Даже больше - узнаваемым с первого взгляда. Я имею в виду, что я не из тех миллионов, кто обожает смотреть шаблонные коп-шоу (алкоголизм - да, разведен - да, партнер погиб - да, долгое выслеживание гениального серийного убийцы - да), но даже я знал каждую черту его скуластого лица.
Когда они стояли там все трое - Джим, Пегги, тоже в кожаных штанах, и Сид, скрестив руки на груди, - я почувствовал ком в горле. Они выглядели как настоящая семья.
У Сид и Джима был традиционный развод - случайные связи (с его стороны), горькие обвинения (с ее) и все большая непереносимость друг друга (с обеих сторон), так что им даже трудно было находиться вместе в одном помещении. Однако они давали друг другу еще один шанс.
Правда, им приходилось бороться за свою любовь. Они познакомились в ее родном городе Хьюстоне, штат Техас, где Джим работал курьером и казался юной впечатлительной Сид невероятно обаятельным почтальоном.
Они поженились, но когда ему не удалось произвести на Америку такое же впечатление, какое он произвел на высокую длинноногую брюнетку, станцевав с ней в винном магазине Юкатана, Джим вернулся на родину, в Англию, поджав свой затянутый в кожу хвост. Она приехала вместе с ним, столкнувшись с нуждой, дождем и обычными оскорблениями представителей иммиграционных властей, которые отказывались верить в то, что они действительно любят друг друга.
Но это была правда. До тех пор, пока Джим после несчастливого периода, когда ему приходилось развозить на дом готовую еду от ресторана "Дабл форчун" на Холлоуэй-роуд, не закрутил с управляющей, сексапильной девицей из Коулуна, что неподалеку от Гонконга. Потом была официантка, уроженка Куала-Лумпура. Потом ее младшая сестра.
- Он с головой ушел в свой член, - объясняла Сид, рассказывая, почему разрушился их брак.
Но теперь я смотрел на Сид и Джима и ощущал, что их близость возвращается. Словно он заново стал за ней ухаживать. А такие отношения зачастую возникают после того, как ваши пути расходятся. Он усмехался ей, чуть ли не застенчивым жестом вытирая пот со лба. Она потянулась и провела по его руке. Нежно, дважды. Лишь на мгновение - никто и не заметит. Но меня этот ее жест настолько потряс, что я едва не отвел глаза. И не смог.
Потому что хотел увидеть, что происходит.
Это было секретное отделение в шкатулке сердца моей жены, где хранилась тоска по прошлой жизни. Тогда она была с единственным мужчиной, за которого вышла замуж раз и навсегда. И у них родилась дочка, соединившая в себе их кровь.
В той жизни не было беглецов из распавшихся семей и бесконечных судебных разбирательств, связанных с разводом, и никто не тащил на судебные заседания растерянных и испуганных детей.
Я смотрел на них, стоящих на улице, и я понял.
Сид - по крайней мере, отчасти - хотела иметь семью без острых калечащих углов. Она не просила о многом.
"И между тобой и мной", - слышал я ее призыв.
Рядом раздался шорох, и появилась Джони. Она залезла на спинку дивана, чтобы выглянуть в окно. Она взяла меня за руку.
- Он такой страшный, - глубокомысленно проговорила Джони. - Этот мотоцикл.
Мы смотрели, как уезжают Джим и Пегги. Сид стояла на улице, пока они не скрылись из виду, а когда повернулась, чтобы идти домой, Джони застучала ладошкой в стекло.
Но Сид ничего не заметила.
- В ваше время все было проще, - втолковывал я старикам, не глядя им в глаза и делая вид, что изучаю бланк ставок во время бегов на ипподроме "Гудвуд". - Отношения между мужчинами и женщинами. Между родителями и детьми. Все было гораздо проще.
Синг Рана обратил на меня взгляд своих мягких глаз, но в нем ничего нельзя было прочесть. Кен не показал и признака того, что что-то слышал.
