– Ну не знаю, – сказал Чарлз. – Не по душе мне дела, которыми заведует кто-то другой. Поди проверь, существуют ли эти цыплята вообще.
– Что вы за народ, никакой фантазии, – огорчился Портер.
На террасе они сгрудились вокруг ломберного столика, братья помогали Розе с ее рождественским подарком для Либерти. Вдобавок к кукольному дому Роза соорудила гараж, а над ним гостевую комнату. В гараже царил достоверный беспорядок: у поленницы дров для камина валялись миниатюрные щепки, моток зеленой проволоки убедительно изображал садовый шланг. Сейчас шла работа над вторым этажом. Роза набивала диванную подушку размером с таблетку аспирина, Чарлз вырезал кусок обоев из альбома образцов, Портер сверлил дырки под карниз для штор. Работать было тесно, и Мэйкон, только что выгулявший Эдварда, стоял в сторонке и наблюдал.
– И потом, цыплята – как-то не солидно, что ли, – сказал Чарлз. – Я бы не хотел представляться цыплячьим магнатом.
– Так и не надо, молчи себе, – ответил Портер.
– Вот говяжий магнат – совсем другое дело. Говяжий – как-то звучит.
– Сделку по говядине не предлагают, Чарлз.
Мэйкон взял пачку цветных фотографий, лежавших рядом с образчиком обоев. На верхнем снимке было окно в какой-то незнакомой комнате – белая рама, жалюзи спущены. Следующая фотография – групповой портрет: четыре человека, размытые, нечеткие, шеренгой стоят перед диваном. Женщина в фартуке, мужчины в черных костюмах. Позы какие-то неестественные. Выстроились как по линейке, друг друга не касаются.
– Кто эти люди? – спросил Мэйкон.
Роза скользнула по нему глазами:
– Семья из кукольного дома Либерти.
– Ах вон что.
– Джун прислала эти фотографии.
– Семья, в которой только взрослые? – удивился Мэйкон.
– Там один мальчик, просто не разберешь. А другой – дедушка или дворецкий. Джун говорит, Либерти все время меняет его роли.
Мэйкон отложил фотографии, не глянув остальные. Потом присел на корточки и погладил Эдварда.
– Скотская сделка, – задумчиво проговорил Чарлз.
Мэйкону вдруг захотелось очутиться у Мюриэл. Он обнял Эдварда, и ему показалось, что собачья шерсть пахнет ее резкими духами.
Да, превыше всего он ценил порядок. Когда все по полочкам. Ему нравилось одним и тем же питаться, одно и то же носить, а в четко установленные дни заниматься уборкой и оплачивать счета. В банке он всегда обращался к той же кассирше, к которой когда-то обратился впервые, даже если она работала медленнее других и очередь к ней была длиннее. В его жизни не было места для кого-то столь непредсказуемого, как Мюриэл. Столь чрезмерного. И порой столь… неприятного.
Ее молодость не притягивала, напротив, выбивала из колеи. Мюриэл лишь краем уха слышала о Вьетнаме и понятия не имела, когда убили Кеннеди. С ней он начал ощущать свой возраст, хотя прежде о нем не задумывался. Теперь он замечал, что от долгого сидения в одной позе суставы его как будто ржавеют, что он бережет спину, опасаясь очередного прострела, что в постели одного раза ему более чем достаточно.
И еще она очень много говорила, почти безумолчно, тогда как для него тишина была лучшей музыкой. ("Вот! Передают мою любимую песню!" – усмехался он, когда Сара выключала радио.) Она говорила о румянах, выпрямителе волос, целлюлите, длине юбок, сухой коже. Ее интересовала лишь внешняя сторона вещей: оттенок губной помады, лак для ногтей, маски для лица, секущиеся кончики. Как-то раз он сказал, мол, нынче она очень хорошо выглядит, и она так взбудоражилась, что споткнулась о тротуарный бордюр. И тут же засыпала вопросами: хорошо выглядит, потому что стянула волосы в конский хвост? дело в волосах или в ленте? как ему цвет ленты? не слишком яркий, нет? лицо не кажется бледным? он не считает, что у нее кошмарные волосы, которые при малейшей влажности встают дыбом? Он уже пожалел о своем комплименте. Не то чтоб пожалел, но… устал. Притомился.
