- Ты думаешь, это ответ на все вопросы, - огрызнулась она. - А что, если кто-то не может сопротивляться травле, Гарри? Что, если этот кто-то слишком вежлив, или слишком робок, или слишком одинок? Что тогда?
- Не знаю, - ответил я. - Думаю, тогда тебя макают головой в унитаз.
Мистер Уайтхэд поднял руки, подобно консультанту по семейным отношениям, прося слова.
- Мы отрицательно относимся к случаям травли в Рамсей Мак, - сказал он.
Пэт фыркнул, горько улыбнувшись, и в первый раз за все время мне показалось, что директор сейчас кого-нибудь убьет.
- Вы исключены на неделю, молодой человек, - заявил он, сердито ткнув "Паркером" в моего сына. - Я уверен, что вы не нарочно ударили мистера Джонса и что в последующие четыре года вы будете хорошим и прилежным учеником. - Он покачал головой. - Не знаю, что происходит с тобой в этом году, Патрик. Но если ты не исправишь свое поведение, то у школы не останется другого выхода, как исключить тебя насовсем.
На лице Пэта появилась едва заметная улыбка. Он взглянул на мать.
- Мы думали о том, чтобы сменить школу, - сообщила директору Джина. - Мы с мужем давно не живем вместе.
Директор кивнул:
- Я так и подумал.
Неужели это так заметно? Я не верил, что ссорятся и язвят только разведенные пары. Я думал, что так делают все.
Мистер Уайтхэд покачал головой.
- Но это важный год для Патрика, - сказал он. - Экзаменационный год.
- Что же, значит, это произойдет после экзаменов, - ответила Джина. - Возможно.
- Я смотрю, вы все продумали, - проговорил я, переводя взгляд с бывшей жены на сына. - Когда мы начали думать о том, чтобы сменить школу? - Они не смотрели мне в глаза. - Потому что я не припомню такого разговора.
- Моему сыну трудно ездить в школу через весь город, - продолжила Джина, не обращая на меня внимания. - К тому же его здесь травят. А теперь еще и это исключение.
Она опустила глаза, а потом робко взглянула на директора. Ах, Джина. Она все еще умела очаровывать. Директор положил "паркер" на стол.
- Я надеюсь на ваше понимание, - негромко проговорила она.
- Что же, - ответил мистер Уайтхэд, - дайте мне знать о своем решении. Но я настоятельно рекомендую вам подождать до конца учебного года.
- Спасибо, - сладким голосом ответила Джина, словно ей сказали: "Давай, детка, делай все, что пожелаешь".
Но моя кровь кипела. Новая школа? Кто упоминал хоть словом о новой школе?
- Хулиганы есть на каждой спортплощадке, - сказал я, невосприимчивый к магии ресниц Джины. - На каждой спортплощадке в каждой школе страны. Всегда найдется кто-нибудь. - Я покачал головой. - Он не может просто сбежать. Ничего не выйдет.
- Хочешь, чтобы он со всеми дрался? - спросила она, словно я был психопатом. - Он не такой, как твой отец, Гарри. И знаешь что…
Проблема в общении с бывшими супругами состоит в том, что они точно знают, что ранит вас больше всего.
- Ты тоже не такой, - сказала она.
Пэт и директор отвернулись. Им явно было неуютно находиться в одном помещении с нами.
Мы задержались у школьных ворот, держа в руках ключи от машин, едва сдерживаясь, чтобы разойтись, не наговорив друг другу еще больше гадостей. Я дрожал от холода. Зима, похоже, не собиралась заканчиваться. Я посмотрел на Джину.
- В Сохо есть хорошие школы? - спросил я.
Она с неприязнью взглянула на меня:
- А здесь они есть?
- Рамсей Мак не такая плохая, - ответил я. - Держит уверенное первое место по пальбе и ножевой резне.
Ее губы сжались.
- Думаешь, смешно?
Я перевел дыхание. Может, предложить ей кофе? Или выпить пива и сыграть в дартс? Глупо даже думать об этом. Но я больше не хотел сражаться с Джиной. У меня была жена. Я мог сражаться дома с ней. Зачем мне расходовать энергию на эту чужую женщину? Но разумеется, я знал ответ на этот вопрос. Из-за мальчика. Без сына Джина и я счастливо жили бы на разных планетах.
