и нанял людей, чтобы ее запугать!
Между лихорадочными всхлипами она тщетно пыталась постичь, что же должно быть в голове у того, кто так коварно все это устроил. Ее гордость не позволяла ей предположить, что план был придуман Ноулетоном. Идея, скорее всего, родилась у этого коротышки актера, Эпплтона, или же у толстяка Келли, с его кошмарными пуделями. Это все было словами не описать, это было просто немыслимо! Она почувствовала острый стыд.
Но в восемь утра она вышла из комнаты, и, не зайдя позав тракать, пошла в сад, и выглядела она при этом уверенной в себе юной красавицей с холодным взором; слезы высохли, остались лишь легкие тени под глазами. Приближалась зима; твердую землю покрывал иней, серое пасмурное небо как нельзя больше соответствовало ее настроению, действуя неопределенно-успокаивающе. День подходил для раздумий, а ей как раз и нужно было поразмышлять.
Свернув за угол, она неожиданно увидела Ноулетона, сидевшего на каменной скамье в глубоком унынии; голову он уронил на руки. На нем был вчерашний костюм; было очевидно, что эту ночь он провел без сна.
Он не заметил ее, пока она не подошла совсем близко и сухая ветка не хрустнула под ее каблучком, – лишь тогда он устало вскинул голову. Она заметила, что прошедшая ночь перевернула все у него в душе вверх дном: лицо было мертвенно-бледным, глаза покраснели, опухли и выглядели смертельно усталыми. Он вскочил так, словно его вспугнули.
– Доброе утро! – спокойно произнесла Майра.
– Присаживайся! – нервно начал он. – Садись! Я хочу с тобой поговорить. Мне надо с тобой поговорить!
Майра кивнула и, сев на скамейку рядом с ним, обхватила руками колени и прикрыла глаза.
– Майра, бога ради, сжалься надо мной!
Она вопросительно на него посмотрела:
– О чем это ты?
Он издал тяжелый вздох:
– Майра, я совершил нечто ужасное – по отношению к тебе, к себе, к нам! Мне нет прощения – я совершил подлость! Наверное, я сошел с ума!
– Ты хоть намекни, о чем ты говоришь?
– Майра… Майра! – Как и все тяжелые тела, его признание в силу инерции медленно набирало скорость. – Майра… Мистер Уитни – не мой отец!
– Ты хочешь сказать, что он тебя усыновил?
– Нет. Я хочу сказать… Ладлоу Уитни мой родной отец, но тот человек, которого ты знаешь, не Ладлоу Уитни!
– Знаю, – холодно ответила Майра. – Это актер Уоррен Эпплтон.
Ноулетон вскочил на ноги:
– Да как ты…
– Ах, – с легкостью солгала Майра, – я узнала его в первый же день! Видела его лет пять назад в "Грейпфруте из Швейцарии"…
Услышав это, Ноулетон совсем обессилел и вяло сел обратно на скамью:
– Ты знала?
– Конечно! А что я могла поделать? Мне просто стало интересно, что тут вообще происходит.
Он с трудом попытался собраться:
– Майра, я хочу рассказать тебе все!
– Внимательно слушаю!
– Ну, начну с мамы – с моей настоящей мамы, а не той дамы с дурацкой псарней; она не здорова, я у нее единственный ребенок… Ее главной целью в жизни всегда было одно – подобрать мне подходящую партию, а подходящей она всегда считала только партию с положением в английском высшем обществе. Главнейшим разочарованием для нее стало то, что родилась не девочка и выдать своего ребенка за титулованную особу никак не получится; вместо этого она решила затащить меня в Англию, женив на дочке или сестре какого-нибудь графа или герцога. Да что там говорить – перед тем как оставить меня этой осенью в Нью-Йорке без присмотра, она взяла с меня обещание, что я не стану встречаться ни с одной девушкой больше чем дважды. А я встретил тебя! – Он на мгновение умолк и решительно продолжил: – Ты была первой девушкой, которую мне захотелось взять в жены. Ты меня опьянила, Майра! Я чувствовал себя так, словно ты заставила меня любить с помощью какой-то невидимой силы!
– Так и было, – пробормотала Майра.
– Первое опьянение длилось неделю; затем от мамы пришло письмо, в котором она написала, что домой вместе с ней приедет чудесная английская девушка, леди Елена Такая-Сякая. И в тот же день один человек рассказал мне, что до него дошли слухи о том, что я попался в сети к знаменитой на весь Нью-Йорк охотнице за богатыми женихами! И вот эти-то две новости чуть не свели меня с ума. Я поехал в город, чтобы увидеться с тобой и разорвать помолвку; подошел к лестнице в "Билтморе", и смелость меня покинула. Я, как безумный, пошел шататься по Пятой авеню, и там я встретил Келли. Я рассказал ему свою историю, и через час мы выработали этот кошмарный план. Это был его план – все придумал он! Сработало его актерское чутье, и он заставил меня поверить, что это будет самый гуманный выход из положения!
