В окно кухни я видел, как его озаряет свет уличного сенсорного фонаря - немного неуклюжие конечности, растрепанные волосы. Он посмотрел на дом, словно о чем-то вспоминая. Потом фонарь погас, и я видел только силуэт сына, освещаемый лунным светом и оранжевым заревом, которое вечно висит над городом.
Я почти совсем расслабился. Он пришел, ужинал вместе с нами, и все было так, словно ничего не изменилось. Я слышал доносящуюся сверху музыку Пегги. Слышал, как Джони полощет рот в ванной. Я смотрел, как Сид моет кастрюлю, и когда она закончила, я взял ее влажную руку и прижал к своему лицу.
- Спасибо, - сказал я.
- Не говори глупостей, - улыбнулась она. - Я рада его видеть.
Потом ее улыбка погасла. Она выглянула в сад. И я тоже это увидел. Тусклый красный огонек во рту Пэта.
Словно поняв, что за ним наблюдают, он скользнул в домик для игр. Но даже внутри маленького деревянного домика можно было различить в темноте красный огонек у губ сына, который то разгорался, то потухал.
- Он курит? - спросила Сид.
Я покачал головой.
- Я об этом ничего не знаю, - ответил я и хотел было выйти в сад, но Сид удержала меня.
- Давай я с ним поговорю, - предложила она. - Лучше, если ему об этом скажу я.
Я смотрел, как она идет.
Я увидел, как ее длинноногая фигура пересекла сад и вошла в домик. После недолгого пребывания там она вернулась, держа в руке нечто, испускающее в темноте слабый красный свет. Она ворвалась в дверь. Я никогда не видел ее такой рассерженной. Я немедленно узнал этот тошнотворно-сладкий запах. Она подняла в руке влажную самокрутку, и ее глаза засверкали.
- Марихуана в домике для игр! - воскликнула она. - Великолепно! Курить марихуану в домике для игр!
В дом ворвался Пэт, слезы струились по его лицу, подбородок дрожал. Такого вряд ли можно ожидать от опытного наркомана, превратившего в притон игрушечный домик сестры.
Я окликнул его, но он пробежал к входной двери. Я пошел за ним. Джони появилась в дверях ванной, в ее руках вибрировала электрическая зубная щетка. Пегги была на лестнице. Я оглянулся на Сид. Она покачала головой. Косяк был потушен, но она продолжала держать его в руке.
Входная дверь открылась и тут же с грохотом захлопнулась.
Я снова позвал его. Потом побежал за ним. Я бежал по улице, не выпуская его из виду, но, оказавшись на Холлоуэй-роуд, я его потерял. Должно быть, он вскочил в автобус или в такси. Я шел по улицам, пока не понял, что он уехал. Я снова и снова набирал номер его мобильного, но слышал только автоответчик. Потом я вернулся домой.
Прошло довольно много времени. Джони уже лежала в постели. В комнате Пегги смолкла музыка. Единственные звуки, которые я слышал, были шум посудомоечной машины и приглушенный встревоженный голос жены, говорящей по телефону. Увидев меня, она положила трубку.
- Ошиблись номером, - сказала она.
Лгунья.
13
Даже родители выглядели по-разному.
Мы одинаково дрожали, стоя у грязной боковой линии, февральский ветер продувал насквозь наши зимние пальто, мы притопывали ногами от холода, ожидая появления команд. Но среди всех сразу же можно было отличить родителей, плативших по три тысячи фунтов в семестр за обучение своих детей в UTI, колледже при Техническом университете, от мам и пап школы Рамсей Мак. Они выглядели так, словно покупали не другое образование, а другую жизнь.
Мы выглядели беднее. Толще. Бледнее - хотя среди нас было много представителей других рас. Наши волосы были более тонкими и редкими, у многих виднелись лысины или проплешины. Их волосы были длинными и блестящими, все в великолепных завитках и колечках - особенно у пап. Мы выглядели не совсем как взрослые - многие с аляповатыми татуировками, в футбольных майках - особенно матери. И их было больше - семей UTI, которые размножались, подобно изнеженным кроликам. Младшие братья и сестры резвились у ног своих богатых родителей, некоторые матери держали на руках грудничков. Вы подумаете, что хотя бы в этом мы могли бы их превзойти, что у родителей Рамсей Мак могло быть больше детей. Подумаете, что мы можем лучше производить потомство. Но, как видите, родители UTI оставались вместе. А мы, Рамсей Мак, разводились. Я сделал глубокий вдох, ощутив запах их плавательных бассейнов, и почувствовал острый укол хлора и зависти.