- Что ты думаешь насчет тридцать третьего, мой старый китайский друг? - спросил он, вглядываясь в "Рейсинг пост". - Насчет Единственного Парня?
Синг Рана повернулся к открытой двери букмекерской конторы. На Эссекс-роуд падала серая морось.
- Да, - кивнул он. - Потому что Единственному Парню нравится мягкий грунт.
Кен задумчиво кивнул, благодаря за мудрый совет. Вытащил из-за дужки очков свой карандашик, помусолил и стал писать. Мне всегда казалось, что этими крохотными, словно детскими, карандашиками пользуются каменщики. Но теперь я видел, что это букмекерские карандаши. Каменщики просто позаимствовали их себе.
- Проще? - отреагировал наконец Кен, с улыбкой глядя в "Рейсинг пост". - Не знаю, как насчет проще. Примитивнее? Я бы сказал "примитивнее". Это я допускаю. Все женщины старались сохранить брак, где их избивали начиная с брачной ночи до дня смерти. Мы не знали понятия "домашнее насилие". Муж мог избить жену просто потому, что слишком перепил в кабаке, или ему не повезло на скачках, или босс обращался с ним как с грязью. Или только потому, что ему так хотелось. Чтобы напомнить ей, где ее место - под его башмаком. А все те мужчины, которые начинали избивать жен в семнадцать лет, продолжали делать это и пятьдесят лет спустя. Они жили с этим, потому что не знали, как еще поступить.
Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на огромный экран, висевший у нас над головой. Лошадей выводили на старт, или как это у них называется. Я еще плохо во всем этом разбирался.
- Я понимаю, почему ты жалеешь о том, что не застал эти времена, - снова заговорил Кен. - Браки, которые являлись приговором к пожизненному заключению. Браки, которые походили на тюрьму. Дети, которых избивали или даже хуже.
- Но дети, - настаивал я, - дети были желанными. Даже если взрослые были униженными и несчастными. Раньше дети были великим благодеянием семьи.
- Иногда, - заметил Кен. - В хороших семьях. В плохих - нет. В наши дни не было сексуального насилия. С нами было кому возиться. Братья. Дядья. Отцы. Все это было. Но некуда было бежать. Некуда податься. Никакого выхода, пока тебя не уложат в деревянный ящик.
Он ткнул своим игрушечным карандашиком мне в лицо, словно позабыв все слова, и я подумал, что все это происходило с ним. О его детстве я ничего не знал. Затем внезапно он усмехнулся, блеснув искусственными зубами, белыми, как кость.
- О да, я помню, - сказал Кен Гримвуд, пихнув локтем Синга Рана, когда на экране появился Долгий Выстрел, разбрасывая гладкими гнедыми ногами комья грязи.
Кен засмеялся, смех перешел в кашель, и я услышал, как в его легких клокочет жидкость.
- Старые добрые деньки, - сказал он.
В фильме, на котором мы оказались неожиданно для себя, поднималась вода в океанах и рушились города. Все это выглядело странно красиво.
Здание Белого дома было снесено подобно мячику для пинг-понга. Эйфелева башня подломилась, как тростинка, уносимая течением. Тадж-Махал, Биг-Бен, Оперный театр в Сиднее - все было смыто с лица земли, словно перхоть.
Начались пожары, огонь пылал так, как, наверное, пылает под адскими котлами. Дым вздымался над каньонами улиц со стенами из небоскребов, подобно тучам во время конца света. Земля раскололась. Человеческая раса гибла, счет шел на миллионы жертв. Дожди хлестали изнасилованную землю.
- Не повезло им с погодой, - прошептал я в темноте, но Пэт не засмеялся.
Я чувствовал, как он ерзает в кресле рядом со мной, без энтузиазма опустошая огромное ведро сладкого попкорна. Через некоторое время я заметил, как у него в руке засветился мобильник.
- Почему ты не смотришь чертов фильм? - довольно резко осведомился я, пытаясь говорить тихо, хотя это казалось довольно устаревшим обычаем, все равно что уступать место в общественном транспорте или открывать дверь перед женщиной.
