На завтрак Роза нажарила детям оладий.
– Скажи, что именно происходит с этой индейкой? – спросил Мэйкон.
– Я же объяснила: готовится на низкой температуре. Дэнни, тебе с джемом или сиропом?
– Так ли? – усомнился Мэйкон.
– Капаешь, – сказала Роза Либерти. – Ну что тебе, Мэйкон? Я прочла заметку о приготовлении мяса таким способом и решила, что он сгодится и для индейки…
– Для мяса способ, может, и хорош, но твоя индейка нас угробит, – сказал Мэйкон.
– В конце готовки я добавлю температуру!
– Нагрев потребуется мощный. Без автоклава тут не обойдешься.
– Или без ядерной вспышки, – радостно подхватил Дэнни.
– Вы оба сильно ошибаетесь, – сказала Роза. – И потом, кто здесь кухарка? Обещаю, все выйдет – пальчики оближешь.
Пальчики пальчиками, но выглядела птица неказисто: скукоженная грудка, тусклая иссохшая шкурка. Когда Роза триумфально внесла индейку в столовую, блюдо вызвало восторг лишь у тех, кто не знал его предысторию, – у Джулиана и миссис Барретт, Розиной подопечной старушки. Первый ахнул, вторая засияла улыбкой.
– Жаль, соседи мои этого не видят! – воскликнул Джулиан. Сегодня он был в синем пиджаке с медными пуговицами, щеки его блестели, точно отполированные.
– Знаете, тут все не так просто, – сказал Мэйкон.
Роза испепелила его взглядом.
– Нет, стол, конечно, замечательный. Можно наесться одними салатами. Пожалуй, я так и сделаю. А вот индейка…
– Чистая отрава, – закончил Дэнни.
– Что-что? – переспросил Джулиан, а улыбка миссис Барретт разъехалась еще шире.
– Мы опасаемся, что температура готовки была не вполне верной, – пояснил Мэйкон.
– Неправда! – перебила Роза. – Получилось превосходно.
– Миссис Барретт, отведайте салатов! – прокричал Мэйкон. Он решил, что старуха глуховата.
Но та, видимо, все слышала.
– Может, позже, – сказала она. Улыбка ее не угасала. – Что-то нет аппетита.
– А я вообще вегетарианка, – заявила Сьюзан.
– Я тоже, – вдруг сказал Дэнни.
– Как тебе не стыдно, Мэйкон? – вознегодовала Роза. – Индейка удалась! Столько трудов!
– По-моему, выглядит восхитительно, – сказал Джулиан.
– Но вам неизвестны другие случаи, – вмешался Портер.
– Какие?
– То были просто неудачи, – вскинулась Роза.
– Ну да, – кивнул Портер. – Либо экономия. Ясное дело, ты не любишь выбрасывать продукты. Лежалая свинина, куриный салат, всю ночь простоявший в тепле…
Роза села. В глазах ее блестели слезы.
– Это подло! – проговорила она. – Но вам меня не провести. Я знаю, зачем вы это затеяли. Хотите опорочить меня перед Джулианом.
Джулиан, похоже, оторопел. Из нагрудного кармана он вытащил платок, да так с ним и застыл.
– Задумали его отвадить! Каждый из вашей троицы профукал свой шанс, и теперь вам угодно, чтоб и я свой проморгала. Ну уж нет! Я знаю, что к чему. Да возьмите любую песню, что гоняют по радио, любую мыльную оперу. Там главное – любовь. В мыльной опере появляется новый персонаж, и сразу возникают вопросы: в кого он влюбится? Кто ответит ему взаимностью? Кто сойдет с ума от ревности? Кто разрушит собственную жизнь? А вы хотите меня этого лишить!
– Господи боже мой, – пробормотал Мэйкон, пытаясь уследить за ее логикой.
– Вы прекрасно знаете, что с индейкой все в порядке. Но вы хотите, чтоб я и дальше вам готовила, вела хозяйство, вы боитесь, что Джулиан в меня влюбится.
– Чего?
Роза вместе со стулом отъехала от стола, вскочила и выбежала вон. У Джулиана отвисла челюсть.
– Только посмей заржать, – сказал Мэйкон.
Но тот так и сидел с разинутым ртом.
– Даже не вздумай.