И в то же время какая-нибудь пустяковина врезалась в память намертво. Перед внутренним взором мелькал калейдоскоп случайных, ничего не значащих моментов: Мюриэл сидит за кухонным столом и, зацепив ступнями перекладины стула, заполняет конкурсную анкету для оплаченного тура в Голливуд; перед уходом Мюриэл смотрится в зеркало и традиционно произносит: "Ну и видок, страх господень!"; в розовых резиновых перчатках с нарисованными красными ногтями Мюриэл моет посуду: переставляет намыленные тарелки в мойку для ополаскивания, поднимает их слишком высоко и при этом горланит какую-нибудь любимую песню – "Война на домашнем фронте тоже не сахар" или "Интересно, любит ли Господь стиль кантри". (Сама-то она обожала этот стиль – длинные жалостливые баллады о каменистой дороге жизни, о тюремных стенах, холодных и серых, о двуличном подлеце с грязной душой.) И еще картинка, которую, вообще-то, он не видел: опершись на швабру, Мюриэл стоит у больничного окна и смотрит на подъезжающую "скорую помощь".
Потом он понял, что все дело в ее образе жизни: он не был влюблен, но она удивляла, и рядом с ней он удивлялся себе. В чужой стране под названием Синглтон-стрит он становился совсем другим человеком, которого не подозревали в недалекости, не обвиняли в холодности, но даже укоряли мягкосердечием. Там он был кем угодно, только не апологетом порядка.
– Может, встретим Рождество с моими предками? – спросила Мюриэл.
В ее кухне Мэйкон, скорчившись под раковиной, закручивал вентиль. Он помолчал, потом выглянул и переспросил:
– С твоими предками?
– Съездим к ним на ужин.
– Я даже не знаю…
– Ну пожалуйста, Мэйкон, соглашайся! Я хочу, чтоб вы познакомились. Мама думает, я тебя сочинила. Ты, говорит, его выдумала. Ты ведь знаешь, какая она.
Пусть и по рассказам, но Мэйкон знал и потому мог представить, каким будет этот ужин. Минное поле. На каждом шагу скрытые ямы, ущемленные чувства. По правде, влезать в это не хотелось.
Не ответив, Мэйкон переключился на Александра, которого пытался обучить починке крана.
– Вот, видишь, я перекрыл воду, – сказал он. – Зачем я это сделал?
В ответ тупой остекленевший взгляд. Идею обучения выдвинул Мэйкон. Александра оторвали от телевизора, приволокли в кухню, точно мешок с камнями, и, усадив на стул, велели смотреть внимательно.
– Может, не стоит? – вмешалась Мюриэл. – Он такой слабенький.
– Чтобы починить кухонный кран, не нужно быть Тарзаном.
– Да, но я даже не знаю…
Иногда Мэйкону казалось, что все Александровы недуги существуют лишь в ее воображении.
– Зачем я перекрыл воду? – повторил он.
– Зачем? – эхом откликнулся Александр.
– Вот и скажи.
– Сам скажи.
– Нет, ты скажи, – твердо потребовал Мэйкон.
На секунду возникло опасение, что этот немигающий взгляд застыл навеки. Согнувшись дугой, Александр подпер кулаком подбородок и бессмысленно смотрел перед собой. Ноги его в тяжелых коричневых башмаках торчали из штанин, словно детали конструктора. Наконец он выговорил:
– Чтоб кухню не залило.
– Верно. – Мэйкон приказал себе не упиваться своей победой. – Так, у нас подтекает не носик, а рукоятка. Значит, нужно ее снять и поменять прокладку. Для этого надо вывинтить шуруп. Давай, попробуй.
– Я?
Мэйкон кивнул и протянул ему отвертку.
– Не хочу, – сказал Александр.
– Пусть он просто посмотрит, – влезла Мюриэл.
– Если просто смотреть, он не сумеет починить кран в ванной, а я хочу, чтобы там он все сделал без моей помощи.
В свойственной ему манере (мелкие вороватые движения) Александр взял отвертку, сполз со стула и подошел к раковине. Затем влез на другой стул, который Мэйкон придвинул вплотную к мойке. Возникла задача – попасть отверткой в паз шурупа. На это ушла вечность. Короткие пальцы с розовыми подушечками и под корень обгрызенными ногтями не способствовали решению проблемы. Александр насупился, очки его сползли на кончик носа. Как всегда, он дышал ртом, а сейчас еще и тихонько кряхтел, закусив язык.
