С чего это она вдруг вообразила, что Амели творческая личность? Просто потому, что в ее глазах творчество является высшей ступенью самореализации. Ей кажется, что у нее нет никаких талантов. Она была бы не прочь развить какие-нибудь свои творческие наклонности, но не находит в себе таковых. Для нее это стало своего рода комплексом.
Она смотрит на Тристана и внезапно замечает, что он постарел. Она знакома с ним только два года, но замечает, что в нем что-то переменилось. Появилась какая-то грузность. Сколько же ему лет? Он еще молод. Всего два года назад он был "центром притяжения". Ее привлекала в нем та легкость, с которой он притягивал к себе людей, всеобщая симпатия, которую он так легко умел вызывать.
- Ты любишь ее?
- Что?
Он мрачно на нее смотрит. Она хорошо знает этот взгляд и боится его.
- Я просто спросила, любишь ли ты ее? Всего-то.
- Я понял…
- Уверена, она-то тебя любит. А ты, ведь ты просто не способен обидеть…
Его раздражение проходит, а на лице появляется выражение лукавой нежности, что-то женское:
- Ты ревнуешь?
Он смеется. Не зная, как реагировать, она тоже принимается хохотать.
17.
Амели лежит с закрытыми глазами и борется со сном. Она рассказывает ему, что раньше вовсе не мечтала стать воспитательницей. Тристан трогает ее лоб, у нее жар.
- Сперва я хотела преподавать французский. Я поступила на филологический. Однажды, в марте, я работала в учебном центре, проводившем дополнительные занятия для отстающих учеников. Они были выпускниками коллежа. Занятия продолжались неделю. Понимаешь, тогда я впервые оказалась в роли преподавателя. Я немного волновалась. Днем я проводила занятия, а по ночам готовилась на завтра. Я уже и не помню программы. Но тогда я действительно выкладывалась "на все сто". В последний день под конец занятия я почувствовала такое облегчение. Я отлично справилась, понимаешь? Тогда это имело для меня огромное значение. Понимаешь, мне казалось, что я сумела их заинтересовать. Я немного волновалась, спросила, сколько времени (я забыла часы). Они мне ответили: "Пять часов!" Ну вот и все, пора прощаться. Они встали, и через пару мгновений класс опустел. Я оставила им свой номер телефона, так, на случай, если кому-нибудь что-то понадобится. Затем, не помня себя от счастья, я собрала свои вещи и пошла в учительскую. Тут-то мне и повстречался директор. Это было ужасно. Он смотрел на меня в упор, будто ждал объяснений. Я ничего не могла понять, как вдруг увидела часы в холле, и мне сразу все стало ясно. Они обманули меня: было только пятнадцать минут пятого. Они хотели поскорее смыться. Лично мне было все равно, я даже могла их понять. Но мне кажется, что именно тогда я впервые по-настоящему поняла, каково это - быть одной.
- К чему ты мне все это рассказываешь?
- Так. Не знаю. Просто.
18.
Очень часто Амели вела себя непоследовательно. Боли в желудке не проходили. Тристан укорял себя в том, что не особенно старался сделать ее счастливой. В мае они расторгли договор об аренде квартирки, в которой прежде жила Амели. В очередной раз он пошел против своих принципов. Несмотря на то что уже некоторое время она там не жила, отказаться от этой квартиры означало придать их отношениям почти официальный статус, почти что "окончательный". Тогда, словно пытаясь избежать неизбежного, Тристан предложил подыскать квартиру побольше. И через несколько недель они переехали в просторную студию на улице Верней, 34. Завершив переезд, они созвали друзей отметить новоселье. Один из приглашенных, Пьер, только что купил корабль под названием "Лафкадио". Выпили за оба приобретения. "Лафкадио" - персонаж из романа Жида "Подземелья Ватикана". Пьер пересказал знаменитую сцену "бескорыстного действия", когда Лафкадио, ехавший поездом в Рим, без всякой причины, под влиянием невесть какого каприза, решил выбросить в окно своего попутчика.
Вечером, лежа в постели, Тристан представил, что едет в том поезде. При мысли о той жизни, о которой он мечтал и которая постепенно проходила мимо, у него защемило сердце. Приключение - это безумный поезд, мчащийся вдаль, тогда как он остается стоять на перроне. Амели спала. Он смотрел на нее, не зная, что именно он испытывает к ней. Взять и выбросить ее в окно? В одном он был уверен - что уже начинал скучать по своей прежней квартире.