Кучки родителей рассеялись вокруг всего поля, отовсюду раздавались крики болельщиков, пока команды выходили на площадку. Колледж в майках в красную и черную полоску, а Рамсей Мак - в белых. Кроме Пэта, который сутулился позади товарищей по команде, словно желая уменьшиться в росте и размерах. На нем была ярко-оранжевая майка, черные шорты и носки. Плюс бутсы фирмы "Предатор", тщательно вычищенные. Он отлично выглядел. Я засмеялся и шумно зааплодировал. Уничтожь этих богатых испорченных подонков, подумал я, в спортивном смысле.
На поле выбежали UTI. Они начали разминаться, пинать мячи и делать упражнения на растяжку. Рамсей Мак были медленнее, угрюмее, вели себя так, словно были выше всего этого. Я узнал некоторых из них. Уильям Флай стоял впереди, как бомбардир команды. Рябое лицо Прыщавого мелькало поблизости, он на удивление сосредоточенно и красиво подбивал мяч, не давая ему коснуться поля. Когда Пэт бросил свое полотенце позади ворот и надел перчатки, невысокий темнокожий юнец, стоящий позади, глубоко затянулся "Мальборо лайт". Рефери, огромный рыжебородый человек, весь в черном, повернулся к нему, сверкая глазами.
- Немедленно брось сигарету, Патель! - рявкнул он.
Это был легендарный учитель физкультуры школы Рамсей Мак. Джонс Психопат собственной персоной.
Мальчик уронил сигарету, раздавив ее подошвой бутсы и смущенно ухмыльнувшись. Учитель физкультуры смотрел на него, пока он не присоединился к товарищам. И тут я увидел ее.
Элизабет Монтгомери и старшекурсник из колледжа, которому на вид было около восемнадцати, сидели рядом. Его рука небрежно обнимала ее за плечи, ее рука скользнула под его красно-черный пиджак.
- Давай, UTI! - крикнул он, а Элизабет Монтгомери повернулась спиной к полю и прижалась к нему еще крепче.
Патель, продолжая покашливать после сигареты, натянул рукава на ладони, чтобы согреться, и стал посылать мячи в ворота Пэта. Мой мальчик касался их над планкой, посылал за стойку ворот, ловил их хорошо и уверенно, всем телом оборачиваясь вокруг мяча. Совсем скоро он уже был весь покрыт грязью, вспотел, его дыхание паром застывало на холоде.
Пора было начинать.
Пэт вытер пот со лба и низко наклонился, внимательно глядя на то, как UTI бросились вперед. Лицо Джонса Психопата раскраснелось, он был весь поглощен происходящим на поле. Элизабет Монтгомери томно восседала, спрятавшись под красно-черным пиджаком своего мужественного бойфренда. Пэт ее не замечал.
Номер девять UTI был для наших проблемой - здоровенный белокурый парень с малыми умениями, но большим старанием. Он несколько раз ставил блоки, пробиваясь к самому центру, пока номер девять Рамсей Мак - Уильям Флай - не сбил его сзади скользящей блокировкой. Прозвучал протестующий свисток судьи. Оба девятых номера корчились от боли. Когда они встали на ноги, Джонс Психопат показал Флаю желтую карточку.
- За что, сэр? - спросил Флай, протягивая руки вперед - сама воплощенная невинность. - За что? За что? За что?
Патель и Прыщавый составляли удивительно ловкую пару защитников. Они побежали к своим соответствующим боковым линиям и стали изводить защиту UTI перекрестной подачей мяча, уводя их подальше от вратаря. Но Уильям Флай был медлительным и неуклюжим, гораздо лучше он умел заехать локтем кому-нибудь в лицо, чем добежать, чтобы перехватить и подать мяч, и если мяч не падал ему на голову или на правую бутсу, то он спотыкался и падал, а поднимаясь, выкрикивал ругательства в адрес Пателя и Прыщавого и призывал Джонса Психопата к справедливому правосудию.