По всему залу можно было видеть светящиеся в темноте телефонные экранчики, люди наслаждались обедом и вели увлекательные разговоры. Их не могло расстроить даже зрелище конца жизни на Земле.
- Знаешь почему? - спросил Пэт и посмотрел на меня. - Потому что это просто - не знаю - порнография вроде одиннадцатого сентября или что-то в этом роде. Все эти картинки - люди, выпрыгивающие из домов, рушащиеся здания, тучи дыма и пыли на улицах - все это взято из новостей, стопудово.
- Не говори "стопудово", - сделал я замечание.
- Пинок для кретинов, - продолжал он. - Дешевый ужастик для придурков, чавкающих попкорном. Знаешь, о чем я думаю? Меня тошнит, если хочешь знать правду.
- А кроме этого? - спросил я. - Тебе не кажется, что он довольно хороший?
- Быстрорастворимая классика, - презрительно проговорил он.
Я поднялся и стал пробираться по проходу. Наш разговор мог вызвать недовольство сидящих рядом. Все равно что слишком громко разговаривать в библиотеке. Но им, казалось, было совершенно все равно.
Я стоял на улице, глядя на Лестер-сквер и ожидая, не появится ли Пэт. Мы еще никогда не уходили посреди киносеанса.
У нас всегда были видеофильмы. Когда уехала Джина, Пэту было четыре года, и его страсть к "Звездным войнам" еще усилилась. Это был другой мир, где он мог укрыться от мира реального, в котором чувствовал себя неуютно. У него были игрушки - восьмидюймовые Ханы Соло, Люки Скайуокеры и Дарты Бейдеры, защитного цвета модели "Миллениум фэлкон" и звездолетов-истребителей, световые пластиковые мечи, и все это валялось сплошным слоем так, что некуда было ступить.
Но прежде всего это были фильмы, которые он мог смотреть на видео, от которых его невозможно было оттащить и которые мы ходили смотреть в кино на сеансы, где их показывали сразу по два или по три. Раз в год всю трилогию можно было посмотреть в каком-нибудь захудалом кинотеатре Уэст-Энда. "Звездные войны". "Империя наносит ответный удар". "Возвращение джедая". В том возрасте, когда других мальчишек отцы водят на футбол, берут с собой на рыбалку или на другие развлечения, где нет необходимости много разговаривать, Пэт проводил целые часы, сидя в темноте, подкрепляясь "Фантой", изюмом в шоколаде и фантазией за сто миллионов долларов. Кино - это было наше. А теперь, похоже, все близилось к концу.
Он подошел ко мне, мы оба были сконфужены, стремились избежать ссоры. Потому что причины ссориться не было. Внутренний голос говорил мне, что надо просто посмеяться над этим концом света, доморощенным апокалипсисом. Но ни один из нас не улыбнулся.
- В Чайнатаун? - предложил я.
Он скорчил гримаску.
- Я не голоден, - ответил он, глядя на меня из-под челки. Потом опустил глаза на запястье. Он не носил часов. - Завтра в школу. Уже поздно.
Я кивнул, словно все уладилось и говорить больше не о чем.
- Тогда домой, - сказал я, и мне показалось, что я чувствую во рту вкус яда.
Джина открыла дверь.
Она улыбнулась, обняла и поцеловала его, а он проскользнул мимо нее в прихожую. Со мной он не попрощался. Она обратила свою улыбку ко мне. Я продолжал стоять за дверью.
- Что с ним случилось? - спросил я.
Ее улыбка погасла. Я услышал, как он гремит чем-то на кухне. Похоже, собирается ужинать. Так что это его "я не голоден" - полное вранье. Он просто не хотел в Чайнатаун. Не хотел быть со мной.
- С ним ничего не случилось, - сказала она с внезапным холодом в голосе.
"О, я хорошо тебя помню", - подумал я.
- С Пэтом все в порядке, - сказала она. - Он здесь прижился. Они с Питером стали большими друзьями.
- С Питером? С Питером? Кто такой этот хренов Питер?
