Кино покончил с ужином и как раз сворачивал самокрутку, когда Хуана окликнула его по имени. Он тут же встал и подошел к жене, потому что заметил в ее глазах испуг. Кино склонился над ней, но в хижине было слишком темно. Тогда он пинком отправил в огонь кучу хвороста. Взметнулось пламя, и в его свете Кино увидел лицо Койотито. Щеки ребенка горели, горло часто сокращалось, а по губе стекала струйка вязкой слюны. Потом желудок малыша свело спазмом, и его вырвало.
Кино встал на колени подле жены.
– Значит, доктор все-таки знает, – сказал он – столько же себе, сколько Хуане. В уме у него роились подозрения: ему вспомнился белый порошок.
Хуана раскачивалась из стороны в сторону и заунывно тянула песню семьи, словно этим могла отвратить опасность, а ребенок у нее на руках корчился в рвотных судорогах. В душу Кино закралась неуверенность; в голове, заглушая собой песню Хуаны, стучала музыка зла.
Доктор допил шоколад и подобрал оставшиеся от пирожных крошки. Затем вытер пальцы салфеткой, взглянул на часы, встал и взял чемоданчик.
Весть о болезни ребенка тут же облетела всю деревню, ведь болезнь – злейший враг бедняков, хуже которого только голод.
– Удача не приходит одна, – вполголоса заметил кое-кто из соседей. – Всегда приводит с собой коварных друзей.
Остальные согласно закивали и поднялись с места, чтобы проведать Кино с Хуаной. Прикрывая носы от ночного воздуха, они спешили сквозь тьму, пока вновь не набились в хижину Кино. Соседи стояли и глазели, сокрушаясь, что несчастье пришло в такой радостный час. "Все в руках Божьих!" – вздыхали они. Старухи окружили Хуану, чтобы предложить ей помощь, если сумеют, и утешение, если нет.
И тут в хижину, сопровождаемый слугой, ворвался доктор. Он разогнал старух, словно кур, взял ребенка на руки, осмотрел и пощупал ему лоб.
– Яд нанес удар, – объявил он. – Думаю, я сумею его побороть. Сделаю все, что в моих силах.
Доктор попросил подать воды, добавил в чашку три капли аммиака, открыл ребенку рот и влил питье. Койотито закашлялся и запищал, а Хуана только смотрела на него затравленными глазами. Не отрываясь от работы, доктор сказал:
– Вам повезло, что я умею лечить от скорпионьего яда, иначе…
Он пожал плечами, давая понять, что бы случилось иначе.
Кино не покидали подозрения. Он не сводил глаз с открытого чемоданчика, где лежала склянка с белым порошком. Постепенно спазмы прекратились, и Койотито затих. Он глубоко вздохнул и уснул, утомленный изнурительной рвотой.
Доктор положил ребенка Хуане на руки.
– Теперь он поправится. Я выиграл бой.
В ответ Хуана с обожанием посмотрела на него.
Закрывая чемоданчик, доктор спросил:
– Когда вы сможете оплатить счет?
Спросил почти ласково.
– Как только продам жемчужину, – ответил Кино.
– У вас есть жемчужина? И большая? – поинтересовался доктор.
Тут вмешались соседи.
– Он нашел величайшую жемчужину в мире! – наперебой закричали они, соединяя большой палец с указательным, чтобы продемонстрировать, как она велика. – Кино станет богачом! Такой жемчужины еще никто не видел.
Доктор удивлённо приподнял брови.
– А я даже ничего не слышал! Вы надежно спрятали эту жемчужину? Хотите, положу ее в свой несгораемый шкаф?
Кино сощурил глаза и стиснул зубы.
– Жемчужина в надежном месте. Завтра я продам ее и расплачусь с вами.
Доктор пожал плечами. Его влажные глазки не отрываясь следили за Кино. Он знал, что жемчужина зарыта где-то в хижине, и выжидал, не взглянет ли Кино в сторону тайника.
– Жаль, если жемчужину украдут прежде, чем вы успеете ее продать, – заметил доктор, и Кино невольно покосился на пол у подножия боковой опоры.