На следующий день он зашел в книжный купить роман Жида. Он открыл книгу, как в детстве открывал Библию - наугад, и тут же наткнулся на фразу, которая его глубоко потрясла: "Улица Верней, тридцать четыре, повторял он на ходу; четыре плюс три будет семь: счастливое число". Совпадение показалось слишком невероятным. Первое потрясение сменилось паникой. Казалось, случай воздвигает невидимые застенки. Он решил ничего не говорить Амели, которая наконец-то выглядела счастливой и спокойной.
Но радовалась она недолго. Скоро боли в желудке вновь напомнили о себе. Что-то случилось, но Тристан так и не понял что. Застукала ли она его с другой? Это казалось ему маловероятным. Однажды у нее случился приступ прямо на работе. Настолько серьезный, что вызвали Тристана, который сразу же отвез ее к врачу. Но тот ничего не обнаружил.
"Желудок - очень чувствительный орган, - объяснил доктор. - Некоторое время стоит воздержаться от острого. Я выпишу вам лекарства, и, если через три недели боли не пройдут, придется проводить более глубокое обследование".
Но и через три недели обследование не дало никаких результатов. Амели почти надеялась, что у нее обнаружат язву. Поскольку боль, причина которой не названа, еще невыносимей. На основании анализов врачи заключили, что боль вызвана причинами психологического характера. Униженная, Амели ничего не говорила.
Доктор отвел Тристана в сторону. "Она непременно должна заботиться о себе. Нет ли у нее каких-либо проблем? Самочувствие может ухудшиться…"
На обратном пути они не проронили ни слова. Тристан думал о том, что ему сказал врач. Ему хотелось защитить ее. Но от чего? От самого себя? Краем глаза он наблюдал за ней. Догадывалась ли она о его изменах? Но как бы она могла про них узнать? Эти мысли вертелись у него в голове всю дорогу. Он, как обычно, ехал быстро.
19.
Загорается желтый свет, Тристан давит на газ. Вжавшись в сиденье, Амели пристегивается ремнем безопасности. Он пролетает перекресток на всех парах, и машина, чуть не въехавшая ему в правый бок, яростно гудит им вслед.
"Он же знает, что я ненавижу такой риск, - думает она. - Ведь смерть секундное дело, отвлекся - и все".
Чуть дальше, на Риволи, прямо перед ними опять включается желтый, но Тристан и не думает тормозить.
- Тормози! - вырывается у нее.
Тристан удивлен ее тоном. Она почти прокричала это. Ему вовремя удается затормозить.
- Ты что, убить нас хочешь? - добавляет она тише.
Он ничего не отвечает.
20.
Они возвращаются домой, Амели сразу уединяется в кухне. Подходит к окну и, прильнув к стеклу, смотрит вдаль. Она чувствует себя слабой и униженной. Ей показалось, что доктор говорил с ней как с сумасшедшей. Скоро она превратится в обузу для Тристана. Она больше не желает идти к этому доктору.
На глаза снова наворачиваются слезы. Она закрывает глаза. Она ненавидит себя за свою плаксивость. Ей хочется все отрицать, быть сильной и сделать Тристана счастливым. Возможно, она немного наивна. Но ведь никто же не сможет точно сказать, как отличить наивность от чистоты? Она всегда верила, что жизнь будет похожа на сказку. Но где же они - все эти замки, чары, волшебники?
Сегодня она уверена в том, что у него есть другие женщины. Иногда она представляет, как он изменяет ей, и слезы тут же застилают ей глаза. Они, должно быть, сперва встречаются на обыкновенной вечеринке, как миллионы людей каждый день. Потом он приглашает ее поужинать, затем провожает домой. Амели хорошо представляет себе ситуацию: они останавливаются у ее дома, она еле заметно кивает ему головой - само собой, это приглашение. Она предлагает зайти что-нибудь выпить. Все эти картинки так и стоят у нее перед глазами. Снова и снова она "прокручивает" в голове всю ситуацию, чтобы понять, с какого же момента он стал ее обманывать.
Она вспоминает про баночку крема, которую нашла в его шкафчике в первое утро. Ей стоило серьезней отнестись к такому знаку. Она начинает ненавидеть его радостную, животную беззаботность, его диковатую развязность, перед обаянием которых - уж ей ли не знать - слишком многие женщины не могут устоять.
Тристан стоит у кухонной двери. Амели поворачивается к нему спиной, она не хочет, чтобы он видел ее в таком состоянии. Он подходит к ней, кладет руку на плечо. Легким движением она отстраняется.
- Что происходит?
Она не знает, что ему ответить. Желудок все еще ноет.
- Мне нужно принять лекарства.
Она пытается отойти, но он обнимает ее.
- Что такое?
Она чувствует, как печаль подкатила комом к горлу.