- Ты не мог бы выбирать выражения? Питер - мой бойфренд.
Я вздохнул:
- Смешно. В сорок лет иметь бойфренда. Ты и Питер встречаетесь? Вы трахаетесь или просто лижетесь? А как у вас насчет петтинга? Господи, Джина, давай уже привыкай к новым терминам. Ты ведь не тинейджер.
Она вскипела.
- Даже сейчас! - воскликнула она. - Неужели это никогда не кончится?
- Кончится, кончится, - ответил я, внезапно испугавшись, что дверь захлопнется у меня перед носом прежде, чем я смогу рассказать ей, что именно я осознал во время печального молчаливого возвращения в Сохо.
Но у нее тоже было что мне сказать.
- Знаешь, в чем твоя проблема, Гарри?
- Просвети меня.
Она вышла за дверь, не желая, чтобы слышал Пэт. Я позволил ей сделать это. Этого никогда не должно было со мной произойти.
- Все просто, когда родитель только один, - сказала она, понизив голос, но отчетливо выговаривая каждое слово. - Несмотря на все твое олимпийски выверенное отчаяние.
Она передразнила меня голосом, совершенно не похожим на мой:
- "О, бедняжка я. О, бедняжка Пэт".
- Олимпийски выверенное отчаяние, - кивнул я. - Мне это нравится, Джина. Это хорошо. Я это запишу.
- Рада, что ты оценил, Гарри. Я живу для того, чтобы ты был счастлив. - Она перешагнула порог двери. - Но, несмотря на всю твою жалость к себе, Гарри, на самом деле тебя все устраивает. Проще, когда родитель только один. Можно играть в великого диктатора. Твое слово - закон. Родитель-одиночка - царь и бог.
- Ну да, - сказал я. - Родители-одиночки - кучка эгоистичных подонков.
- Спокойной ночи, Гарри.
Она вошла в прихожую и попыталась закрыть дверь. Я вставил в проем ногу, похожий на спятившего торгового агента. Джина посмотрела на мою ногу и недоверчиво рассмеялась.
- Я не хочу ссориться, Джина, - заговорил я, подбирая слова. Я понимал, что чувствую, но не знал, как это выразить. В последние дни это происходило постоянно. - Я просто… я не хочу, чтобы его жизнь вертелась вокруг нас.
Джина ждала. Я убрал ногу. Она слегка побаливала.
- Я хочу, чтобы у Пэта была своя собственная жизнь, - сказал я. - Я не хочу, чтобы его жизнь была занята матерью, отцом и тем, что между ними произошло. Нашим разводом. Всем прочим дерьмом. Мы должны дать ему жить собственной жизнью, Джина. Мы перед ним в долгу.
Она улыбнулась и ушла, а я остался стоять, уставившись на закрытую дверь. Я слышал, как дважды повернулся ключ, а потом ее шаги из прихожей в комнату. Она не согласилась. Или, возможно, эта мысль была слишком трудна для ее восприятия.
Мысль о том, что Пэт всегда будет жить под знаком нашей неудачи, это на всю жизнь оставит отпечаток в его сердце, столь же несмываемый, как татуировка в виде слезы.
12
Я стал бояться шагов почтальона.
У меня внутри все падало, когда я слышал, как он тяжело ступает по садовой дорожке, потом раздается металлический стук почтового ящика - и вот они уже там, мои проблемы, красные счета в коричневых конвертах, притаившиеся между меню ресторанов и рекламными проспектами, столь же заметные, как сыпь. Симптомы внезапно навалившейся бедности.
Но хуже всего был белый конверт с письмом от ипотечного банка. И стиль изложения - такой неестественный, такой тусклый, механический ответ базы данных, которая много раз видела неудачников, подобных мне.
"Если Вы испытываете затруднения в оплате ипотечного кредита…"
Сид спустилась по ступенькам, глядя на меня, и я быстро свернул письмо.
- Гарри, - сказала она. - Нам надо поговорить о деньгах.
Я засмеялся и обнял ее.