Теперь мяч снова был у девятого номера UTI, который пробирался через центр защиты Рамсей Мак. Мимо одного защитника, другого, с преследующим его Уильямом Флаем, который сдался, добравшись до центрального круга, сопя и сквернословя.
Я посмотрел на Пэта. Он выгнулся, словно кот, готовый схватить добычу. Патель и Прыщавый держались поблизости от крайних нападающих и переглядывались в ожидании каких-нибудь действий друг от друга. Но было слишком поздно. Номер девять UTI уже был возле незащищенных ворот, занося правую ногу над мячом, скривив рот, и брекеты на его зубах блеснули в бледном зимнем свете.
Он ударил.
Мяч медленно полетел по дуге в сторону ворот. Пэт поднялся на цыпочки, готовый взять его, и быстро метнул взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что рядом никого нет и ему никто не помешает.
И тут он увидел ее.
Свою истинную любовь под пиджаком другого.
Ее короткая юбка задралась еще выше.
Высокие каблучки вонзились в грунт восхитительного поля UTI.
Всего один миг.
Но его оказалось достаточно, чтобы отвести глаза от мяча и сосредоточиться на девушке. Когда Пэт снова посмотрел на мяч, тот уже летел к нему и над ним, и он прикрыл глаза от солнца, дико размахивая руками в воздухе и пытаясь поймать мяч, который ударился о его макушку и угодил прямо в ворота.
Скандал.
Родители словно сошли с ума. UTI, ликуя, со всех сторон напрыгивали на своего девятого номера, в то время как Патель бросился на землю, колотя кулаками по грунту. Прыщавый побежал к Пэту, выкрикивая оскорбления.
Пэт возился внутри сетки, ища мяч. Когда он вытащил его, перед ним стоял Уильям Флай.
- Болячка, - проговорил он. Я прочитал это по его губам. - А ты действительно Болячка, верно, Сильвер?
Пэт швырнул мяч ему в лицо.
Он попал Флаю по носу, и у того потекла кровь, а этот громила толкнул вратаря обратно в ворота и начал избивать его кулаками и бутсами. Пэт съежился при нападении, отступил в заднюю часть ворот и скорчился в сетке, как пойманный зверек.
Я выбежал на поле и помчался к воротам. Но Джонс Психопат был уже там, между ними, растаскивая их в стороны.
Потом вытащил красную карточку и показал ее обоим. Уильям Флай с отвращением отвернулся, сорвал с себя белую майку Рамсей Мак и под неодобрительные крики бросил ее на землю. Но Пэт запутался в сетке. Он старался не расплакаться, пытаясь освободиться. Джонс Психопат ухватил его за шиворот оранжевой майки и вывел в шестиметровую зону.
- Пошел вон, - сказал он. - Удаление с поля, Болячка.
И тогда Пэт его ударил.
Яростный короткий удар, которого Джонс Психопат, возможно, легко избежал бы, если бы смотрел на Пэта. Но мой сын, видимо, был этого недостоин. Поэтому удар оскорбленного до слез мальчика пришелся Джонсу Психопату прямо в подбородок в тот самый момент, когда он отвернулся. И учитель рухнул на землю, как мешок очень красного картофеля.
Пэт не заплакал. Я был рад этому. Побелевший от потрясения, он уже не мог плакать. Он собрал из-за сетки свои принадлежности - бутылку для воды "Предатор", пляжное полотенце "Предатор", запасную пару перчаток "Предатор" - и перешагнул через распростертую фигуру Джонса Психопата.
Он не смотрел на меня, проходя мимо.
Он не смотрел ни на кого.
Но когда он проходил мимо Элизабет Монтгомери и ее бойфренда, семестр обучения которого стоил три тысячи фунтов, могу поклясться, я увидел - она в восторге.
14
Я следил за женой.
На самом деле это довольно сложно. В фильмах все выглядит гораздо проще. Там только надо нырнуть в какую-нибудь дверь или спрятаться за газетой, когда преследуемый оборачивается, на мгновение что-то заподозрив.