– Великолепно, – сказал Мэйкон, когда отвертка наконец попала в паз.
Однако после каждого крохотного оборота она соскакивала и все начиналось заново. У Мэйкона сводило мышцы живота. В кои-то веки Мюриэл смолкла, но молчание ее было напряженным и встревоженным.
– Ага! – воскликнул Мэйкон. Шуруп был так ослаблен, что Александр смог вывернуть его пальцами. С этой задачей он справился довольно легко. И даже без указаний снял рукоятку крана. – Молодец, – похвалил Мэйкон. – По-моему, у тебя природный талант водопроводчика.
Мюриэл облегченно выдохнула и привалилась к столешнице.
– Родители отмечают Рождество днем, – сказала она. – Ну, не совсем днем, а так, ближе к вечеру. Правда, нынче будет уже совсем вечер, потому что у меня утренняя смена в "Мяу-Гав" и…
– Вот, видишь эту дрянь? – сказал Мэйкон. – Это старая сгнившая прокладка. Выбрасывай ее. Хорошо. А вот у нас новенькая пакля. Наматывать ее нужно с небольшим запасом. У тебя получится.
Александр наматывал паклю. От усилия пальцы его побелели.
– Обычно мы готовим гуся, – говорила Мюриэл. – Папа привозит его с Восточного побережья. Может, ты не любишь гуся? Лучше индейку? Или утку? К чему ты больше привык, Мэйкон?
– Да, знаешь… – промямлил Мэйкон, но его спас Александр, который самостоятельно вернул рукоятку на место.
– Что теперь? – спросил он.
– Накрепко завинчиваем шуруп.
Александр возобновил возню с отверткой.
– Или ты хочешь хороший кусок мяса? – сказала Мюриэл. – Некоторые мужчины предпочитают мясо. Мол, птица – это для слабаков. Ты тоже так считаешь? Скажи, я не обижусь! И родичи не станут возражать!
– Э-э… Мюриэл…
– Что дальше? – потребовал указаний Александр.
– Дальше мы пускаем воду и смотрим, что мы тут наработали.
Мэйкон залез под раковину, показал, где вентиль. Александр протиснулся к трубе и, кряхтя, открыл воду. Удивительно, подумал Мэйкон, все маленькие мальчики одинаково чуть пахнут хвоей, как кедровый шкаф. Он выбрался из-под раковины и включил кран. Течи не было.
– Ну вот, ты все починил, – сказал Мэйкон.
Александр изо всех сил сдерживал ухмылку.
– Теперь знаешь, что в следующий раз делать?
Мальчик кивнул.
– Ну вот вырастешь и будешь чинить краны жене.
От подступавшего смеха Александр сморщился.
– "Отойди-ка, – скажешь, – душенька. Дай глянуть, что тут стряслось".
Александр скукожился и прыснул.
– "Сейчас настоящий мужчина все исправит".
Александр безостановочно фыркал.
– Мэйкон, так ты поедешь к моим или нет? – спросила Мюриэл.
Разумнее было бы отказаться. Но, так или иначе, он уже влип.
Глава тринадцатая
Родители Мюриэл обитали в Тимониуме, в районе под названием Охотничьи угодья. Мюриэл показывала дорогу. Рождество выдалось беспримерно холодным, но окна в машине были приоткрыты, чтобы собачьи ворсинки не потревожили Александра, ехавшего на заднем сиденье. По радио, настроенному на любимую станцию Мюриэл, Конни Фрэнсис пела "Первое Рождество малыша".
– Тебе не холодно, милый? – спросила Мюриэл. – Чувствуешь себя хорошо?
Александр, видимо, кивнул.
– Ты не задыхаешься?
– Не-а.
– Нет, мама, – поправила Мюриэл.
Мэйкон вспомнил, что Сара тоже всякий раз давала Итану краткий курс хороших манер, когда они ехали в гости к бабушке.
– Однажды мы с Александром отправились выполнять поручение Джорджу, так? Ну, фирме моей, помнишь? – сказала Мюриэл. – А накануне я возила двух кошек, представляешь? Обычно потом я всегда пылесосю машину, а тут совсем из головы вон, и я, значит, оборачиваюсь и вижу, что Александр распластался в отрубе.