- Мы вместе во всем этом, - сказал я и чуть было не дотронулся до ее руки.
К счастью, я вовремя опомнился.
- Вместе, - изумленно проговорила она. - Ну да - как два паука в банке.
Я оглянулся на школу, куда в этот непонятный день вернулся мой сын. Два урока математики и макание в унитаз? Оскорбительные записки и избиения за гаражами? Собирание рюкзака и начало исключения? Я отвернулся, пристыженный, спрашивая себя, когда я утратил силу защищать его.
- Я должна была сказать о переводе в другую школу, - проговорила Джина, слегка оттаяв. - Извини, Гарри, правда извини. Но здесь ему плохо.
"Ему здесь было хорошо до тех пор, пока ты не решила вторгнуться в нашу жизнь", - подумал я.
Но ничего не сказал, внезапно почувствовав себя опустошенным. Единственное, что осталось от нашей любви, - способность ссориться из-за чего угодно.
- Ты когда-нибудь думал о том, - спросила Джина, - на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы остались вместе? - Она слегка улыбнулась, но я понятия не имел, что скрывается за этой улыбкой. - Ты не задумывался, что бы случилось, Гарри, если бы ты не трахал все, что движется, а я бы не ушла?
- Красиво сказано, - пробормотал я, сделав долгий выдох, а потом долгий вдох, вспомнив прошлое без проблем, несломанное и прочное прошлое, с маленьким белокурым мальчиком, сногсшибательной молодой матерью и гордым талантливым отцом, который любил их обоих и никогда не думал, что они убегут, когда он отвернется.
Я увидел все это, делая вдох и выдох, но это зрелище тут же ускользнуло от меня, словно попытка вспомнить сон, исчезнувший после пробуждения. Я не любил женщину, стоявшую сейчас передо мной. Я любил Сид. Я любил мою жену.
Я посмотрел в голубые глаза Джины. Они оставили меня равнодушным.
- Нет, - ответил я.
Я забыл о больницах. Об ожидании. О бесконечно отвратительном чае. О невероятном бюрократизме по отношению к смертельно больным. О том, как скучно находиться в комнате ожидания смерти. Кен и я сидели возле кабинета доктора. Он изучал "Рейсинг пост", а я читал книгу Мэтью Паркера "Монте-Кассино".
"Только реки крови, пролитые при Вердене и Пашендейле, или же наиболее жестокие битвы Второй мировой войны на Восточном фронте могут сравниться с Монте-Кассино. Величайшее наземное сражение Европы, Кассино стал наиболее горьким и кровавым боем западных союзников с немецким вермахтом среди всех фронтов Второй мировой войны. Что касается немцев, многие неудачно сравнивают его со Сталинградской битвой".
- Я, пожалуй, поставлю на Лаки Сью в Хейдок-паркс, два к тридцати, - сказал Кен скорее самому себе, чем мне.
- Папа, - раздался женский голос.
Мы подняли глаза и увидели, что по коридору торопливо идут Трейси и Иэн. Им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить мужчину, везущего на специальной тележке пробы крови в дребезжащих бутылочках, но они не переставали улыбаться отцу.
- Прости, мы опоздали, - сказала Трейси. - Пробки.
- Хангер-лейн просто кошмар, - добавил Иэн. - Людей - как сельдей в бочке.
Кен хмыкнул и вернулся к своей "Рейсинг пост".
- Вы немногое пропустили, - сказал он.
Я отправился за чаем для нас четверых. Когда я вернулся, они все еще ждали доктора. Трейси рассказывала о каком-то гомеопатическом шарлатанском снадобье, о котором только что прочитала, а Кен, закатив от скуки глаза, смотрел в одну точку ей за плечо. Иэн нервно улыбался, пытаясь смягчить ситуацию.
- Очень горячий, - предупредил я, расставляя белые пластиковые чашки. - Подождите пять минут.
Но Трейси продолжала увлеченно щебетать о волшебном средстве против рака. Она сделала большой глоток огненного чая и подскочила, как от испуга.
