Йоханнес в слезах - на мгновение это ошеломило Лию - он такой огромный, такой силач - и плачет, но тут же она рассмеялась - очень уж это было уморительно.
- Ты меня ударила, - вопил Йоханнес, и слезы текли у него по щекам. Его Лина тоже начала всхлипывать, скоро они уже ревели на два голоса.
У Лии бока тряслись от смеха. Кзума не мог сдержаться и тоже засмеялся. Тот несчастный, которого Йоханнес уронил, лежал на земле всеми забытый. Он лежал, на земле и надивиться не мог на такую картину: Йоханнес и его баба - в слезах.
Рядом с Лией какой-то мужчина усмехнулся. Йоханнес сделал шаг вперед, скорчил грозную мину, но слез не вытер. Усмешка застряла в горле у весельчака. Лия стала между ним и Йоханнесом. Человек стал озираться, ища выхода. Больше никто не решался смеяться - только Лия и Кзума. Из дома вышла Мейзи, увидела, что творится, зашлась смехом. Лия глянула на Кзуму, увидела, что он смеется, и в смехе ее зазвучала новая, веселая нотка.
Йоханнес и Лина жалобно плакали.
- В чем дело? - спросила Лия.
- Я его ударила, - сказала Лина и пуще заревела.
- Меня ударила, - пояснил Йоханнес.
- Ты этого чуть не задушил, - сказала Лия, пытаясь удержаться от смеха.
- Он меня первый ударил.
- Врешь.
- Это я вру? - спросил Йоханнес Лину и с силой толкнул ее.
- Не толкайся! - взвизгнула Лина и схватила его за руку.
Она хотела впиться в эту руку зубами, но он смахнул ее, как перышко.
- Спроси Кзуму, - сказал Йоханнес. - Он видел, как этот тип мне врезал.
Лия с улыбкой повернулась к Кзуме.
- Верно он говорит, Кзума?
- Нет.
- Ну так как, Йоханнес?
Тот повесил голову.
- Грубиян! - взорвалась Лина. - Проси у него прощенья. Скажи, что извиняешься. Ну же! - И двинулась на него, засучив рукава.
- Давай, давай, Йоханнес, - сказала Лия. - Ты мне отношений с клиентами не порти. Проси прощенья.
Лина подскочила к нему. Он чуть встряхнулся, и она отлетела. Потом неуклюже наклонился к распростертому на земле противнику и протянул руку. Тот боязливо поежился.
- Возьми его за руку, - учила Лия. - Он тебя не тронет.
Тот осторожно коснулся Йоханнесовой ручищи, и Йоханнес поднял его на ноги.
- Прошу прощенья, - сказал Йоханнес. Человек кивнул и пошел прочь.
- Сукин ты сын, - пробормотал Йоханнес.
- Вот и хорошо, - сказала Лина и взяла Йоханнеса под руку. - Теперь можешь купить мне выпить.
- Дай этой сукиной дочери выпить, - сказал Йоханнес и протянул бумажку в десять шиллингов.
- Сдачу сберегу. Тебе завтра понадобится.
И торговля пошла еще бойчее. Запах пива пропитал все вокруг. Голоса пьяных мужчин и женщин сливались в пьяный гул. Дышалось так легко, как дышится только в Малайской слободе и других трущобах в субботний вечер, такого воздуха нет нигде, кроме йоханнесбургских трущоб.
- Пошли, Кзума, я иду на свидание с дружком, у которого для меня есть новости.
Кзума вышел следом за Лией. Опора все маячила у калитки.
- Все спокойно, - сказала она.
- Иду узнавать планы полиции, - доложила ей Лия.
И они пошли. Лия поглядела на него, но он углубился в свои невеселые мысли.
- Я тоже по ней скучаю, - сказала Лия.
Кзума взглянул на нее. Ну конечно же, она тоже любит Элизу. Элиза росла у нее на глазах, значит, Элиза ей как дочка. Конечно, она тоже любит Элизу.
- Да, ты тоже ее любишь, - сказал он.
- Мы все ее любим.
- А она?
- Она любит тебя, Кзума. Я знаю. Я в этих делах разбираюсь.
- Но она меня бросила.
- И меня бросила. И Опору… А нас она тоже любила.
На углу улицы они подождали.