Когда доктор ушел, а соседи неохотно разбрелись по домам, Кино присел рядом с тлеющими углями в очаге и прислушался к звукам ночи – к тихому плеску волн и далекому собачьему лаю, к шелесту ветра в крыше. Из соседних хижин долетал приглушенный гул голосов – люди этого народа не спят беспробудным сном, а то и дело просыпаются, разговаривают немного и снова засыпают. Через некоторое время Кино встал и подошел к дверям. Он принюхался, послушал, не крадется ли кто, и пристально вгляделся в ночь, потому что в голове у него звучала мелодия зла. Кино был насторожен и чего-то опасался. Прощупав темноту всеми органами чувств, он подошел к боковой опоре и откопал жемчужину. Затем отодвинул циновку, вырыл новую ямку, опустил туда жемчужину, засыпал землей и опять накрыл сверху циновкой.
Сидящая у очага Хуана вопросительно смотрела на мужа, а когда он закончил, спросила:
– Кого ты боишься?
Кино задумался, пытаясь найти истинный ответ, и наконец произнес:
– Всех.
Вокруг него смыкалась непроницаемая раковина.
Через некоторое время они оба легли на циновку. Этой ночью Хуана не стала укладывать малыша в ящик, а устроила рядом с собой, обняла и накрыла шалью.
Угли в очаге совсем потухли, но ум Кино продолжал гореть даже во сне. Ему снилось, что Койотито умеет читать – что человек из его собственного народа может рассказать ему, где правда. Койотито читал огромную, как дом, книгу с большими, точно собаки, буквами. Буквы резвились и прыгали по странице. Затем по бумаге разлилась темнота, а с ней вновь пришла мелодия зла, и Кино заворочался во сне. Хуана почувствовала это, открыла глаза, и Кино тут же проснулся. Внутри у него по-прежнему пульсировала мелодия зла. Он лежал в темноте и чутко прислушивался.
Из угла хижины донесся шорох – такой тихий, что можно было принять его за мысль, за легкое вороватое движение, осторожные шаги по земляному полу или почти неразличимый свист сдерживаемого дыхания. Кино перестал дышать и напряг слух. Он знал: чем бы ни было то темное существо, что пробралось к нему в дом, оно сейчас тоже не дышит и слушает. Какое-то время из угла не долетало ни звука. Кино уже готов был подумать, что ему почудилось, но тут рука Хуаны предостерегающе дотронулась до его плеча, а шорох повторился – шорох осторожных шагов и скребущих по сухой земле пальцев.
Кино захлестнул отчаянный страх, а вслед за страхом, как обычно, пришла ярость. Его рука нащупала висящий на груди нож. Кино подскочил, словно разъяренная кошка, и с шипением прыгнул на темное существо, которое, он знал, притаилось в углу. Пальцы Кино ухватили ткань. Он ударил, промахнулся и снова ударил. Нож распорол ткань, и тут в глазах у Кино сверкнула молния, а голова затрещала от боли. Что-то метнулось к двери, послышался топот бегущих ног, и все стихло.
По лбу у Кино текла теплая струйка крови.
– Кино! Кино! – со страхом в голосе звала Хуана.
Безразличие овладело им так же внезапно, как до того ярость.
– Все хорошо, – сказал Кино. – Он сбежал.
Кино ощупью вернулся на циновку. Хуана уже хлопотала у очага. Она нашла уголек, накрошила сверху кукурузных листьев и раздула огонь. Хижину осветил неверный свет. Из потайного места Хуана достала огарок освященной свечи, зажгла его от огня и поставила на камень рядом с очагом. Работала она быстро, что-то напевая себе под нос. Хуана обмакнула угол шали в воду и вытерла кровь со лба у Кино.
– Это ничего, – сказал он, но взгляд и голос у него сделались жесткими и холодными, а внутри закипала угрюмая ненависть.
Губы у Хуаны были плотно сжаты. Нараставшее внутри напряжение наконец выплеснулось наружу, и она хрипло воскликнула:
– Эта жемчужина словно грех! В ней скрыто зло. Она нас погубит.