Джулиан сглотнул.
– Наверное, мне надо пойти к ней? – спросил он.
– Нет, – сказал Мэйкон.
– Но она вроде как…
– С ней все хорошо! Просто великолепно.
– Угу.
– Ну, кому печеной картошки?
За столом пробежал шумок, вид у всех был несчастный.
– Бедная девочка, – сказала миссис Барретт. – Я себя чувствую просто ужасно.
– Я тоже, – сказала Сьюзан.
– Джулиан? – Мэйкон звякнул ложкой. – Картошки?
– Мне, пожалуйста, индейку, – твердо ответил Джулиан.
В эту секунду Мэйкон его почти любил.
– Ребенок-то и разрушил наш брак, – говорила Мюриэл. – Смешно это, если вдуматься. Сперва из-за него мы поженились, потом из-за него разошлись, а в промежутке из-за него же ссорились. Норман не понимал, почему я все время торчу у Александра в больнице, – дескать, он же не соображает, что я рядом, чего туда ездить-то? А я там болталась с раннего утра до позднего вечера, сестрички меня не гнали. "Мы когда-нибудь вернемся к нормальной жизни?" – спрашивал Норман. Ну, вы понимаете, о чем это он. Якобы все мои мысли только об Александре, об остальном – недосуг. А сынок как будто поселился в больнице, буквально, столько хворей в нем нашлось. Видели б вы счета за лекарства. У нас была неполная страховка, и счетов этих набралось на тысячи-тысячи долларов. В конце концов я пошла работать в больницу. Просилась в медсестры, но мне отказали и взяли санитаркой – в палатах убирать и все такое. Мусор выносить, полы мыть…
Мюриэл и Мэйкон выгуливали Эдварда на Демпси-роуд, надеясь встретить велосипедиста. Мюриэл держала поводок. Если появится велосипедист, сказала она, и Эдвард на него кинется или хотя бы пикнет, она так его одернет, мало не покажется. Об этом она предупредила в самом начале прогулки. Мол, не фордыбачьте, все это во благо собаке. Мэйкон надеялся, что в критическую минуту не забудет ее наставление.
Была пятница после Дня благодарения, с утра город присыпало снежком, но морозец не случился, и пороша превратилась в слякоть. Небо, казалось, начинается в двух футах над головой.
– Одна больная, миссис Бримм, – рассказывала Мюриэл, – ко мне прониклась. Кроме тебя, говорит, никто мне слова не скажет. А я к ней приходила и рассказывала об Александре. Что врачи говорят, будто шансов у него немного, некоторые даже удивляются, что я еще на что-то надеюсь, когда у ребенка хворь на хвори. Рассказывала о Нормане, как он себя ведет. Прям словно повесть в журнале, говорила миссис Бримм. Когда ее выписали, она звала меня к себе домработницей, но из-за Александра я отказалась.
В конце улицы показался велосипедист – девушка в куртке, из-под которой выглядывала униформа "Баскин Роббинс". Эдвард навострил уши.
– Держитесь так, точно мы не ждем никаких неприятностей, – сказала Мюриэл. – Шагайте себе, даже не смотрите на него.
Девушка, худышка с маленьким серьезным лицом, катила им навстречу. Когда они поравнялись, от нее явственно пахнуло шоколадным мороженым. Эдвард принюхался, но с шагу не сбился.
– Ай, молодец! – похвалил его Мэйкон.
Мюриэл лишь прищелкнула языком. Казалось, примерное поведение пса она воспринимает как должное.
– И вот наконец-то Александра отпустили домой. Он ни капельки не подрос. Весь морщинистый, как старичок. Плачет – будто котенок мяукает. Сражался за каждый вдох. А от Нормана никакой помощи. Я думаю, он ревновал. Бывало, соберусь я что-нибудь сделать, ну там бутылочку подогреть или еще что, а Норман весь так набычится и спрашивает: куда ты? не досмотришь программу, что ли? Я над кроваткой нависла, гляжу, как сынок старается продышаться, а Норман кричит: иди скорее, реклама заканчивается! А потом в один прекрасный день приходит его мамаша и заявляет, что ребенка я нагуляла на стороне.
– Что? Ничего себе! – оторопел Мэйкон.