- Я ведь сказал, что надо немного подождать, - попенял я.
Она повернулась ко мне.
- Простите, напомните мне, - поинтересовалась она, - что вы здесь делаете?
- Трейси, - проговорил ее брат, ручаюсь, не в первый раз.
Я взял свою горячую дымящуюся чашку и спокойно ответил:
- Я привез сюда вашего папу.
- И не только, - хихикнул Кен. Он свернул "Рейсинг пост" и посмотрел на меня. - Он ищет своего отца.
Я ничего не ответил. Я держал книгу и чай. Он был еще слишком горячий, чтобы его пить. Но я все равно поднес чашку к губам, чтобы сделать хоть что-нибудь.
- Он ищет своего отца, но здесь его не найдет, - продолжал Кен.
Он выразительно мотнул головой.
- Он умер, твой папа, - сообщил он мне. - Здесь только я и моя опухоль.
Внезапно он оживился:
- Звучит совсем как песня.
И начал напевать на мотив песенки "Я и моя тень":
- Я… и моя опухоль… бредем по авеню.
Трейси закрыла лицо руками.
- Папа, - проговорила она. - Пожалуйста. Не надо.
Кен улыбнулся:
- Можно говорить что хочешь, когда тебе копают могилу.
Он раздраженно махнул рукой.
- Ну, началось, - проворчал он. - Опять слезы. Ниагарский водопад.
Иэн заплакал. Он причитал, по его большому круглому лицу текли огромные слезы. Я сглотнул ком в горле. Отвернулся. Потом взглянул на Кена.
- Твой отец умер, - повторил старик. - Понимаешь?
- Понимаю, - ответил я и выпил чай одним глотком.
Медсестра высунула голову из-за двери и возвестила:
- Мистер Гримвуд!
Кен поднялся, поправил галстук и одернул пиджак.
- Я здесь, мисс, - ответил он.
Я смотрел, как Гримвуды исчезают за дверью врачебного кабинета. Кен повернулся и поманил меня, чтобы я тоже вошел вместе с ними.
- Зачем ему идти? - сердито спросила Трейси. - Он не член семьи.
- Да ладно тебе, - хихикнул Кен. - Пусть повеселится.
Трейси покачала головой и прикусила губу. Брат похлопал ее по руке, и мы все вместе вошли в кабинет, где доктор показал нам рентгеновский снимок легких старика, черных от первичных опухолей и туманных от жидкости, скопившейся у него в груди.
Доктор был очень любезен. Он пододвинул к Трейси и Иэну коробку салфеток "Клинекс", когда те зарыдали. Он рассказал нам, что только двадцать процентов случаев заболевания раком легких подвергаются хирургическому вмешательству, и очень терпеливо объяснил, почему химиотерапия и лучевая терапия не подходят для лечения пожилых людей на такой поздней стадии болезни. То есть он объяснил, что надежда есть. Но не сегодня, не в этом кабинете и не для этого старика.
- У вас есть около девяти месяцев, - сказал доктор.
Иэн и Трейси приподнялись на стульях и крепко обнялись.
Я сжал книгу обеими руками.
Но Кен Гримвуд сидел с сухими глазами.
- Спасибо, доктор, - сказал он. - Можно мне теперь идти домой?
В тот день я действительно разглядел в нем твердость духа. Не ту твердость, которой я всегда восхищался - которая придавала ему и другим людям, как он, силы противостоять нужде, войне, раку и смерти, - а другую твердость, наверное, лучше назвать ее жесткостью, которая держала его детей на расстоянии, а жену немного в страхе, неважно, насколько сильно она любила.
Словно что-то внутри его навсегда застыло и никогда не оттает и до этого никогда не добраться. Возможно, это было одно и то же - твердость духа и жесткость, и, возможно, это всегда было одним и тем же.
Наверное, он чувствовал, что моего отца там нет, но мне казалось, что мой старик что-то бормочет мне. Я почти ощущал его дыхание с запахом "Олд спайс", "Олд Холборн" и коричневого эля. И я видел его - десять тысяч раз видел, как он ужинает перед телевизором, держа тарелку на коленях, и помнил один особый вечер, когда его лицо окаменело от ярости, потому что я сказал ему, что мой брак распался, а потом, ближе к концу, я помнил вечера, когда он лежал в больничном отделении, весь обколотый морфином, но все равно неустрашимый, твердый, как гранит, совершенно не переносящий слез и любых прикосновений.