– И ничего не в отрубе, – возразил Александр.
– Выглядело очень похоже.
– Просто я лег, чтоб мне не дуло.
– Видали? – Мюриэл посмотрела на Мэйкона.
Выехали на шоссе; все автосервисы и закусочные были закрыты, огни погашены. Мэйкону еще не доводилось видеть трассу такой пустой. Он обогнал фургон и такси, больше никого не было. Въезд на стоянку, полную машин, украшали закоченелые рождественские гирлянды.
– Вообще-то можно делать уколы, – сказала Мюриэл.
– Какие уколы?
– Ну, такие, чтоб не задыхаться.
– Почему же не делаете?
– Вот если Эдвард к нам переедет, тогда, наверное, придется.
– Эдвард?
– Я говорю – если. То есть если вы с Эдвардом переедете к нам насовсем.
– Ах вон что, – сказал Мэйкон.
Бренда Ли запела "Я заарканю Санта-Клауса". Мюриэл стала подпевать, бойко мотая головой в такт.
– Или ты не собираешься? – наконец спросила она.
– Не собираюсь – что? – Мэйкон притворился, будто не понял.
– Не собираешься к нам переезжать?
– Э-э…
– Либо мы переедем к тебе. Как тебе больше нравится.
– Ко мне? Но там же сестра и…
– Я говорю о твоем доме.
– Ах о моем.
Перед глазами возник его дом – маленький, тусклый, покинутый, притаившийся под дубами, точно хижина сказочного дровосека. Мюриэл глянула на Мэйкона и поспешно сказала:
– Я пойму, если ты не захочешь туда возвращаться.
– Дело не в том. – Мэйкон откашлялся. – Просто об этом я особо не задумывался.
– А, понятно.
– Пока что не задумывался.
– Не надо ничего объяснять!
Мюриэл показала, где свернуть, и они съехали на извилистый проселок. Теперь закусочные встречались редко и выглядели убого. Пейзаж составляли колючие деревца, замерзшие поля и скопище почтовых ящиков всевозможных размеров, ощетинившихся в конце боковой дороги.
Когда машина подпрыгивала на ухабах, на заднем сиденье что-то гремело. Громыхал рождественский подарок Александру от Мэйкона – набор инструментов, маленьких, но настоящих, с крепкими деревянными рукоятками. Мэйкон их выискал по одному, а потом долго перекладывал из отделения в отделение, точно скряга, пересчитывающий свои сокровища.
Миновали кусок плетеной изгороди, осевшей до земли.
– А что нынче делают твои родные? – спросила Мюриэл.
– Да ничего особенного.
– Будет большой праздничный ужин?
– Нет, Роза пошла к Джулиану. А Чарлз и Портер, наверное, шпаклюют ванну на втором этаже.
– Бедняги! Надо было позвать их к моим родичам.
Мэйкон улыбнулся, представив эту картину.
По указке Мюриэл он съехал в луговину в крапинах однотипных домов – кирпичных строений с чердаком, обшитым алюминиевым сайдингом. В названиях улиц были запечатлены деревья, которые там не росли: Березовый переулок, Вязовый тупик, проезд Яблоневого Цвета. Мюриэл велела ехать в Яблоневый Цвет. Мэйкон припарковался за универсалом. Из дома выскочила девушка в джинсах, симпатичная крепышка с длинными соломенными волосами, собранными в конский хвост.
– Клэр! – крикнул Александр, подпрыгивая на сиденье.
– Это моя сестра, – сказала Мюриэл.
– Ага.
– Хорошенькая, правда?
– Да, очень миловидная.
Клэр уже распахнула дверцу и тискала Александра.
– Как ты, мой красавец? – приговаривала она. – Что тебе принес Санта-Клаус?
Клэр совсем не походила на Мюриэл, не подумаешь, что они сестры. Почти квадратное лицо, золотистая кожа. По нынешним меркам, ей бы не мешало сбросить фунтов десять. Клэр выпустила Александра и, смущаясь, засунула руки в задние карманы джинсов.
– Ну что, веселого Рождества и все такое! – сказала она.
– Смотри, что мне Мэйкон подарил. – Мюриэл повертела запястьем с часами.