– Представляете? Стоит вся такая собой довольная. Как так не его ребенок, говорю, чей же он тогда? А вот это, говорит, мне неведомо, да ты и сама вряд ли знаешь. Но вот что я тебе скажу: если не дашь развод и не откажешься от алиментов, я лично приведу в суд всех твоих хахалей, и они под присягой подтвердят, что ты шлюха и ребенок мог быть от любого из них. Но уж точно не от Нормана. Норман-то был прелестный малыш. Вот. Я дождалась Нормана с работы и говорю: знаешь, что мамаша твоя заявила? И по лицу его вижу – знает. Я поняла, что за моей спиной она уже бог знает сколько капает ему на мозги. Норман, говорю, а он мотается по комнате и молчит. Она врет, говорю, это неправда, я порвала со всеми, когда встретила тебя. Все это в прошлом. А он мне: уж не знаю, что и думать. Поверь, говорю. А он – не знаю, не знаю. Идет на кухню и начинает прилаживать оконную сетку, о которой я ему сто раз напоминала, что скособочилась. А ужин стынет на столе. Я приготовила ему особенный ужин. Я тоже иду в кухню и говорю: Норман, что было до тебя, быльем поросло. Ребенок твой и ничей больше. Он пихает сетку в раму, она не лезет, он другой стороной – никак, ободрал руку и вдруг расплакался, да как швырнет сетку в окно. На другой день притащилась его мамаша, помогла ему собрать вещички, и он меня бросил.
– Боже мой! – ахнул Мэйкон, словно знал Нормана лично.
– Стала я думать, как теперь быть. К своим, я знала, дороги нет. Позвонила я миссис Бримм, вам, спрашиваю, домработница еще нужна? Да, говорит, нужна, я тут одну взяла, но она бестолковая. Я, говорю, согласная работать за харчи и жилье, если позволите с собою взять малыша. Бери, говорит, будет чудесно. В ее маленьком доме нашлась комнатка для нас с Александром. Вот так вот удержалась я на плаву.
Они прошли уже несколько кварталов, но Мюриэл не предлагала повернуть обратно. Поводок она держала свободно, Эдвард трусил рядом, приноровившись к ее шагу.
– Я считаю, мне повезло, – сказала Мюриэл. – Если б не миссис Бримм, я не знаю, что бы я сделала. Работы было совсем немного. Чтоб в доме был порядок, чего-нибудь по малости сготовить, помочь, когда нужно. Она мучилась артритом, но все равно такой живчик! Не сказать, что я с ней нянькалась.
Мюриэл сбавила шаг, потом остановилась. Эдвард мученически вздохнул и сел у ее ноги.
– Интересно как получается, – сказала Мюриэл. – То время, что Александр был в больнице, казалось нескончаемым кошмаром, а сейчас я почти скучаю по тем дням. В смысле, вспоминаешь, и как-то уютно становится. Сплетничают нянечки на сестринском посту, рядками спят малыши… Стояла зима, я смотрела в окно и радовалась, что я в тепле и покое. Внизу к приемному отделению подъезжали машины "скорой помощи". Представляете, что подумал бы марсианин, если б вдруг приземлился у приемного покоя? Вот подлетает "скорая", навстречу выбегают санитары, распахивают дверцы, хватают носилки, тащат в больницу. Надо же, сказал бы марсианин, какая милая планета, какие добрые и отзывчивые существа! Ему же невдомек, что мы не всегда такие, что ради доброго дела нам надо… переступить через себя, что ли… Какие они душевные, эти создания, подумал бы марсианин. Вы согласны?
Она подняла взгляд на Мэйкона. В груди у него что-то екнуло. Захотелось что-нибудь сделать, как-то выразить понимание, и тогда он ее обнял и поцеловал в обветренные потрескавшиеся губы, хотя вовсе не собирался именно так выражать свое понимание. Кулак ее с намотанным поводком, зажатый между их телами, был точно камень. В ней было что-то требовательное, понуждающее. Мэйкон отстранился.
– Вот… – проговорил он.
Мюриэл все смотрела на него.
– Извините, – сказал Мэйкон.
Потом они развернулись и повели Эдварда домой.
