Став премьер-министром Панафрики, Удомо оказывается в неизмеримо более сложном и противоречивом положении, чем он мог предполагать, находясь в Лондоне. Оказалось, что на пути к возрождению страны стоит не только колониализм, но и нищета, пережитки родоплеменного строя с его страшной отсталостью и суевериями.
Эта-то часть романа, "Реальность", и вызвала горячие нарекания многих критиков.
Читатели знакомились с романом во второй половине пятидесятых годов и в начале шестидесятых, когда будущее Африки рисовалось в радужных красках как самим африканцам, так и тем, кто от души желал им быстрого прогресса. И к роману Абрахамса подчас относились недоверчиво. Автора винили в плохом знании Африки, в том, будто он недостаточно верил в силы и возможности молодых африканских государств. Даже в недоброжелательстве к Нкруме. Тогда, во второй половине пятидесятых - начале шестидесятых, Нкрума был одним из самых популярных африканских лидеров, если вообще не самым популярным. И многим казалось кощунством, что Абрахамс предрек его свержение.
Да, действительность была куда сложней и трудней тогдашних радужных надежд. Свержение колониальных режимов стало огромным достижением народов Африки, но оно завершило лишь первый этап национально-освободительных революций.
Второй этап - укрепление независимости, создание самостоятельной экономики - оказался ничуть не легче первого. Скорее наоборот - его задачи многообразней и сложнее. И прав Майкл Удомо, когда говорит друзьям: "Управлять страной труднее, чем завоевывать власть". Тем более, если надо "перетащить страну из одного века в другой".
На первом этапе все или почти все национальные силы выступали вместе. Объединял их понятный и близкий каждому девиз: "Долой колониальный режим". Но вот независимость провозглашена, надо строить новое государство, нужны позитивные программы социального, экономического, культурного развития. И единые прежде силы раскалываются, выявляются различные интересы, сталкиваются намерения, исключающие друг друга. А колониализм еще не уничтожен, он сохраняет пока довольно прочные экономические позиции. Бывшие колонизаторы умело используют внутренние распри.
И во многих государствах Африки положение дел стало складываться не совсем так (а в некоторых странах - совсем не так), как надеялись миллионы африканцев и их друзья во всем мире.
Правящие круги метрополий старались поставить у власти в освободившихся странах "своих людей" или обратить в свою веру местных лидеров. В Африке появились такие предатели, как Чомбе. Появились такие кровавые диктаторы, как Иди Амин и "император" Бокасса.
Герой романа Удомо гибнет, пробыв на посту главы правительства несколько лет. А Лумумбу убили через каких-нибудь полгода после того, как он стал премьер-министром. Убили изуверски, не оставив даже праха, - по одной из версий, тело растворили в серной кислоте.
Независимость провозглашена, а кровь льется и льется. То и одном, то в другом конце Африки - заговоры, таинственные убийства. Телеграф приносил вести о бесчисленных государственных переворотах, о гибели президентов, премьеров, видных политиков, редакторов крупных газет.
И становилось все яснее, что "Венок" выдержал проверку временем. Более чем три десятилетия, прошедшие после его выхода, показали, что Абрахамсу удалось предвидеть многие важнейшие трудности, даже трагедии молодых африканских государств. Удалось предвидеть в те годы, когда таких государств даже еще не существовало, а лишь появилась надежда на их возникновение.
Можно только поражаться прозорливости Абрахамса. В те годы, когда многие считали старый, "классический" колониализм, в сущности, единственным препятствием на пути африканских народов, Абрахамс сумел разглядеть и неоколониализм, и ту пагубную роль, которую будет играть в новых государствах тяжелое наследие трибализма, традиционных племенных устоев. И черный шовинизм.
Своим романом Абрахамс хотел помочь Африке, предупредить о трудностях предстоящего пути.
И сам Кваме Нкрума, отлично зная, разумеется, какая роль ему отведена в романе, в своей "Автобиографии", изданной через год-полтора после выхода "Венка", упоминал о Питере Абрахамсе с явной теплотой.
Постепенно утвердилось даже мнение, что "Венок" - роман в конечном счете оптимистический. В Панафрике уже появилась образованная молодежь, началось развитие промышленности. Возврат к прошлому невозможен. Удомо сыграл свою историческую роль, расчистил путь для строительства нового общества. Перед своей гибелью он бросает Селине и Эдибхою: "Вы опоздали!"