Прошло пять минут, десять. Потом показался черный полицейский на мотоцикле. Подъехал и остановился.
- Привет, - сказала Лия. - Какие новости?
- Я не спокоен, - сказал он. - Странно как-то на меня смотрят.
- Это твоя забота, - грубо отрезала Лия. - Я тебе плачу, чтобы узнавать их планы, а как на тебя смотрят, меня не касается. Что они решили?
- Трудная ты женщина.
- Это жизнь трудная. Что они решили?
- Нынче не придут, и завтра утром тоже, а завтра после обеда - да, и завтра вечером ни на час не уберут наблюдение.
- Так, - сказала Лия и отсчитала ему пять бумажек по фунту.
Он сунул деньги в карман и укатил.
- Завтра совсем не будем торговать, - задумчиво произнесла Лия. - Так будет лучше. А бидоны уберем сегодня. Ты как думаешь, Кзума?
- Я в этом не понимаю, - сказал он.
Домой дошли молча. У ворот их ждала Мейзи.
- Пошли погуляем, Кзума, - сказала она.
- Пойди с ней, - сказала Лия и подтолкнула его.
- Ладно.
- Но не очень надолго, - сказала Лия. - Сегодня надо убрать бидоны, ваша помощь потребуется. Ну, бегите.
Мейзи зацепила его под руку и повела в сторону Вредедорпа. Шли молча. Мейзи все сворачивала налево, и наконец они почувствовали под ногами траву.
- Это где же мы? - спросил Кзума.
- Это спортплощадка для цветных ребят, Фордсбург. На полпути между Малайской слободой и Вредедорпом. Давай посидим на траве.
Она села и его потянула вниз.
Они лежали на сочной траве - Кзума на спине, руки под голову, Мейзи боком к нему, опершись на локоть.
Кзума смотрел вверх, на молодую луну. Боль казалась такой обыкновенной. Неотъемлемой частью жизни. Он подумал о доме, о тех, кто там остался, и уже знал, что никогда не вернется домой. Ему и не хотелось домой. Это уже не был его дом. Но будь он сейчас там и лежи он на траве, вокруг были бы бесчисленные огоньки, загорались бы и гасли фонарики малюток светляков. И была бы тишина, без вечного гула, который слышится в городе. Но с домом покончено. Уход Элизы сделал это невозможным. Он ведь мечтал побывать дома с нею.
- Тихо здесь, - сказала Мейзи. - Мне нравится, Кзума подумал о светляках и не ответил.
Мейзи взглянула на него, потом куда-то вдаль.
Глаза ее выбрали далекий, бледный, подрагивающий огонек на горизонте. Свет до того слабый, что кажется- вот-вот погаснет. И она не сводила с него глаз.
- Кзума.
- А?
- Она была хорошая.
Он посмотрел на Мейзи, но промолчал.
- Она, когда решила уйти от тебя, заболела. И теперь, сегодня, где бы она ни была, она одинока и тоскует по тебе, потому что любила тебя.
- Не говори о ней.
- Мы должны о ней говорить. Ты о ней думаешь, а о том, что думаешь, лучше говорить.
- Я не хочу, чтобы ты о ней говорила.
Мейзи все смотрела на далекий подрагивающий огонек.
- Хорошо, буду говорить о себе. Потому что говорить я хочу. Я вся измучилась, поговорить мне будет полезно. - Она примолкла, облизнула губы и продолжала безразличным тоном, словно обсуждая какой-то пустяк. - Любить человека, который любит другую, - это мука. Может, это мучительнее, чем любить кого-то, кто тебя любит, а потом бросает. Не знаю. Знаю только, что это мучительно - любить человека, который любит другую. Смотришь на него, а его глаза светятся для той, другой, и сердце кровью обливается. Ложишься спать - и одна, и как будто никому ты не нужна, и думаешь: "Они вместе", - и это так больно, что и не уснешь. Все время носишь это с собой в груди. Смотришь на них, когда они вместе, и улыбаешься, а внутри боль. И так день за днем, все время. Вот это мука, Кзума. Вот эту муку я ношу уже несколько месяцев.