Но на самом деле все было совершенно не так.
Сид ехала в своем фургоне "Еда, славная еда". Я двигался следом в своей машине, натянув для маскировки одну из вязаных шапочек Пэта и выждав пять минут после ее отъезда.
Мне казалось, что будет сложно держаться неподалеку. Но это оказалось не проблемой. Как только мы добрались до Холлоуэй-роуд, Сид плотно застряла в утренней пробке, и я оказался от нее в опасной близости. Чтобы не догнать ее, мне пришлось пропустить один зеленый свет, вызвав гнев автомобилистов, едущих сзади.
Она сказала, что поедет к подруге, - великолепно неопределенная цель. Возможно, она не хотела лгать мне в лицо. Возможно, так они все говорят.
Я висел у нее на хвосте, натянув до бровей вязаную шапку, глядя на капот ее машины и на ее затылок - волосы высоко подняты, открывая шею, - и поражался ее удивительно прямой осанке, и чувствовал в себе оцепенелую боль при одном только взгляде на нее, и отворачивался каждый раз, когда она смотрела в зеркало заднего обзора.
Я не хотел, чтобы это было правдой.
"О, Сид, - думал я, - я так тебя люблю!" Но потом мне пришлось сосредоточиться, потому что я чуть не задел автобус, сворачивающий к Кентиш-таун.
Потом я ее потерял.
В огромном гудящем скоплении машин на Арчвэй она нажала педаль газа на желтый свет - дерзкая девчонка! - и мне тоже пришлось рвануть вперед, не обращая внимания на велосипедистов, которые ехали, грозя кулаками и выкрикивая страшные проклятия в адрес автомобилистов с правом преимущественного проезда.
За перекрестком движение стало более плотным. Дорога пошла вверх, унося Сид на лондонские холмы.
Затем она скрылась из виду.
Но это было уже неважно, потому что еще кое-что отличало жизнь от фильмов.
Я точно знал, куда едет Сид.
Это был большой белый дом на Белсайз-парк. Чудесные соседи. Чудесная архитектура. Чудесная жизнь.
Улица была тихой, спокойной и богатой. Слишком богатой для того, чтобы миролюбиво отнестись к пребыванию на ней человека в черной круглой шапочке, скрывающегося в тени мощных деревьев. Поэтому я решил проехаться вокруг квартала. Но и это было рискованным делом - юноша, выгуливающий с полдюжины изнеженных собачонок на поводках, остановился, глядя на то, как я уже в третий раз объезжаю квартал. Но когда я вернулся на прежнее место, юноша с собаками уже скрылся из виду. Остались только я, дом, где жил Джим Мейсон, и жуткое осознание того, что Сид сейчас там, с ним. Я припарковался в конце улицы. Спустя час входная дверь открылась.
Спрятавшись за старым деревом, я смотрел, как они выходят. Сначала Сид, скрестив руки на груди, словно прячась от жестокого мира. А за ней он, Джим, склонив свою красивую голову, совершенно серьезный. Либерти, его пассии из Манилы, нигде не было видно.
Что же, неудивительно.
Вот так меняется мир.
На верхней ступеньке Сид повернулась к нему. Я затаил дыхание, ожидая, что они поцелуются, но вместо этого они обнялись - нет, скорее прижались друг другу, словно оберегая один другого от падения. И это было гораздо хуже.
Я не знаю, что было дальше, потому что я не стал смотреть. Я сел в машину, развернулся и поехал обратно той же дорогой, какой приехал сюда, вниз с лондонских холмов, с огромной черной дырой измены в груди, показывая два поднятых вверх пальца сумасшедшим велосипедистам, полуослепший от слез.
Мы втроем сидели перед кабинетом директора - вся семья снова в сборе.
Джина, Пэт и я - когда в последний раз мы вот так сидели все вместе? За пределами памяти, в другой жизни. Может быть, на семейном ужине, еще до развода? Но нет - потому что тех трех человек уже давно не существовало. Молодого мужа и отца. Его высокой ослепительной жены. Гордых родителей сына с хохолком на макушке, сходящего с ума по "Звездным войнам". Где они теперь? Неизвестно. Но явно не перед дверьми кабинета директора.