Весь праздник Дэнни отрабатывал параллельную парковку: на матушкиной машине без устали туда-сюда маневрировал перед домом. Либерти под началом Розы пекла печенье. Для Сьюзан дела не нашлось, и Роза предложила Мэйкону, собиравшемуся в Филадельфию, взять племянницу в поездку.
– Отели и рестораны – вот и вся программа, – сказал Мэйкон. – И потом, я обернусь одним днем – на рассвете выеду, к ночи вернусь.
– Вдвоем-то веселее, – не унималась Роза.
Однако Сьюзан уснула, едва поезд тронулся, и, утонув в своем пуховике, спала всю дорогу, точно нахохлившаяся птичка. Из кармана ее торчал свернутый трубкой журнал о рок-музыке, который стал дорожным чтением Мэйкона. Он узнал, что группу "Полис" раздирают внутренние конфликты, что Дэвида Боуи беспокоит психическое расстройство, а с Билли Айдола чуть не сорвали его черную рубашку. Мэйкон понятия не имел, кто они такие, но жизнь их явно была нелегка. Свернув журнал трубкой, он сунул его обратно в карман пуховика.
Будь Итан жив, сидел бы он сейчас на месте Сьюзан? Обычно Мэйкон не брал его с собой. Заграничные поездки были слишком дорогие, домашние – слишком скучные. Однажды Мэйкон повез его в Нью-Йорк, и там у Итана вдруг возникли рези в животе, напоминавшие аппендицит. Мэйкон и сейчас помнил, как лихорадочно искал врача, как у него самого от сопереживания сводило брюхо и как ему полегчало, когда выяснилось, что причина в переборе завтраков. С тех пор он уже никуда не возил сына. Только летом в Бетани-Бич, но это больше походило на этакую передислокацию их семейства: Сара загорала, Итан играл с балтиморскими приятелями, тоже передислоцированными, а Мэйкон в арендованном домике радостно подвинчивал разболтавшиеся дверные ручки, поправлял заклинившие оконные рамы или, как в один особо удачный год, прочищал забитую канализацию.
В Филадельфии Сьюзан угрюмо проснулась и впереди Мэйкона побрела к выходу из вагона. Вокзал ей не понравился.
– Чего-то он слишком большой, – сказала она. – Такое эхо – не поймешь, что объявляют. Балтиморский вокзал лучше.
– Совершенно с тобой согласен, – кивнул Мэйкон.
Завтракать они пошли в знакомое ему кафе, которое, видимо, переживало не лучшие времена. В чашку Мэйкона беспрестанно сыпались какие-то хлопья с потолка. Он вычеркнул кафе из своего путеводителя. Затем они отправились в заведение, рекомендованное читателем, там Сьюзан заказала ореховые вафли и сочла их превосходными.
– Ты на меня сошлешься? – спросила она. – Напишешь в своей книге, что я, такая-то, рекомендую эти вафли?
– Это немного другая книга, – сказал Мэйкон.
– Назови меня своей компаньонкой. Ресторанные критики всегда так пишут. "Моя компаньонка Сьюзан Лири высоко отозвалась об этих вафлях".
Мэйкон рассмеялся и знаком попросил счет.
После четвертого завтрака они переключились на отели. Инспекцию гостиницы Сьюзан сочла менее занятной, хоть Мэйкон и старался вовлечь ее в мероприятие.
– Моя компаньонка – эксперт по ванным комнатам, – сообщил он управляющему.
Но Сьюзан лишь заглянула в шкафчик с туалетными принадлежностями и зевнула:
– У них здесь только "Камей".
– Чем плохо это мыло?
– Из свадебного путешествия мама привезла ароматное дизайнерское мыло, которое им давали в отеле. Одно мне, другое Дэнни, в пластмассовых мыльницах с дырочками.
– По-моему, "Камей" вполне годится, – успокоил Мэйкон встревоженного управляющего.
К полудню Сьюзан уже слегка проголодалась, и они еще дважды позавтракали. Потом отправились в Зал независимости. (Мэйкон решил добавить поездке познавательности.)
– Похвастаешь перед учителем по граждановедению, – сказал он.
Сьюзан закатила глаза:
– По общественным наукам!
– Это все равно.
На улице было промозгло, в зале зябко и уныло. Сьюзан тупо глазела на экскурсовода, не пылавшего вдохновением.