– А ты ему что подарила?
– Брелок для ключей. В комиссионке купила, антикварный.
– О как!
Мюриэл умолчала, что брелок был с ключом от ее дома.
Мэйкон достал из багажника подарки, которые приготовили они с Мюриэл, Александр забрал свой набор инструментов. Через двор Клэр повела гостей к дому. Мюриэл беспокойно ощупывала прическу.
– Видела бы ты, что папа подарил маме, – сказала Клэр. – Микроволновку. Мама ее до смерти боится. Я, говорит, вся облучусь. Вряд ли она будет ею пользоваться.
Седая женщина в брючном костюме цвета морской волны, невысокая и очень худая, стояла на пороге, придерживая открытую дверь.
– Мам, это Мэйкон, – сказала Мюриэл. – Мэйкон, вот моя мама.
Поджав губы, миссис Дуган разглядывала гостя. Круговые морщины, отходившие от уголков ее рта, напоминали кошачьи усы.
– Очень приятно, – наконец сказала она.
– Веселого Рождества, миссис Дуган. – Мэйкон вручил ей свой подарок – перевязанную лентой бутылку клюквенного ликера. Напиток тоже подвергся изучению.
– Остальные подарки положи под елку, – сказала Мюриэл. – Мам, что ж ты не поздороваешься с внуком?
Миссис Дуган мельком глянула на Александра. Видимо, тот и не ждал иного приветствия, ибо побрел к рождественской елке, под которой лежали разнородные предметы: дымовой детектор, электродрель, туалетное зеркало, обрамленное лампочками. Мэйкон пристроил к ним свои свертки, затем снял пальто и перебросил его через валик дивана в белой атласной обивке, добрую треть которого занимала микроволновка, все еще весело украшенная большим красным бантом.
– Полюбуйтесь на мою новую печку, – сказала миссис Дуган. – Я в жизни не видела штуковины чуднее.
Она смахнула с кресла обрывки подарочной обертки и жестом предложила гостю сесть.
– Пахнет чем-то вкусным, – сказал Мэйкон.
– Гусем, – ответила хозяйка. – Бойд раздобыл гуся.
Она уселась рядом с микроволновкой. На полу Клэр помогала Александру распаковать его подарок. Мюриэл, все еще в пальто, что-то искала на книжной полке.
– Мам, а где?.. А, все, нашла. – Она сняла с полки новомодный фотоальбом с прозрачными пластиковыми кармашками и подсела к Мэйкону на подлокотник кресла: – Вот, посмотри, какой я была маленькая.
– Ты бы хоть пальто сняла, – сказала миссис Дуган. – Чего уж так сразу-то?
– Тут мне полгода. Это я в коляске. А вот мой первый деньрожденческий торт.
На глянцевых цветных фотографиях красный цвет слегка отливал синевой. (Детские фото Мэйкона были черно-белые, цветные тогда считались редкостью.) Все снимки представляли круглолицую улыбчивую блондиночку с какой-нибудь кокетливой прической: волосы собраны в пучок на макушке или высокие хвостики, напоминавшие щенячьи уши. Поначалу ее жизненные этапы сменялись медленно (первые шаги она сделала лишь через три страницы), но потом набрали ход.
– Здесь мне два года. Тут – пять. А здесь – семь с половиной.
Постепенно щекастая блондиночка худела, темнела и серьезнела, а потом вообще сгинула, уступив место малышке Клэр.
– Ну вот. – Мюриэл захлопнула альбом, пролистав его лишь до середины.
– Погоди, – сказал Мэйкон. Ему хотелось увидеть оторву, хороводившуюся с хулиганьем на мотоциклах. Он вновь раскрыл альбом, но оставшиеся страницы оказались пустыми.
Появился мистер Дуган – светловолосый веснушчатый мужчина в клетчатой рубашке; он сунул Мэйкону мозолистую руку и сразу вышел, что-то пробормотав о делах в подвале.
– Беспокоится о трубах, – пояснила миссис Дуган. – Вы знаете, что прошлой ночью было ниже нуля? Он боится, как бы трубы не замерзли.
– Может, помочь? – вскинулся Мэйкон.
– Нет-нет, сидите на месте, мистер Лири.
– Мэйкон.
– Хорошо. А меня можете называть мама Дуган.