- Мне кажется, что ты меня больше не любишь, - наконец произносит она сквозь слезы.
- Ты сама не понимаешь, что говоришь. Ты - самая прекрасная вещь в моей жизни…
- Спасибо за "вещь", - отвечает она, шмыгая носом.
21.
Она продолжает следовать рекомендациям врача, но вскоре понимает, что все напрасно. Ей становится все хуже.
Тристан уже не знает, что делать. Что?! Может ли он отказаться от женщин? Иногда по утрам Амели не способна идти на работу. Директор школы, в прошлом преподаватель, временно заменяет ее. А она целый день проводит в постели. Порой Тристану кажется, что она умирает.
Он с самого утра у себя в кабинете, просил не беспокоить, не подходит к телефону. Он хочет побыть один, пока не примет окончательного решения.
Он смотрится в зеркало и улыбается безупречности своего отражения. Странно, но при таком освещении он выглядит лет на десять старше. Но он намного моложе и талантливее коллег и знает это. Кстати, он ненавидит людей, с которыми работает. Так зачем же он выбрал эту профессию? Возможно, ему удалось бы добиться в жизни большего, сумей он побороть свой страх перед потерей каких-то возможностей, - это ведь все равно что согласиться отсечь кусочек себя. Отсечь необходимо, тихо произносит он, но что?
В юности, в студенческие годы, он уже сталкивался с тем, что неспособен понять, какой бы он хотел видеть свою жизнь. Он втайне завидовал тем, кто, не имея таланта или же имея призвание, не задавался подобными вопросами. В институте он спокойно плыл по течению. Эта бесстрастность была, пожалуй, единственным, что предопределило его поступление на юридический факультет, а затем и участие в гонке за дипломами, благодаря которым он смог поднять себе цену в глазах окружающих. Теперь он стал уважаемым человеком со средствами. Это хорошо. Профессиональный успех казался ему самым достижимым из благ, поскольку тут все зависит только от тебя. Но ничто не могло сравниться с теми страстями, которые можно было изведать с женщинами, - такие задачи больше отвечали его внутренним запросам.
Он всегда считал, что в двойной жизни есть некая прелесть. Да, некая изысканность. Но он не мог отрицать гротескную бездарность собственной. Что?! Он жил с женщиной, которую никак не мог полюбить, он изменял ей, не желая жертвовать личной жизнью и тем самым мучая ее. Ему просто не хватало любви, вот и все. Он всегда мечтал о жизни беспокойной, героической, полной страстей. Но эпоха героев осталась в прошлом.
Любовь могла бы стать избавлением, но эта старинная безделушка никак не совместима с современным образом жизни. Мы постепенно утратили простоту нашей жизни. А нежности, которой мы обычно довольствуемся, оказывается недостаточно, равно как и умиления. Умиление начали принимать за любовь, тогда как это не более чем карикатура.
Мы умиляемся женщине, когда считаем, что она достойна быть любимой, но при этом не любим ее.
22.
Оставить ее? Возможно, это выход. Но причинять кому-то страдание - все равно что страдать вдвойне. Надо обладать огромным мужеством, чтобы добровольно разочаровать кого-то. Стоило ему представить Амели в слезах, и всякое желание порвать с ней исчезало. Что ей сказать? Что он несчастен? Что ему нужна прежняя свобода? А что он станет делать с этой вновь обретенной свободой? Без всякого сомнения, пустится в новые авантюры. Но Амели, что станет с ней? Ничего. Он стал частью ее самой. Уйти означало бросить ребенка на обочине дороги, лишить его пищи. При этой мысли у него от ужаса мурашки по спине побежали. От тоски она была способна на все. Часто сила слабых заключается именно в том, что они способны вызывать в других чувство мнимой вины. В любом случае, создавалось ощущение, что из ловушки нет выхода.
Одно время Тристану казалось, что все терзавшие его сомнения пройдут, что с приходом зрелости он сумеет согласовывать свою жизнь со своими желаниями. Сегодня он смотрел на вещи иначе. Точнее говоря, сами вещи заставили иначе на них взглянуть. Все трудные годы своей неоперенной юности, годы сомнений и максимализма, годы, от которых в голове у него осталось лишь смутное, мучительное воспоминание, сегодня казались ему самыми прекрасными в его жизни. И наоборот, те годы, что он провел расслабленно, как душевнобольной, гоняясь за удовольствиями, теперь казались особенно безобразными. От чего-то нужно было отказаться. На мгновение он почувствовал к себе, к своей жизни искреннее отвращение. Да, нужно было отказаться.
Но вот от чего?
23.