- Нет, не надо, - заявил я. - Потому что что-нибудь изменится. Что-то всегда меняется.
Она обняла меня за талию. Положила голову мне на плечо. Но не улыбалась.
- Сейчас все не так, как раньше, - сказала она. - Я чувствую это, когда бываю в Сити. Что-то происходит. Тебе нельзя просто взять и устроиться на работу. Мужчине твоего возраста…
Это было подлостью. Я разжал объятия. Теперь никто из нас не улыбался.
Телефон, лежащий у меня в кармане, завибрировал, и я вытащил его. Обычно любой звонок на мобильный вызывал у меня приступ раздражения - хорошая тема для "Оплеухи", подумал я, на мгновение забыв о том, что наше маленькое шоу кануло в Лету, - но теперь я с благодарностью откинул крышку, так как это означало, что мне не надо думать о деньгах.
"Неизвестный абонент", - сообщил телефон, и это была не шутка.
- Вы меня не знаете, - раздался спокойный, интеллигентный мужской голос. - Меня зовут Питер Гроувз. Я… хм… бойфренд Джины.
Сид смотрела на меня. Я отправился в холл.
- Алло? - сказал я.
Меня это вывело из себя. Все это. То, что этот парень вот так запросто берет трубку и звонит мне домой. То, что он называет себя бойфрендом Джины, ни капли не стыдясь и не смущаясь этого. То, что он сейчас явно рядом с моим сыном. Бойфренд, скорее всего, проводит ночь со своей герлфренд, а сын спит в соседней комнате. Как называют это бойфренд и герлфренд? Гость, остающийся на ночь? Детский праздник?
- Меня зовут…
- Да, я понял, - ответил я, выходя в сад. Там я спрятался под карнизом домика для игр. Мне не хотелось говорить с ним у себя дома. - Что вам нужно? - осведомился я.
- Что мне нужно? - Похоже, он растерялся. - Ну, если возможно, я бы хотел с вами встретиться. Поговорить. Обсудить, что происходит, и попытаться найти решение проблем.
Этот язык был мне незнаком. Я не мог на нем говорить. Я почувствовал, как закипает кровь. Во рту пересохло. Я осознавал, что этот спокойный, разумный человек переполнил меня убийственной яростью.
- Я не хочу встречаться, - сказал я, и это прозвучало более мрачно, чем мне хотелось.
Сид стояла в дверях кухни, встревоженно глядя на меня. Ее руки были сложены на груди. Откровенно говоря, этот ее жест всегда разрывал мне сердце. Казалось, что она пытается защититься.
Я услышал, как он вздохнул. Мне это понравилось. Звук его вздоха в моем ухе.
- Я думал, это было бы хорошо для Джины, - проговорил он, убеждая меня. - И для ее сына.
Ее сына. Не "Пэта". Не "вашего сына". Все, что говорил этот парень, ужасно раздражало меня. Но я знал, что встречусь с ним. Это было необходимо.
- О’кей, - сказал я, вспомнив примерно дюжину кафе неподалеку от моего бывшего места работы.
К северу от Оксфорд-стрит, там, где вечная толпа окружает станцию метро "Марилебон", торопясь от Портленд-плейс к Бейкер-стрит. Там было полно кафе и закусочных, и я внезапно ощутил острую тоску по работе. Я назвал кафе на Марилебон Хай-стрит, день и время.
- Меня все устраивает, кроме времени, - ответил он. - Нельзя ли назначить…
- Нет, нельзя, - отрезал я.
Я смотрел на домик для игр Джони. Ночью дверь приоткрылась, и внутри валялось несколько упавших листьев. Я стал выбрасывать их наружу.
- Это вы мне позвонили, помните? - сказал я парню, этому Питеру. - Вы можете или нет?
Тишина.
- Хорошо, - сказал он. - Увидимся там.
- Приходите без оружия и один, - велел я. - Или ваша герлфренд больше никогда вас не увидит.
Снова тишина.
- Шутка, - объяснил я и положил трубку.
Потом вернулся в дом, где меня ждала жена с письмом из банка.