Поэтому старик Кен ошибался.
Мой отец был здесь, и ему было хорошо.
15
Мы с Сид были дома одни.
Это был один из тех редких моментов покоя, которые иногда снисходят на любое занятое семейство. Когда у вас вдруг оказывается свободное время, а в доме тишина и все дети разбежались.
Субботнее утро, и внезапно оказалось, что сегодня мне нечего делать. Пэт прислал короткую эсэмэску, отменив наш поход в Дом кино на режиссерскую версию фильма "Мост слишком далеко". Пегги отправилась на занятия сальсой. А Джони еще не вернулась от подружки, у которой осталась ночевать.
Я поставил две чашки кофе на маленький столик в гостиной. На столике лежал каталог с солидным кухонным оборудованием - холодильники, в которых можно хранить столько канапе, чтобы накормить тысячу гостей, и тому подобное.
Я уселся на диван с экземпляром "Рейсинг пост".
Мне было хорошо. Спокойно. Я обратил внимание на заметку о том, что Призрак Марли плохо выступил в трех последних стартах, но сейчас он немного сбросил вес и собирается участвовать в бегах 1235 в Лимерике.
"Интересно, - подумал я. - Очень интересно".
Сид вошла в комнату, вытирая полотенцем волосы, мокрые после душа. Она была босая, полуодетая, длиннорукая, со стройными жеребячьими ногами, в белых шортах и черной майке. Включая фен в розетку, она опустилась на колени перед большим зеркалом, висящим на стене, и выпятила в мою сторону попку.
Зеркало было немного похоже на те, какие обычно висят в танцевальных классах. Зеркало, которое закрывает собой стену и дает тебе возможность увидеть все. И я увидел, как изменилось за эти годы тело моей жены. Она округлилась, появилось больше складочек. Это сделало время. И ребенок.
Мне нравилось, какой она была раньше, и мне нравилось, какой она стала теперь. Как бы то ни было, сейчас она мне нравилась больше. Сид всегда была очаровательной, но она из тех женщин, которые с возрастом еще больше расцветают. И она выглядела потрясающе в своих белых шортиках и черной майке, с мокрыми растрепанными волосами. Я почти забыл о Призраке Марли, который будет участвовать в бегах в Лимерике.
Она увидела, что я смотрю на нее, и улыбнулась мне в зеркало.
- Что? - засмеялась она.
Словно она не знала.
Я пересек комнату и оказался рядом с ней. В руке была зажата "Рейсинг пост". Сид покачала головой и включила фен. Я опустился на колени рядом с ней, чувствуя на лице струю горячего воздуха. Ее черные волосы разлетались в стороны, мокрые и блестящие. Я отбросил газету в сторону и дотронулся до ее волос кончиками пальцев.
- Хочешь, помогу? - предложил я, глядя на ее голые ноги.
Мускулы на ногах Сид выделялись особенно отчетливо, когда она стояла на коленях.
- Хочешь высушить мне волосы? - спросила она. - Спасибо, но у меня тоже получается неплохо.
Я ткнулся носом в ее щеку, и волосы защекотали мне нос и рот.
Я заговорил голосом Барри Уайта.
- Знаешь, беби, неважно, сколько раз я сушил тебе волосы, мне этого все равно недостаточно… - Я покачал головой, подражая этому великому человеку. - Недостаточно, беби.
Сид выключила фен.
- Чего ты хочешь? - спросила она и наклонила голову, когда я поцеловал ее в губы.
Чудесный поцелуй, как всегда было и будет. Она гладила мои руки, мы стояли на коленях, касаясь друг друга лбами, и смотрели в зеркало друг на друга.
- Утром в субботу? - спросила она. - Ну, давай.
- Почему нет? - сказал я. - Никого нет. Мы сто лет женаты. Должны получать удовольствие там, где можем.