Он ясно ощущает, что в его мире что-то сломалось. Прежде он встречался с женщинами, просто наслаждаясь жизнью, стремясь утолить свой зверский аппетит, свою болезненную ненасытность. Но теперь все изменилось. Он знает, что прямым следствием его удовольствий являются страдания Амели. Таким образом, отныне его радости жизни, обремененные грузом моральной ответственности, обретают совершенно иное звучание и пахнут развратом. Порой он встречается с женщиной даже не имея особого желания. Словно им движет некая деструктивная сила, некая внутренняя потребность, похожая на тягу к совершению преступлений. Что же ему на самом деле нужно?
В любом случае, ему уже не вернуть того ликования, которое сопутствовало началу их отношений. Он даже немного подавлен. Кажется, жизнь мало-помалу утратила свою остроту.
Амели по-прежнему больна, под глазами у нее синяки, ее мучает слабость, она грустит, кажется, вот-вот сломается, и Тристан знает, что всему виной он. Он довел ее до столь болезненного состояния, в котором он только и может по-настоящему ее любить. Он понимает, что убивает ее и она не станет этому противиться.
Наверно, разум заключается в умении объединять противоречивые идеи, не теряя при этом способности жить, думать, действовать. Понимать, к примеру, что все обратится прахом, и при этом верить в будущее, как ребенок, который еще не понимает, что такое смерть. И вот он больше не в силах так жить. Две его жизни совершенно несовместимы. Хотя он чувствует себя неспособным выбрать что-либо одно, он таки должен сделать этот выбор.
В геометрии "сферой" называют замкнутую поверхность, все точки которой одинаково удалены от центра.
Тристан словно бы оказался заключенным внутрь сферы, поскольку все объекты его желаний находятся на одинаковом удалении от его "я". При этом ему никак не удается понять, что же именно он предпочитает.
Эта сфера - символ незрелости современного человека. Она удерживает его внутри, как ребенка в утробе матери, и, пребывая в этой постоянной неуверенности, мы пытаемся обрести собственное "я".
"В начале было Слово, - написал святой Иоанн. - И слово было Бог". Но что же божественного в начале? Возможно, новорожденный гораздо ближе к Богу, чем любой другой человек, будь он хоть святым. Ибо ребенок - это сплошной потенциал. Для него еще все возможно, так как еще ничто не начато. Современного же человека, на мой взгляд, преследует навязчивое желание оставаться в этом состоянии до конца дней своих. Я бы хотел, чтобы для меня еще все было возможно. Не отказываться ни от одного из потенциальных вариантов. Мы дошли до того, что желаем всего и одновременно с этим - прямо противоположного. Но желать и того, и другого разом означает не желать ничего вообще и утратить связи с реальностью.
Мы хотим эту женщину и всех остальных; эту жизнь и все прочие, кардинально от нее отличающиеся. Мы исступленно ищем тот мир, где еще ничто не воплотилось, где до рождения остался один миг. Но так как это абсолютно невозможно, то мы становимся предельно жестоки и к самим себе, и к окружающим.
24.
Сейчас ему хотелось уйти с работы, но он ждал некого Николя Кутюрье, которому сам назначил встречу. Он думал взять его на работу в свою контору. Если верить анкете, Николя было двадцать восемь лет. Тристан находил, что он выглядит много моложе. Его округлое лицо прямо-таки светилось невинной свежестью. Тристан почему-то испытывал к нему симпатию и сострадание. Кстати, лучшего друга Тристана тоже звали Николя.
Он пришел вовремя. Его проводили к Тристану в кабинет. У него была натянутая улыбка, та гнусная улыбка, которую приходится нацеплять в присутствии людей, наделенных большей властью. Он пытался быть раскованным, с излишним воодушевлением пожал Тристану руку, но тут же осекся и сел. Горячо поблагодарил за предоставленную возможность встретиться. Казалось, он всем сердцем предан делу.
Тристан согласился с ним во всем, даже не торгуясь. И под конец спросил, когда Николя сможет приступить к работе.
- Через месяц, как и было оговорено, - ответил он.
- Мне сказали, вы уезжаете в свадебное путешествие…
- Совершенно верно. Через неделю я уезжаю в Бразилию.
- Очень хорошо.
Тристан внимательно на него посмотрел. Он видел, как радовался этот человек. В конце концов, свадьба вкупе с новой должностью - достаточный повод для радости.
Что у него за жизнь? Сейчас, наверно, он немедля пойдет домой и перескажет своей молодой жене всю их беседу в подробностях. "Я поставил свои условия, а босс и глазом не моргнул!" Она будет счастлива за него, а он, видя ее счастье, станет гордиться собой. И назавтра они отправятся в IKEA покупать мебель.