Но далеко не со всем в этой книге можно согласиться.
Конечно, легко в конце восьмидесятых годов видеть недочеты в оценках, сделанных в первой половине пятидесятых. Ту новую жизнь, которую Абрахамс описывает, он еще не видел.
Да и старую жизнь, вступившую в столкновение с новой, он тоже не мог знать всесторонне. Трибализм, стремление сохранить отжившие устои Абрахамс не представлял себе достаточно конкретно, реально. Вырос он не в патриархальном захолустье, а в самой промышленной части Африки. Родня его - цветные - тоже не могли быть тесно связаны со стародавним образом жизни. А Золотой Берег он хотя и посетил, но пробыл там очень недолго.
И все же самое главное - отчаянное сопротивление патриархальщины обновлению жизни - это Абрахамс понял и показал.
Многим казался искусственным, нежизненным конфликт, может быть, самый драматический в книге: выбор, перед которым поставила Майкла Удомо расистская Плюралия. Экономическую помощь Панафрике она соглашается дать лишь при условии, что Удомо предаст своего друга Мхенди.
Увы, жизнь показала правоту Абрахамса. Многие африканские лидеры и в наши дни оказываются перед этим трагическим выбором. И часто создает такую ловушку именно Южно-Африканская Республика, страна, названная в "Венке" Плюралией. Она умело использует свои экономические возможности и, с другой стороны, бедственное положение многих молодых государств.
Хотя "Горняк" и "Венок Майклу Удомо" написаны давно, они интересны и сейчас. И как талантливые художественные произведения. И как реальность жизни африканских стран. И, далеко не в последнюю очередь, как выражение человеческой мечты о лучшем будущем.
Аполлон Давидсон
Горняк. Роман
Перевод с английского Л. Беспаловой и М. Лорие
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет небо с землей на Страшный господен суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что - племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
Р. Киплинг (Перевод Е. Полонской)
Глава первая
Где-то вдалеке пробили часы. Мужчина прислушался. Один… Два… Три… Три часа утра.
Он переложил узелок из правой руки в левую, подтянул брюки и зашагал по узкой улочке дальше. Узкая темная улочка казалась мрачной. Впрочем мрачной была и вся Малайская слобода.
Как бы узнать, где я, подумал он. Он не понимал, куда идет. Хотя что одна улица, что другая - какая разница.
Но тут он увидел у калитки женщину. Он никогда не заметил бы ее - она почти слилась с неразличимой в тени калиткой, - если б она не кашлянула и не шевельнулась. Он подошел поближе.
- Сестра, не знаешь, где тут можно передохнуть, а если повезет, то и выпить? - Голос у него был низкий, хрипловатый.
- Поздно уже, - ответила женщина.
- Правда твоя, поздно, - согласился мужчина.
- Посвети, я хочу на тебя посмотреть, - велела женщина.
- У меня спичек нет.
- Что же у тебя есть?
- А ничего.
- И ты хочешь, чтобы тебя в такой поздний час пустили передохнуть и еще выпить дали?
Мужчина уронил голову, но женщина не заметила этого - такая стояла темень.
- А деньги у тебя есть?
- Нет.
- Ну и ну. А ты чудной. Как тебя звать-то? Ты не здешний?
- Кзума. Я родом с Севера.
- Ну что ж, Кзума с Севера, постой здесь, пока я принесу чем посветить. Может, я и пущу тебя передохнуть и выпить, а может, и не пущу.
Тень беззвучно отделилась от забора. Он вгляделся в черный провал калитки, но сплошная темень не пропускала взгляд. Перекинул узелок из левой руки в правую и приготовился ждать.
Ноги ныли от усталости. От голода кровь стучала в висках. Горло пересохло - так хотелось курить и выпить.
А что, если… - мелькнула у него мысль, но он тут же отогнал ее. Надо быть последним дураком, чтобы взломать дверь, когда тебе хотят ее открыть.
- Ну, что ж, Кзума с Севера, сейчас я направлю на тебя свет. Приготовься.
А он и не слышал, как она вернулась. Ну тень и тень, подумал он и улыбнулся своей мысли. Судя по голосу, характер у нее сильный.
- Свети, - сказал он.
Яркий луч фонаря уперся ему в живот, помешкав секунду-другую, опустился к ногам, а оттуда стал пядь за пядью подниматься вверх: видно, его хотели разглядеть повнимательней.