Голос Хуаны сорвался на крик.
– Избавься от нее, Кино! Давай разотрем ее между двух камней, зароем и забудем куда, выбросим обратно в море. Эта жемчужина принесла с собой зло. Кино, муж мой, она нас погубит!
Губы Хуаны дрожали, глаза полнились страхом.
Но лицо Кино было неподвижно, а ум и воля неколебимы.
– Для нас это единственная надежда, – ответил он. – Наш сын должен ходить в школу – должен вырваться из того сосуда, в котором мы заточены.
– Эта жемчужина всех нас погубит! – отчаянно повторила Хуана. – Даже нашего сына.
– Молчи, – сказал Кино. – Не надо больше слов. Утром мы продадим жемчужину, и все плохое уйдет – останется только хорошее. А теперь молчи, жена.
Темные глаза Кино мрачно уставились в огонь. Вдруг он заметил, что все еще держит в руке нож. На стали темнела узкая полоска крови. Кино хотел было вытереть лезвие о штаны, но вместо этого вонзил нож в землю и так очистил его.
Вдали запели петухи. Воздух переменился: близился рассвет. Утренний ветер покрыл рябью гладь речного устья, зашелестел в кронах мангровых деревьев. Все быстрее и быстрее бились о берег легкие волны. Кино поднял циновку, откопал жемчужину и положил ее перед собой.
В тусклом свете свечи жемчужина мерцала и подмигивала. Красота ее одурманивала мозг. Как прекрасна она была, как изысканна! От нее исходила особая музыка – музыка радости и надежды, залог безмятежного будущего, безопасности и комфорта. Теплое сияние жемчужины сулило подарить микстуру от всех болезней и защиту от любых обид. Оно не позволит голоду переступить порог их дома. Лицо Кино смягчилось, глаза потеплели. В туманной глубине жемчужины отражался огонек освещенной свечи, а в ушах у Кино снова звучала чарующая музыка морского дна, мелодия рассеянного зеленого света. Хуана украдкой взглянула на мужа и увидела, что он улыбается. А так как они в каком-то смысле были одним целым, одним устремлением, она тоже улыбнулась.
Этот день они начали с надеждой.
IV
Удивительно, как маленький город узнает обо всем, что происходит с ним и с каждой его единицей. Если мужчина или женщина, ребенок или младенец ведет себя привычным образом, не ломает возведенных стен, ни с кем не ссорится, не занимается нововведениями, не болеет и ничем не нарушает душевного спокойствия и размеренного течения городской жизни, то о нем можно забыть и никогда больше не вспоминать. Но если хотя бы один человек выходит за рамки знакомого и проверенного, нервы жителей начинают звенеть от возбуждения, а по нервным волокнам города передается сигнал. Каждая единица оповещает целое.
С самого утра весь Ла-Пас уже знал, что сегодня Кино идет продавать жемчужину. Знали ловцы жемчуга в плетеных хижинах и владельцы китайских лавок, знали церковные служки, которые только о том и шептались. Новость просочилась даже в женский монастырь. О ней судачили нищие с паперти, готовясь собрать десятину с первых плодов удачи. О ней прослышали взбудораженные мальчишки, а главное – скупщики жемчуга. Когда настал день, каждый скупщик уже сидел у себя в конторе наедине с маленьким, обтянутым черным бархатом подносом и рассеянно катал по нему жемчужины, обдумывая свою роль в общем замысле.
Считалось, что скупщики действуют самостоятельно и соревнуются друг с другом за приносимый ловцами жемчуг. Когда-то так и было. Но метод оказался слишком убыточным: порой, торгуясь за первосортную жемчужину, скупщики увлекались и предлагали ловцу чересчур высокую цену – непростительное расточительство! Теперь остался только один скупщик со множеством посредников, и каждый из них, сидя в своей конторе в ожидании Кино, точно знал, какую цену предложит, насколько ее поднимет и что за тактику будет использовать. Хотя посредники прекрасно понимали, что не получат ничего сверх обычного жалованья, их охватил азарт, потому что охота – дело азартное, и если твоя задача – сбить цену, то изволь получать радость и удовлетворение от того, чтобы сбить ее как можно ниже. Каждый человек в мире делает все, на что способен, и никак не меньше, пусть сам он иного мнения. Даже не получая ничего – ни награды, ни похвалы, ни повышения по службе, – скупщик жемчуга всегда остается скупщиком, а лучший и счастливейший скупщик – это тот, кто покупает по самой низкой цене.