– Договаривай! – решительно скомандовала Майра.
– Все, как нам казалось, шло замечательно. Все: встреча на перроне, сцена за ужином, плач в ночи, концерт – хотя это уже показалось мне слегка чересчур – до тех пор, пока… Пока… Ах, Майра, когда ты упала в обморок перед картиной и я держал тебя на руках! Ты была беспомощна, словно ребенок, и я понял, что я тебя люблю! И тогда я пожалел, что мы все это устроили, Майра!
Последовала долгая пауза; она сидела неподвижно, ее руки все так же сжимали колени. А затем он разразился неистовой страстной мольбой, шедшей прямо у него из сердца.
– Майра! – воскликнул он. – Если вдруг ты найдешь в себе силы простить мне все, что я натворил, я женюсь на тебе сразу же, как только ты этого захочешь; я пошлю к черту всю свою родню и буду любить тебя до конца жизни!
Она надолго задумалась.
Ноулетон встал и принялся нервно ходить взад-вперед посреди сбросивших листья кустов, засунув руки в карманы. Его усталые глаза теперь смотрели жалостливо, с безрадостной мольбой. И она приняла решение.
– Ты абсолютно уверен? – спокойно спросила она.
– Да.
– Очень хорошо. Я выйду за тебя сегодня.
При этих словах все вокруг словно бы опять обрело чистоту, а заботы свалились у него с души, словно камень. Из-за серых туч показалось солнышко, как это обычно бывает "бабьим летом", и сухие ветви кустарника нежно зашуршали на ветру.
– Ты совершил ужасную ошибку, – продолжала она, – но если ты уверен, что любишь меня, то это – главное! Прямо сейчас, с утра, мы поедем в город, возьмем лицензию на брак и съездим к моему кузену – он служит священником в Первой пресвитерианской церкви. Вечером мы уедем на запад.
– Майра! – с ликованием воскликнул он. – Ты – чудо, а я недостоин тебе даже шнурки завязывать! Я заглажу свою вину, обещаю, милая!
И, обняв ее стройное тело, он покрыл ее лицо поцелуями.
Следующие два часа промчались, как одно мгновение. Майра позвонила по телефону своему кузену, а затем убежала наверх собирать вещи. Когда она спустилась вниз, на аллее ее уже ждал чудесным образом материализовавшийся новенький родстер, и в десять утра они благополучно покатили в город.
Они сделали короткую остановку у мэрии, затем наведались в ювелирную лавку, а затем оказались в доме его преподобия Уолтера Грегори на Шестьдесят девятой улице, где постного вида джентльмен с моргающими глазками и легким заиканием гостеприимно их принял, настойчиво предложив им до начала церемонии позавтракать яичницей.
На пути к вокзалу они сделали лишь одну остановку – отправить телеграмму отцу Ноулетона; и вот они уже сели в купе экспресса "Бродвей лимитед".
– Черт! – воскликнула Майра. – Я сумку забыла! Разволновалась и оставила ее у кузена Уолтера…
– Ничего страшного. В Чикаго купим тебе все новое.
Она бросила взгляд на свои наручные часики:
– Как раз успею позвонить ему и попросить, чтобы он отправил ее вслед за нами.
Она встала.
– Только недолго, дорогая!
Она наклонилась и поцеловала его в лоб:
– Конечно, не беспокойся! Буду через пару минут, мой сладкий!
Выйдя из поезда, Майра быстро пробежала по платформе, затем поднялась по стальной лестнице в большой зал ожидания, где ее поджидал мужчина – мужчина с моргающими глазками и легким заиканием.
– Ну, и к-как в-все прошло, Майра?
– Прекрасно! Ах, Уолтер, ты был просто великолепен! Я так хочу, чтобы тебе дали сан – тогда ты сможешь меня обвенчать, когда я и вправду буду выходить замуж.
– Ну, я… Я же п-полчаса п-порепетировал, к-когда ты п-позвонила!
– Жаль, мало было времени! А то бы я его заставила еще квартиру снять и купить туда мебель!
– Гм… – хихикнул Уолтер. – Интересно, как далеко его занесет в его "медовый" месяц?
– Пока не доедет до Элизабет, будет думать, что я где-то в поезде. – Она помахала своим маленьким кулачком огромному мраморному своду. – Ах, и все же он еще легко отделался! Слишком легко!