Вначале луч выхватил из тьмы огромные растоптанные кеды, скрепленные обрывками веревки и проволокой, из которых, невзирая на все ухищрения, торчали пальцы; потом пыльные брюки нераспознаваемого цвета с прорехами на коленях, такие тесные, что казалось, они вот-вот лопнут; потом грудь колесом, широченные плечи, обтянутые такой же тесной ветхой рубашкой, грозившей расползтись; задержался на круглой добродушной физиономии; переметнулся на правую руку, с нее на левую. Затем фонарь погас, и Кзуму вновь обступила темнота.
- Ладно, - сказала наконец женщина. - Я пущу тебя отдохнуть и выпить, Кзума с Севера. Пошли.
Кзума замешкался. Женщина залилась звонким смехом.
- Такой здоровенный парень, а боишься.
- Тут темно.
Фонарь снова зажегся, но на этот раз луч упал на землю в нескольких шагах от Кзумы.
- Пошли, - повторила женщина.
Кзума пошел вслед за лучом.
- Сюда, - сказала женщина и толкнула дверь. - Входи.
Кзума вошел в дом. Женщина прикрыла дверь, миновав проходную комнату, они очутились в комнате побольше. Тут горел свет, а за столом, на котором стоял огромный бидон с пивом, сидели трое мужчин и старуха.
- Это Кзума с Севера, - сказала женщина. - Он устал и проголодался. Накорми его, Опора… Садись, Кзума.
Кзума разглядывал женщину. Рослая, крупная, кожа, как у всех женщин народа басуто, гладкая, с желтоватым отливом, колючий взгляд темных глаз. Чувствуется сильный характер, и глаза такие, словно видят тебя насквозь.
- Как тебя зовут? - спросил он.
Женщина улыбнулась, и он заметил, что улыбка тронула лишь одну сторону ее лица. Левую.
- Лия, - сказала женщина.
- А зачем тебе знать, как ее зовут? - спросил долговязый мозгляк, моложе всех в комнате. Злобно скривившись, он буравил Кзуму глазами.
- Кто он? - спросил женщину Кзума.
- Он-то? Дладла. Вообразил, что он силач, и балуется ножом, а на самом деле он просто щенок.
- Хоть он щепок, а хозяйка возьми да и положи этого щенка с собой спать, - сказал старший из мужчин и рассыпался кудахтающим смехом.
Лия улыбнулась.
- Правда твоя, Папаша, только почему бы щенку и не погреть хозяйку?
Папаша и вовсе зашелся. Бока его тряслись, слезы текли по щекам, он задыхался.
Дладла, без лишних слов, хватил Папашу кулаком по виску, да так, что тот отлетел в угол. Кзума двинулся к нему, но, увидев в руке Дладлы нож, неспешно положил узелок на стол и обогнул длинную скамью. Дладла занес нож над головой, ощерился. Оба во все глаза следили друг за другом. В комнате воцарилась тишина. Папаша с нетерпением ожидал, когда начнется драка, - глаза его возбужденно блестели.
Опора принесла еду для Кзумы, хотела было что-то сказать, но передумала и вернулась на кухню.
- А ну, дай сюда нож! - рявкнула Лия.
Дладла поглядел на нее, перевел взгляд на Кзуму, с Кзумы снова на Лию.
- Не дам, - огрызнулся он, но голос его звучал жалобно.
- Ну! - сказала Лия не терпящим возражений голосом.
Дладла опустил глаза, протянул ей нож.
- А теперь садитесь! Оба садитесь.
- Ох уж мне эти бабы! - сквозь зубы процедил Дладла и сплюнул. - Подраться не дадут!
- Опора, - позвала Лия, - принеси поесть.
- Драка кончилась? - крикнула из кухни Опора.
- Вот и другая голос подает, - сказал Папаша, снова сплюнул, привалился к стене и мигом заснул.
- Ешь, - скомандовала Лия, когда старуха поставила перед Кзумой еду.
Кзума поглядел на нее и принялся есть.
- Ямы как следует засыпали? - спросила Лия, обводя всех по очереди глазами. Все - опять же по очереди - утвердительно кивнули.
Лия поглядела на Папашу, на его разинутый рот и криво усмехнулась.
- И он тоже?
Опора кивнула.
- Тогда отправляйтесь спать, - сказала Лия.