Она яростно выдрала из земли пучок травы и отшвырнула прочь. Бездна горечи была в этом движении. После этого оба долго молчали. Потом она оторвала взгляд от далекого подрагивающего огонька и посмотрела на Кзуму. И сказала спокойно, с хрипотцой, безразлично:
- Я знала, что эта твоя любовь кончится. Знала - и все. Элиза, она особенная. Ей подавай такое, чего нам и не понять. Я ждала. Теперь это кончилось, а мне все равно плохо. Может быть, потому, что знаю: она тебя любит так же, как ты ее. Не знаю, может быть, в этом дело. Но мне сейчас нехорошо. Я думала, когда она тебя бросит, ты вспомнишь про меня, и мне будет так хорошо. Но нет…
Она опять на него поглядела, и в полумраке Кзуме померещилась на ее лице тень улыбки. Потом она разом сникла, закрыла лицо руками и горько заплакала. Неуемные рыдания сотрясали все ее тело. Боль и мука прорывались в голосе. И вперемешку с криками летели слова, заглушенные доброй землей и сочной зеленой травою.
Кзума, приподнявшись, смотрел на нее. Ему нечего было ей сказать. И нечем помочь. Только смотреть и слушать боль в ее голосе. Помочь ей он был не в силах.
Далеко на горизонте бледно подрагивал слабый огонек. Молодая луна светила так же безмятежно. И глухой гул города только подчеркивал ночную тишину. Звезды были на своих местах. Все было в порядке.
Постепенно рыдания Мейзи затихли. Всхлипывания прекратились. Дыхание стало ровнее. Наконец она без сил растянулась на земле и уже дышала легко и ровно. Буря всколыхнула ее до самой сердцевины - и пролетела. Теперь все кончилось, наступил отдых. Вернулось время. Вернулся окружающий мир.
Мейзи пролежала долго, закрыв глаза, сжимая в пальцах острую траву. Наконец села, вытерла глаза, Кзума закурил и глубоко затянулся.
- Надо идти домой, - сказала Мейзи.
И они пошли медленно, молча. Мейзи взяла его под руку. Стала такая, как всегда.
Когда они подошли к дому Лии, оттуда уходили последние гости. Лия во дворе говорила с Опорой и двумя женщинами, обещавшими помочь с уборкой бидонов.
- Вот и дети пришли нам помогать, - сказала она и похлопала Кзуму по плечу. - Я буду показывать места, а вы копайте.
Они подождали, пока она отметит места. Их было пятеро. Лия каждого поставила на место, объяснила, как копать.
- А ты, Опора, стереги у калитки.
Лия принесла железные совки.
- Ну теперь живо! - крикнула она и начала копать.
Первым вытащил свой бидон Кзума. Он был еще наполовину с пивом. Следующей управилась Лия. Мейзи позвала Кзуму - помочь. Те две женщины обошлись без помощи. Три бидона были пустые, один полный доверху и один - до половины.
- Вот теперь мы их унесем, - сказала Лия.
И вдруг двор наполнился народом. Люди появлялись отовсюду, только не из калитки. Вспыхнули электрические фонарики. На секунду все смешалось. Один из фонарей осветил Лию. Она, не мигая, уставилась на его свет.
- Привет, Лия, - ласково произнес белый голос.
- Уберите свет, - сказала Лия.
Лис выключил фонарь.
- Вот я тебя наконец и застукал.
Лия криво усмехнулась и расправила плечи.
- Да, застукал.
- Пошли в дом, Лия. Мне надо поговорить с тобой и с твоими друзьями.
Лия пошла первой. Лис за нею. Остальных каждого вел свой полицейский. Двое остались во дворе - сторожить бидоны.
Лис оглядел собравшихся и узнал Кзуму.
- Привет, Кзума.
Тот промолчал. Лис поглядел на Лию, не скрывая восхищения ее выдержкой и кривой усмешкой в углу рта.
- Я поставил ловушку, Лия, и мышь в нее попалась. Да как попалась! У меня теперь хватит материала, чтобы убрать тебя с глаз на шесть месяцев, Лия.
- Как же вы поставили ловушку? - спросила Лия.
Лис приветливо ей улыбнулся.
- Никто тебя не выдавал. Я знал, что кто-то пересказывает тебе наши планы, и мы его провели. Решили сказать, что сегодня не приедем, а явимся завтра, после обеда. Твой дружок тебе так и передал, а мы возьми да и явись сегодня. Два часа продежурили на крышах.