– Я т-так и не п-понял, ч-чего т-тебе этот п-парень сделал, Майра?
– И надеюсь, никогда не поймешь!
Они вышли на боковую улицу; он поймал для нее такси.
– Ты просто ангел! – просияла Майра. – И я тебе по гроб жизни обязана!
– Что ж, в-всегда р-рад б-быть тебе п-полезным… К-кстати, а ч-что т-ты с-собираешься д-делать со в-всеми этими к-кольцами?
Майра, улыбнувшись, посмотрела на руку.
– Да, задача… – сказала она. – Можно послать их леди Елене Такой-Сякой… Или… У меня ведь всегда была слабость к сувенирам… Уолтер, скажи водителю, чтобы ехал в "Билтмор"!
Комментарии
"Эмансипированные и глубокомысленные"
Еще в январе 1920 г., работая над гранками первого романа "По эту сторону рая", Фицджеральд консультировался с редактором издательства "Скрибнерс" Максуэллом Перкинсом о потенциальной возможности выпуска сборника рассказов.
Первые рассказы для популярных журналов Фицджеральд начал писать зимой и весной 1919 г. в Нью-Йорке, осваивая правила игры на американском литературном рынке. В то время Фицджеральд работал по найму в рекламном агентстве и пытался найти дополнительный источник дохода. Большинство созданных в то время вещей не были приняты редакциями, однако путем проб и ошибок Фицджеральду удалось освоить технологию написания нужных редакторам произведений. Как только осенью 1919 г. первый роман был принят издательством, Фицджеральд принялся немедленно использовать свои свежеобретенные навыки, что позволило ему за несколько месяцев продать в популярные журналы одиннадцать вещей, принесших порядка 3000 долларов – немалую по тем временам сумму. Большая часть этих произведений отличалась "гуляющей" композицией и структурой, строго хронологически развивающимся сюжетом, забавными диалогами и острыми наблюдениями.
Публикация рассказов в журналах позволяла держать имя автора в фокусе общественного внимания, писать рассказы удавалось, в отличие от романов, "приступами", материал не нужно было накапливать долго, а самое главное, рассказы можно было быстро продавать с помощью литературного агента, сразу же получая гонорары.
В конце апреля 1920 г. – не прошло и месяца с момента публикации первого романа – Фицджеральд отправил редактору М. Перкинсу тексты для формирования сборника. Рассказы сопровождало письмо, в котором Фицджеральд предлагал варианты названия книги и пояснял изначальный ее замысел – кроме рассказов в состав сборника он хотел включить и стихи. В то время он рассматривал себя не только в качестве прозаика, но и в качестве поэта, хотя на всем протяжении своей дальнейшей профессиональной карьеры он практически не публиковал стихов. Если бы замысел со стихами был реализован, опубликованная книга могла бы стать чем-то вроде появившегося в 1925 г. первого сборника Эрнеста Хемингуэя "В наше время"; возможно, впоследствии Фицджеральд продолжил бы писать стихотворения – увы, теперь об этом можно лишь догадываться. Каких-либо документов, поясняющих причины отказа от этого замысла, не сохранилось, поскольку весной и летом 1920 г. Фицджеральд жил в Нью-Йорке и общался с Перкинсом лично, а не в переписке.
Для сборника Фицджеральд предлагал следующие названия: "Нас семеро" (имея в виду семь рассказов, которые он сам отобрал для книги), "Слоеный торт", "Табльдот" и "По меню" (в этих "кулинарных" вариантах обыгрывалось разнообразие составляющих сборника "ингредиентов"), "Горько-сладкое" (здесь обыгрывалась смесь эмоций и стилей). Окончательным выбором стало название "Эмансипированные и глубокомысленные", созвучное рекламному слогану, под которым издательство продвигало первый роман ("Книга об эмансипированных, написанная для тех, кто мыслит!"). Название хорошо отражает двойственность получившегося сборника, которая, впрочем, наблюдается и во всем дальнейшем творчестве писателя: книга включает рассказы о молодости и любви, есть в ней и серьезные исследования общества и манер; лучшие тексты представляют собой комбинацию этих элементов.
Сборник вышел в сентябре 1920 г. и до ноября 1922 г. выдержал четыре допечатки тиража; в 1920 г. книга также была издана в Великобритании.
Прибрежный пират
(The Offshore Pirate)
Рассказ написан в феврале 1920 г. и опубликован в еженедельном журнале "Сатердей Ивнинг Пост" 29 мая 1920 г. Это первый из рассказов Фицджеральда, в основе которых лежит фабула покорения героини путем совершения экстраординарного поступка.