В ее глазах появилось то томное, понимающее выражение, которое я так любил.
- Тебе ведь не надо принимать те маленькие голубые таблетки? - осведомилась она.
Такие щедрые сексуальные похвалы всегда меня возбуждали.
- Правда, если мы успеем до полудня, - уверил я.
Она засмеялась:
- Значит, у нас есть еще шестьдесят минут.
Я снова заговорил голосом Барри Уайта:
- Это хорошо, беби, потому что ты ведь знаешь, я мужчина с заводом на шестьдесят минут.
- Обещания, обещания, - поддела она, отложила фен в сторону и обвила меня руками за шею.
Мы покатились по полу, и я то и дело прекращал целовать ее, чтобы взглянуть на нас в зеркало. Сид тоже посматривала в него. И то, что мы там видели, вызывало в нас еще большее желание поцелуев.
Мы были уже совсем готовы перейти к делу, когда Сид вскрикнула:
- Ой!
К ее спине что-то прилипло.
Она перевернулась на бок и отлепила с себя смятую "Рейсинг пост".
Она нахмурилась. Потом усмехнулась.
- "Рейсинг пост"? - спросила она с неподдельным супружеским изумлением. Она держала газету между большим и указательным пальцами, словно собиралась провести судебную экспертизу. - С каких пор ты начал читать "Рейсинг пост"?
На самом деле я начал читать эту газету довольно давно. Она просто не замечала.
- О, - сказал я. - Почитываю иногда.
Я поцеловал ее в шею, в лоб, в ушко.
Но ее смех стал натянутым. Трудно оставаться в настроении, когда кто-то так смеется.
- Весело, - сказала она.
Вы замечали, когда кто-то говорит: "Весело", это никогда, даже отдаленно не забавно? Сказать "весело" - значит окончательно убить юмор. И все остальное. Я перекатился на спину. Сид скрестила ноги и начала перелистывать страницы "Рейсинг пост".
Некоторое время спустя я понял, что она смотрит на меня.
- Что ты делаешь? - спросила она. Сид больше не улыбалась. Веселье закончилось. Без следа. - Ты ведь не… Я не верю, Гарри. Ты ведь действительно не… играешь на деньги?
Я сел.
- Я никогда не думал об этом как об игре на деньги, - сказал я. - Это просто - ну, ты понимаешь. Небольшие ставки. Так, для смеху.
Она встала, поправила белые шорты. Тяжело опустилась на диван. Глотнула кофе, продолжая изучать "Рейсинг пост", словно там могли открыться темные тайны моей души. Потом со стуком поставила на столик чашку с кофе. Он расплескался по столику.
- Для смеху? - переспросила она. И снова повторила, более громким голосом: - Для смеху?
Я поднялся с пола и взял свой кофе как раз в тот момент, когда она швырнула в меня каталог кухонной техники. Он слегка задел мою руку, но мне показалось, что в меня бросили тяжелый телефонный справочник или большой кирпич. Я чертыхнулся и чертыхнулся снова, потому что почти весь кофе выплеснулся мне на рубашку и джинсы.
- Господи, Сид, - выговорил я, поставил чашку и вышел, чтобы почистить одежду.
Она направилась вслед за мной.
- Ты видел все эти счета в верхнем ящике? - спросила она. - Все эти счета красного цвета, Гарри? Счета за газ, электричество и всякое подобное дерьмо, на которое нам нужны деньги?
Я подошел к раковине и сдернул с крючка кухонное полотенце. Все было бесполезно. Надо было сменить одежду, принять душ, начать сначала.
- Я собираюсь пойти на работу, - сказал я. - А пока ее ищу, я собираюсь получить ссуду. В банке. Я все время тебе об этом говорю.
Я повернулся, чтобы выйти, но она преградила мне путь.
- Да, ты все время об этом говоришь, - сказала она. - Все, что ты делаешь, - говоришь мне. Говоришь, что все под контролем и что завтра все будет хорошо. Как говорят твои чертовы англичане? Кормить обедами? Вот на что похожа моя жизнь с тобой, Гарри. Ты все время кормишь меня обедами.
Я протиснулся мимо нее, радуясь тому, что детей нет дома.