- Хитро, - сказала Лия.
- Недаром я Лис.
Лия кивнула.
- Тут вот какая вещь, Лис. Остальные делали все по моему слову. Оставьте их в покое. Вы мужчина, и если вы мне друг, вы это сделаете. Я была вам нужна. Вы меня изловили. А других оставьте.
- Кто тебя снабжал новостями? - спросил Лис.
Лия покачала головой. Лис улыбнулся, и Лия прочла восхищение в его глазах. Он кивнул.
- Они могут идти?
- Да, Лия.
- Благодарю. Вы хороший человек.
- А ты хорошая женщина, Лия. Ты готова?
- Повремените маленько.
- Не копайся. Время позднее, меня жена ждет.
Лия кивнула и обратилась к Кзуме:
- Приведи Опору.
Через несколько минут она явилась и одним взглядом оценила ситуацию. Лия улыбнулась, и в глазах Опоры что-то замерцало в ответ. Эти две до конца поняли, что произошло. Остальные были растеряны. Лия легко коснулась плеча старшей подруги.
- Меня не будет шесть месяцев, Опора. Продавай все, что есть, а деньги береги. Береги вместе с теми, другими деньгами. Когда я вернусь, нам будет нужен новый дом, верно? И помни, на адвокатов денег не трать, ладно?
Опора кивнула и скрылась в комнате Лии.
Лия глянула на Мейзи очень ласково. Из всех она была сейчас самая спокойная, самая сильная. Твердая, сильная, надежная.
- До свидания, Мейзи, будь умницей. Присмотри за Опорой, она у нас стареет, а старым людям нужна забота.
У Мейзи задрожал подбородок, две слезы выкатились из глаз, но она сдержалась и несколько раз кивнула.
- Ну, Кзума с Севера, - сказала Лия, и ее голос звучал легко и шутливо. - Пришла беда, отворяй ворота, верно?
- Я пойду с тобой, - сказал он.
- Нет, Кзума. Я пойду одна. Я хочу идти одна. Мне жаль, что все случилось так сразу. Сначала Папаша, потом Элиза, а теперь еще это. Так вот и бывает. Я о тебе буду тревожиться, ты ведь у меня как взрослый сын, а сын всегда дорог материнскому сердцу, верно?
Она протянула ему руку, большую, сильную, умелую. Кзума пожал ее и почувствовал ее силу.
Из комнаты Лии вышла Опора с шалью и накинула шаль на плечи Лии.
Лия обернулась к полицейскому, ее левая бровь была вздернута, на губах - кривая усмешка.
- Я готова, Лис.
Лис отступил в сторону, и Лия прошла мимо него.
- Ну и дурак! - И Лия вызывающе рассмеялась.
Голову она держала высоко. Плечи развернуты. В походке уверенность. Лия. Сильная Лия.
Остальные смотрели вслед процессии, пока она не скрылась за углом. Еще долго после их ухода Кзума видел кривую усмешку на губах Лии, слышал ее вызывающий смех. Элиза ушла… А теперь и Лии не будет.
Глава пятнадцатая
Свет следовал за тьмою, а тьма за светом. Уже сколько дней так продолжалось. Время потеряло смысл. Все было нереально, а поверх этих нереальностей было небо, и земля, и люди. Люди ели, работали, спали, пили. Люди не изменились. Они ссорились и дрались, смеялись и любили. А миру будто и не было до них дела. И людям до мира - тоже. Огромная земля - говорят, она круглая, как шар, - катится своим путем. Элиза ушла, а земля катится. Папаша умер - а она катится. Лия в тюрьме - а она катится. Как это может быть? Почему? Кому есть дело до людей?
Кзума остановился и закурил. Бросил спичку, посмотрел на луну. Луна была круглая, большая, быстро двигалась к западу. Близилось утро.
Он шел с работы. Пробовал думать о работе, но мысли все возвращались к Лии. Он был в суде, когда разбиралось ее дело. Лия тогда стояла в загончике, куда вводили всех подсудимых. Она улыбнулась ему, и глаза у нее были спокойные, дружелюбные. А потом белый человек сказал, что ей надо идти в тюрьму на девять месяцев. И фотографию ее поместили в газете белых. А перед зданием суда какой-то юнец всем объяснял, что белые продают пиво и другие напитки, а в тюрьму их не отправляют. И еще сказал, что единственный способ обуздать владелиц незаконных пивнушек - это настроить пивных для всех чернокожих.