Солнце в то утро встало желтое и горячее. Оно вытягивало влагу из речного устья и залива и развешивало над водой мерцающие вуали, так что воздух колебался, а предметы казались зыбкими и нереальными. К северу от города висел мираж – призрак горы, до которой было больше двухсот миль пути. Склоны горы поросли соснами, а выше вздымалась голая каменная вершина.
В это утро каноэ остались лежать на берегу. Ловцы не отправились в море за жемчугом: Кино собирался в город продавать великую жемчужину, а значит, будет на что посмотреть.
За завтраком соседи Кино долго обсуждали, как бы поступили, если бы это им посчастливилось найти жемчужину. Один сказал, что поднес бы ее в дар его святейшеству Папе Римскому. Другой распорядился бы тысячу лет служить заупокойные мессы по всей своей семье. Третий раздал бы деньги беднякам Ла-Паса. А четвертый принялся подсчитывать, сколько добрых дел можно было бы совершить, сколько милостыни раздать, сколько пенсий назначить и людей спасти, будь только у него деньги. Все надеялись, что внезапное обогащение не вскружит Кино голову, не сделает из него толстосума, не привьет ему ядовитые побеги жадности, ненависти и равнодушия, ведь Кино – человек замечательный и всеми любимый. Не дай Бог жемчужина его погубит!
– А его добродетельная жена Хуана? – говорили соседи. – А чудный малыш Койотито и другие детишки, которые скоро пойдут? Какая жалость, если жемчужина всех их погубит!
Кино с Хуаной сегодняшний день казался величайшим в жизни, сравнимым разве что с тем днем, когда родился Койотито. От него станут отсчитываться все остальные, и они будут говорить: "Это случилось за два года до того, как мы продали жемчужину" – или: "Это произошло через полтора месяца после продажи жемчужины". Хуана, все тщательно взвесив, махнула рукой на осторожность и нарядила Койотито в костюмчик, который берегла на крестины. Сама она надела свою свадебную юбку с рубашкой, а волосы расчесала, заплела в две косы и перевязала концы красными лентами. Солнце успело проделать четверть пути до полудня, пока они собирались. Белая поношенная одежда Кино была, по крайней мере, тщательно выстирана. В любом случае это последний день, когда он ходит в лохмотьях. Завтра, а может быть, даже сегодня вечером у него появится новый костюм.
Соседи, следившие за дверью Кино сквозь плетеные стены собственных хижин, тоже собрались и готовились тронуться в путь. Они нисколько не скрывали, что хотят присоединиться к Кино с Хуаной. Это казалось им в порядке вещей, тем более в такой исторический момент. Только сумасшедший не пожелал бы при нем поприсутствовать. Не пойти было бы просто не по-дружески.
Хуана аккуратно накинула на голову шаль, пропустила одну половину под правым локтем, а конец взяла в руку, так что получился маленький гамачок. В него она усадила Койотито, чтобы он смог все увидеть, а может быть, даже запомнить. Кино нахлобучил широкополую соломенную шляпу и проверил рукой, правильно ли надета: не сдвинута на затылок и не заломлена набекрень, как у легкомысленного, безответственного, холостого юнца, но и не сидит точно на макушке, словно у старика, а слегка сдвинута на лоб, дабы показать, что владелец ее – мужчина зрелый, серьезный и решительный. Очень многое можно сказать о человеке по тому, как он носит шляпу. Кино сунул ноги в сандалии, натянул ремешки на пятки. Жемчужину он завернул в старый кусок мягкой оленьей кожи и спрятал в маленький кожаный мешочек, а мешочек положил в карман рубашки. Одеяло свернул ровной узкой полоской и повязал через левое плечо. Пора было трогаться в путь.