Дладла и Опора ушли. В комнате остался только мужчина, который до сих пор помалкивал. Он поглядел на Лию, потом на Кзуму.
- Ты чего? - спросила Лия.
- Откуда ты знаешь, что его не подослала полиция? - спросил мужчина.
- Знаю, - ответила Лия и широко улыбнулась.
Мужчина порывисто протянул Кзуме руку. Кзума пожал руку и тот ушел.
- Кто это? - спросил Кзума.
- Брат моего мужа.
- Твоего мужа?
- Да. - Глаза Лии подобрели, кривая усмешка играла на губах, Кзуме показалось, что лицо ее смягчилось. И глаза смотрели уже не колюче, а обыкновенно.
- Да, моего мужа, - повторила она тихо. - Он в тюрьме. Ему дали три года, год он уже отсидел. Он убил одного мужика. Здоровенного нахала - тог пристал ко мне. А мой муж, он не слабак какой-нибудь, и если кто его жену обидит, от него пощады не жди. Не то что Дладла. Тому бы только языком молоть да ножом размахивать. Мой муж мужик что надо. Да ты и сам такой, Кзума, ты тоже сильный. Но мой муж переломил бы тебя, как былинку. Я не вру, кого хочешь спроси…
Она замолчала. Лицо ее вновь посуровело.
Из угла донесся Папашин храп.
- Этот Дладла, кем он тебе приходится?
Она зычно засмеялась.
- Бабе одной тоскливо, надо с кем-то коротать ночи… Поговорим лучше о тебе, Кзума. Что ты собираешься делать?
- Я пришел наниматься на работу. В наших местах работы не найти, а здесь, говорят, ее навалом.
- Где ты хочешь работать?
- На рудниках. Такая работа для мужчины в самый раз.
Лия покачала головой, налила себе пива.
- На рудниках хорошего мало, Кзума, и кто на них работает, тот поначалу кашляет, потом харкает кровью, а потом его силы уходят и он помирает. Не счесть, сколько раз я такое видела. Сегодня ты молодой, здоровущий, завтра кожа да кости, а послезавтра - готов в могилу.
- От любой работы так бывает.
- Не от любой… Слушай, Кзума, ты мне по нраву пришелся, иди работать ко мне. У меня здесь есть власть. Станешь моим помощником, и у тебя власть будет. Когда ты застал меня у калитки, я стояла на стреме, глядела, не собирается ли полиция наведаться к нам, остальные закапывали бидоны с пивом в ямы. Наше дело денежное. Иди работать ко мне, а?
Они долго смотрели друг другу в глаза, потом Лия улыбнулась, но не краешком рта, а широко, и покачала головой.
- Нс хочешь… Олух ты, да все вы, мужики, такие… Пошли, я покажу, где ты будешь спать.
- У меня нет денег, - сказал Кзума.
- Это не беда, зато у тебя есть сила, наймешься на работу - отдашь, идет?
- Идет.
- А может случиться, что тут в сильном мужике нужда возникнет, тогда и ты в помощи не откажешь.
- Не откажу.
- Сюда, - сказала Лия, входя в крохотную комнатушку, - здесь учительница живет, но ее до послезавтра не будет, так что можешь спать здесь. Ну, а вернется она, тогда что-нибудь другое придумаем. - Чиркнув спичкой, она зажгла свечу и пошла к двери. - Так вот, Кзума с Севера, хоть я тебе и помогла, ты не думай, что я растяпа какая-нибудь и меня можно облапошить. Лучше и не пытайся, потому что я тебя так отделаю - родная мать не узнает…
Кзума фыркнул.
- Непонятная ты женщина. Кто тебя разберет? Одно мне пока ясно: ты добрая.
- А ты славный, - ласково сказала Лия, - но город, он странные штуки с людьми вытворяет. Спокойной ночи. - И вышла, закрыв за собой дверь.
Кзума не спеша разделся. Еда взбодрила его, но усталость давала о себе знать. И все равно сон еще долго не шел к нему.
Непонятные они люди, думал он. Ни к чему у них нет привязанности. Ни во что не верят. А переночевать все-таки пустили. Она пустила. А в ней разобраться еще труднее, чем в остальных. В комнате по соседству спал, прислонясь к стене, старикан по прозвищу Папаша, спал, разинув рот, ничем не прикрывшись. Но в жизни и вообще мудрено разобраться. А эти люди - они и есть жизнь… Вот оно как…