Рабочее название рассказа – "Благородный пират"; в первоначальной концовке рассказа выяснялось, что похищение просто приснилось задремавшей на палубе Ардите. В сопроводительном письме литературному агенту Рейнольдсу Фицджеральд назвал рассказ "очень странным" и добавил: "Если считаете, что конец его портит, можете его просто отрезать". И Рейнольдс именно так и поступил, отрезав ножницами часть предпоследней страницы и вовсе убрав последнюю страницу рукописи. Этот отрывок сохранился в архиве литературного агентства; исходная рукопись рассказа завершалась следующей концовкой:
"…Глаза Ардиты медленно открылись. Вокруг было темно и тихо, и она поняла, что стояла, должно быть, глухая ночь. Книга упала с коленей, но рука все еще сжимала остатки выжатого лимона. Она потянулась, зевнула и прислушалась – до нее донеслись шаги на трапе и тяжелое дыхание взбиравшегося по нему дядюшки.
– Фелиция, ты купила мне купальный костюм? – крикнула она.
С трапа донесся голос горничной:
– Ах нет, мадемуазель! В лавке сказали, что у них не бывает модели, которую захотелось мадемуазель!
Показалась голова мистера Фарнэма, затем показался весь мистер Фарнэм, а затем – Фелиция. Мистер Фарнэм холодно кивнул Ардите.
– Тебе не понадобится купальный костюм, – сказал он. – Мы прямо сейчас берем курс на север.
– Ах, закрой рот! – по привычке откликнулась Ардита, а затем повернулась к горничной. – Фелиция! – сказала она. – Это ты мне рассказывала, что видела весной в мюзик-холле чудесный ансамбль под названием "Картис Карлиль и шесть черных малышей"?
– Да! Ах, мадемуазель, они были просто великолепны…
– А скажи-ка мне, – нетерпеливо перебила ее Ардита, – Картис Карлиль – это черноволосый юноша с голубыми глазами? И очень симпатичный?
– Нет-нет, мадемуазель! Нет-нет! Он маленький и страшный как смертный грех. У него седые волосы, а ноги – кривые.
– Н-да, – задумчиво хмыкнула Ардита. – Чертовски забавная штука жизнь, правда, Фелиция?
– О да! – согласилась Фелиция. – Жизнь – чертовски забавная штука!"
Для журнала Фицджеральд переписал конец рассказа: "Последнее предложение Лоример [редактор "Сатердей Ивнинг Пост". – А. Р.] принял всерьез. Одна из лучших моих строчек". Так в журнальной версии текста появился последний абзац:
"И Ардита, будучи девушкой проницательной, без труда догадалась, когда был второй".
Но в книге и эта концовка была заменена на ироничную шутку.
В феврале 1922 г. рассказ перепечатан в английском журнале "Соверен Мэгэзин". Английские версии текстов Фицджеральда по тогдашней практике готовились в адаптированном для английского читателя виде – американский сленг менялся на английский, могли меняться и другие детали; все это делали редакторы без участия автора.
Сюжет рассказа был куплен у Фицджеральда киностудией "Метро Пикчерс Корпорейшн"; "немой" кинофильм "Прибрежный пират" режиссера Далласа М. Фицджеральда (однофамилец) с Виолой Даной и Джеком Малхоллом в главных ролях вышел в 1921 г.; лента считается утраченной. Когда после выхода фильма в 1921 г. выяснилось, что у героини был реальный прототип – красавица из Сент-Пола по имени Ардита Форд, – настоящая Ардита устроила в Сент-Поле прием, "чтобы все посмотрели, какая я в фильме, а какая – на самом деле!".
Скотт Фицджеральд и Зельда Фицджеральд неоднократно признавались, что этот рассказ их самый любимый; в одном из писем Фицджеральд поставил его в своем личном рейтинге даже выше, чем общепризнанный шедевр "Огромный, как "Ритц", алмаз".
"Восстание ангелов" – роман Анатоля Франса, 1914 г.; книга в момент выхода считалась смелой и откровенной.
Статуя "Пробуждение Франции" – монумент американского скульптора Фредерика Макмонниса, прославляющий героизм французов во время Первой мировой войны. Работа над статуей была начата в 1917 г., установлена она была лишь в 1932 г.
Сухой закон – действовал в США с 1920 по 1933 г.
Оппозиционер Джексон – знаменитый генерал армии Конфедерации "Стоунуолл" (или "Каменная стена") Джексон (1824–1863); случайно погиб в сражении у Ченслорсвилля, застреленный своим адъютантом; о его пристрастии к лимонам рассказывают мемуаристы.