Кино величественно шагнул за порог. Вслед за ним, неся в шали Койотито, появилась Хуана. Когда они вышли на ведущую в город дорогу, свежеомытую недавним приливом, за ними потянулись соседи. Дома изрыгали потоки взрослых и по одному выплевывали детей. Соседи чувствовали важность происходящего, поэтому только один человек пристроился идти рядом с Кино – его брат Хуан-Томас.
– Смотри, как бы тебя не обманули, – предостерег Хуан-Томас.
– Смотреть надо в оба, – согласился Кино.
– Мы даже не представляем, по каким ценам покупают жемчуг в других местах. Откуда нам знать, что с нами поступают честно? Мы ведь понятия не имеем, сколько получит за жемчужину перекупщик.
– Твоя правда, – отозвался Кино. – Но как тут узнаешь? Мы же не в другом месте – мы здесь.
По мере того как они приближались к городу, толпа у них за спиной разрасталась, а Хуан-Томас продолжал говорить – просто от волнения.
– Еще до твоего рождения, Кино, старики придумали, как получать за жемчуг больше. Они решили найти посредника, который будет отвозить жемчуг в столицу, продавать и забирать только свою долю прибыли.
– Знаю, – кивнул головой Кино. – Хорошая мысль.
– И вот они нашли такого посредника, отдали ему весь жемчуг и отправили в путь. Больше о нем ничего не слышали. Выбрали другого человека, отправили в путь и тоже ничего о нем больше не слышали. Тогда старики отказались от этой затеи и вернулись к старому порядку.
– Знаю, – ответил Кино. – Слышал от отца. Хорошая затея, но неправедная – священник это ясно растолковал. Потеря жемчуга стала карой, ниспосланной на тех, кто не желал довольствоваться своей участью. Святой отец говорит, что каждый человек – солдат, поставленный Богом охранять некую часть вселенского замка. Одни стоят на крепостном валу, другие – в толще стен. И все должны оставаться на посту, а не бегать туда-сюда, иначе адские силы могут взять замок приступом.
– Я тоже слышал эту проповедь. Он читает ее каждый год.
Братья слегка прищурили глаза, как прищуривали до них деды и прадеды – с тех самых пор, когда приплыли чужаки, вооруженные доводами, превосходством, а также порохом, чтобы подкрепить и то и другое. За четыре сотни лет народ Кино нашел только одно средство защиты – слегка прищурить глаза, слегка поджать губы и уйти в себя. Ничто не в силах было пробить эту стену, а за стеной они оставались целыми и невредимыми.
Процессия двигалась в торжественном молчании, чувствуя всю важность сегодняшнего дня, и если кто-нибудь из детей пытался затеять драку, поднять шум, закричать, сорвать с приятеля шляпу или взъерошить ему волосы, взрослые тут же принимались шикать. День этот был настолько важен, что какой-то старик, не пожелавший ничего пропустить, отправился в путь, восседая на могучих плечах племянника. Процессия оставила позади плетеные хижины и вошла в город из камня и штукатурки, где улицы были немного шире, а вдоль зданий тянулся узкий тротуар. Как и в прошлый раз, возле церкви к толпе присоединились нищие с паперти, лавочники глядели ей вслед, и даже владельцы пивнушек, растеряв посетителей, закрывали свои заведения и тоже пристраивались в хвост. Солнце над городом палило так немилосердно, что каждый камень отбрасывал тень.
Весть о приближающейся процессии опережала ее ход, поэтому скупщики в маленьких конторах заранее напряглись и приготовились. Они разложили на столе бумаги – пускай Кино застанет их за работой – и спрятали жемчуг в ящик: нельзя, чтобы второсортную жемчужину увидели рядом с настоящим сокровищем, а слухи о красоте великой жемчужины уже дошли и до них. Конторы скупщиков теснились на одной узкой улочке. На окнах стояли решетки и висели деревянные жалюзи, так что внутри царил мягкий полумрак.