Почему, если Лия продает пиво, это плохо, а если белые - хорошо?
С того субботнего вечера, когда Лия ушла из дома под конвоем двух полицейских, все чувства у Кзумы притупились. Осталась только усталость. Усталость и много вопросов, которые обременяли мозг, потому что ответов на них он не знал. И спать было трудно, потому что усталости тела приходилось бороться с усталостью ума. Какое-то чувство было, но это было чужое чувство, оно не причиняло боли. Боли он больше не чувствовал. И комок не стоял поперек горла. И сердце не колотилось. Он без труда улыбался. Делал все то, что научился делать, когда пришел жить в город. Все как будто было по-старому. Но казалось - все это видишь чужими глазами и все это делает и обо всем этом думает кто-то другой. Что-то пропало. Что-то такое, что раньше было в нем, внутри него, все время. А теперь пропало.
Опора и Мейзи приходили к нему, пытались ему помочь. И пытались подбодрить его. Но в подбадривании он не нуждался. Он не был несчастен. Просто говорить с Опорой и с Мейзи было трудно, но они этого не понимали. Они думали, что он очень несчастен.
Ему не нравилось, что они к нему ходят, но просить их не ходить представлялось ненужной канителью, и он молчал, а они приходили. Пытались поговорить с ним, но не знали, о чем. А потом перестали приходить. В последний раз, когда Мейзи навестила его, она перед уходом стала в дверях и сказала: "Когда я тебе буду нужна, приходи ко мне, где я работаю. Опора живет там у меня. Мы будем рады тебя видеть". И ушла. С тех пор миновало уже много дней.
Кзума погасил сигарету, поглядел, как спешит луна. Подковырнул ногой ком земли и сел. Странно, как без Лии все изменилось. Дни сматывались в ночи, ночи в дни. Все до ужаса однообразно, утомительно. И он чувствовал себя чужим среди чужих. Вспоминал ту ночь, когда он подошел к дому, где когда-то жила Лия. Он тогда вышел из своей комнаты, всю дорогу шел медленно. И с ним здоровались, потому что он уже стал своим человеком в Малайской слободе, и он читал это в глазах встречных. И знал, что они знают про Элизу, ибо в Малайской слободе люди каким-то неисповедимым образом узнают все про всех. Случалось, кто-то говорил своему спутнику:
- Это Кзума, он работает на руднике. Его женщина бросила его. А сильная Лия, которую он любит как родную мать, сидит в тюрьме. И все случилось одновременно.
Так было и в ту ночь, когда он медленно брел по улице. Он свернул налево, потом направо, потом опять налево. И вокруг него были люди.
Он медленно брел по улице, где когда-то жила Лия. Улица та же. И дома те же. Потом увидел дом. Тот самый дом. Он почти увидел Опору у калитки, и Лию на веранде, и пьяненького Папашу на улице. Почти увидел Элизу, как она стоит рядом с Лией и улыбается, так что появились две ямочки и сверкают прекрасные белые зубы. Почти услышал беспечный смех Мейзи, увидел, как хрупкая маленькая Лина укрощает верзилу Йоханнеса. И вдруг видение погасло. На веранду вышла незнакомая женщина. Низенькая, круглая, как шарик. А следом за ней мужчина, хромой. Кзума быстро повернулся и пошел прочь. Больно было видеть, что в этом доме, где когда-то жила Лия, теперь живут чужие. Чужие люди живут в нем, и смеются, и спят, и разговаривают. Было больно, потому что этот дом много для него значил. Первый дом, в котором он спал, когда только добрался до города. Первый дом, где у него появились друзья. Дом, где он нашел Элизу. Где Элиза родилась. Дом, где с Лией жили Папаша и Опора, Лиин дом.
Кзума горько улыбнулся и собрал в кулак горсть песка. Большая луна спешила своим путем, а звезды бледнели. День быстро приближался.
Он услышал, как по камешкам хрустят толстые подошвы, и поднял голову. Кто-то шел к нему, кто-то крупный, но лица пока не разобрать. Кзума ждал. Когда тот приблизился, оказалось, что это - Рыжий.
- Эй, Зума! - окликнул Падди.