– Представляешь, в этом кресле сидел Джордж Вашингтон, – прошептал Мэйкон на ухо племяннице.
– Я, дядя Мэйкон, не особо тащусь от Джорджа Вашингтона.
– Тащиться, Сьюзан, можно лишь "еле-еле", "чуть дыша", "с грехом пополам".
– Чего?
– Ничего, проехали.
Следом за толпой экскурсантов они поднялись по лестнице и прошли через залы, однако Сьюзан явно израсходовала запас хорошего настроения.
– Если б не событие, произошедшее в этих стенах, – сказал Мэйкон, – вполне могло выйти, что мы с тобой жили бы под диктатурой.
– Мы под ней и так живем.
– Не понял?
– Ты вправду думаешь, от нас с тобой что-то зависит?
– Конечно, милая.
– У нас есть свобода слова, больше ничего. Болтай что вздумается, а правительство все равно все сделает по-своему. И это, значит, демократия? Мы вроде как на корабле, который какой-то хмырь ведет на скалы, но спрыгнуть нельзя.
– Давай-ка поужинаем, – предложил Мэйкон, слегка приунывший.
Он повел племянницу в старомодную таверну, что была неподалеку. Еще даже не смеркалось, они были первыми посетителями. Женщина в старинном платье попросила их минуту-другую обождать, а затем провела в небольшой уютный зал с камином, где официантка предложила на выбор горячий ром с маслом или сидр со специями.
– Мне ром, – сказала Сьюзан, скинув пуховик.
– Ай-ай-ай, – укорил Мэйкон.
Сьюзан ожгла его взглядом.
– Ладно, два рома, – заказал Мэйкон, решив, что капелька пунша им не повредит.
Но либо ром был исключительно крепок, либо Сьюзан исключительно слаба на спиртное, во всяком случае, после двух крошечных глотков ее качнуло к Мэйкону.
– Вот потеха! – сказала она. – Оказывается, дядя Мэйкон, ты мне нравишься больше, чем я думала.
– Что ж, спасибо.
– Я считала тебя занудой. Мы ржали, когда Итан показал на твою тарелку с артишоками.
– Моя тарелка…
Сьюзан прихлопнула рукой рот:
– Извини.
– За что?
– Я случайно его помянула.
– Можешь о нем говорить.
– Не хочу.
Сьюзан отвернулась и посмотрела в зал. Мэйкон проследил за ее взглядом, но увидел только клавесин. Снова взглянув на племянницу, он заметил, что у нее дрожит подбородок.
Вот уж не думал, что и кузены тоскуют по Итану.
Немного погодя Сьюзан взяла кружку, сделала пару больших глотков. Тыльной стороной ладони отерла нос.
– Горячо, – пробурчала она.
Похоже, девочка успокоилась.
– А что такого смешного было с моей тарелкой? – спросил Мэйкон.
– Так, ничего.
– Скажи, я не обижусь.
– Да чисто урок геометрии. Когда ты поел, все листики лежали идеальным кругом.
– Понятно.
– Он смеялся не над тобой, а вместе с тобой. – Сьюзан обеспокоенно вгляделась в Мэйкона.
– Видимо, не совсем так, поскольку сам-то я не смеялся. Наверное, ты хочешь сказать, смеялся он по-доброму.
Сьюзан вздохнула и снова прихлебнула ром.
– Никто о нем не говорит, – сказал Мэйкон. – Никто его не вспоминает.
– Мы вспоминаем, когда тебя нет рядом.
– Правда?
– Стараемся представить, что он сказал бы. О том, что Дэнни получил права, или о моем свидании на бале Хэллоуин. Я к тому, что мы всегда потешались над взрослыми. А Итан был ужасно юморной, вечно нас смешил. И вот теперь мы сами выросли. Интересно, что он сказал бы, если б нас увидел? Посмеялся бы над нами? Или ему показалось бы, что его… покинули? Словно мы ушли вперед, а он отстал.
Женщина в старинном платье пригласила их за столик. Мэйкон захватил свой пунш, Сьюзан свой уже прикончила. Ее слегка покачивало. Когда официантка спросила, подать ли винную карту, она лучезарно взглянула на Мэйкона, но тот отрезал:
– Нет. Пожалуй, мы начнем с супа.
Он почему-то считал, что суп отрезвляет.