Школьные звуки, школьные запахи. Смех и угрозы. Еда и хлорка. Пэт погрузился в кресло и сидел неподвижно, словно пытаясь исчезнуть, словно впал в кому, и единственным признаком жизни были редкие быстрые взгляды на проходящих мимо старших школьников - наглых парней с жестким взглядом, казалось в любой момент готовых совершить преступление, девушек в коротких юбках, несущих свою сексуальную энергию как жетон начальника полиции. Они уничижительно посматривали на мальчика, сидящего со своими престарелыми мамой и папой, но я не мог сказать, означали ли их взгляды все или ничего.
Джина была невозмутима, странно безмятежна, учитывая обстоятельства. Предельно вежливо поговорила с секретарем директора - придется подождать, мистер Уайтхэд задерживается, Джина с улыбкой понимающе кивнула, ни грана беспокойства и раздражения, образцовая мамаша до кончиков ногтей.
И пока мы проводили время, ожидая вызова в кабинет, я чувствовал странное ликование - во мне переливалась дикая, безумная радость.
Мне казалось, это потому, что Пэт дал отпор. А может, и не только поэтому. Потому что я просто сидел здесь вместе с сыном и его матерью и перед нами мелькнул призрак нашей старой доброй, давно потерянной семьи, совсем как умерший родственник, увиденный во сне.
- Мистер Уайтхэд примет вас сейчас, - сказала нам пожилая секретарша, взглянув слезящимися глазами поверх очков, глядя сквозь нас, но Джина заулыбалась и рассыпалась в благодарностях, вежливо давая понять Пэту, что пора очнуться, а мне - что надо подняться с кресла и что мы вдвоем должны последовать за ней в кабинет.
Он был очарователен. Я не имею в виду, что нам предлагали чай с печеньем, но директор был довольно дружелюбен, хотя и викториански строг, и не смотрел на нас, как на пыль, оттого что мой сын врезал учителю физкультуры. Думаю, каждый день он видел вещи гораздо хуже.
- Мы очень серьезно относимся к любым формам оскорблений членов преподавательского состава, - заявил он, переводя взгляд с обеспокоенных родителей на провинившегося ребенка.
Пэт смотрел через плечо в окно, с огромным интересом изучая совершенно пустую спортивную площадку и футбольное поле за ней, словно все происходящее его ничуть не касалось.
- Это была случайность, - быстро проговорил я, и Джина резко повернулась в мою сторону.
- Действительно случайность, - не очень уверенно продолжил я. - Он не хотел.
Я посмотрел на сына.
Пэт пожал плечами.
- Какая разница, - сказал он. - Все они все равно ненавидят меня.
- Как ты себя чувствуешь, Патрик? - спросил мистер Уайтхэд, и я с изумлением осознал, что ему, похоже, наш сын действительно симпатичен.
Пэт кивнул, все еще поглощенный созерцанием пустой спортплощадки:
- Я в порядке, сэр.
- У тебя так хорошо шли дела, - сказал директор. - Японский был твоим любимым предметом.
- Да, сэр, - подтвердил Пэт, не глядя на него.
И я увидел, что мальчик приготовился выдержать сегодня все, но не был готов к тому, что с ним будут говорить ласково.
Директор даже улыбнулся:
- Я припоминаю, что ты был звездой в… театральной студии?
Пэт наконец взглянул на него:
- В Клубе латерального мышления, сэр.
Мистер Уайтхэд кивнул. Потом посмотрел на Джину, на меня и улыбнулся еще шире.
- Честно говоря, я себе даже не представляю, чем они занимаются в Клубе латерального мышления, - признался он.
Все нервно засмеялись.
- Я тоже! - воскликнул я, и в моем голосе прозвучали истеричные нотки.
- Его травили - дети и взрослые, - сказала Джина и взглянула на Пэта, и на мгновение мне показалось, что она сейчас велит ему сесть прямо. - И эта травля происходит уже довольно долгое время.
- Ему надо учиться не давать себя в обиду, - сказал я, и она повернулась ко мне.