* * *
Расставшись с белыми, Кзума испытал облегчение. Ему было с ними неловко. Чем больше они старались, чтобы он чувствовал себя у них как дома, тем больше он конфузился. Правда, с Ди ему было легче. Она понимала его, чутье у нее было потрясающее. И Кзума впервые видел, как Рыжий улыбался.
Кзума не стеснялся только, когда остался с Ди один па один. Он и сам не понимал, почему ему вдруг захотелось рассказать Ди об Элизе. Наверное, потому что она была такая умная и все понимала. Да нет, не такая она и умная. Сказала же она, будто нет ничего плохого в том, что Элиза хочет жить, как белые. А разве это не дурость: Элизе никогда так не жить.
А чем плохо так жить? Теперь он видел своими глазами, как живут белые. И понял, почему Элиза хочет так жить. Понял, чего именно она хочет. И от этого ему стало легче.
Он перешел улицу - решил вернуться в Малайскую слободу. Теперь холод донимал ого меньше. Белые накормили его на славу, но наесться он не наелся: маисовой каши не подавали, а хлеба всего ничего. Разве эго еда для мужчины? А так приняли его, лучше не надо, намерения у них были самые добрые. Повезло Рыжему с Ди, она славная, даже с африканцем и то держится по-дружески.
Рыжий, тот тоже держится по-дружески, но совсем па другой лад. Рыжему надо, чтоб ты ему доверял, чтоб ты в трудную минуту обратился к нему, - вот чем вызвано его дружелюбие. И об этом нельзя забывать. А раз чувствуешь такое, трудно вести себя по-дружески. Ну а с Ди ему проще. Когда она интересовалась, о чем он думает, за этим ничего не крылось. Вот почему Кзуме было так легко с Ди.
Но вот уже центр остался позади. Белые попадались все реже. Черные, наоборот, все чаще. Все реже надо было уступать белым дорогу - и тревога постепенно отпустила Кзуму.
Он касался встречных плечами, не думал отскакивать в сторону. Налетал на них, чувствовал теплоту их тел. И здесь все это воспринималось как должное. Недаром это была Малайская слобода. А если здесь и встречались белые, то разве что сирийцы и цветные. Ну, а к ним и отношение совсем иное, они вроде бы как и не белые. Коли на то пошло, среди их женщин есть и такие, которые за деньги спят с африканцами. Да, с сирийцами все проще.
Он свернул на Джеппе-стрит и увидел, как чуть дальше по улице группа людей, задрав голову, смотрит вверх. Кзума прибавил шаг, смешался с толпой и тоже задрал голову, но ничего не увидел.
- На что вы смотрите? - спросил он стоящего рядом человека.
- Сам не знаю, - сказал тот.
Не спуская глаз с крыши, Кзума стал выбираться из толпы и налетел на машину.
- Что случилось?
- Да вон человек убегает по крыше от полиции.
- Где?
Женщина ткнула пальцем. Кзума пригляделся: да вот же он! Человек полз по скату крыши, по пятам за ним полз полицейский. Кзума затаил дыхание: крыша круто пошла вниз, одно неосторожное движение - и беглец сверзится, и тогда его ждет верная смерть или увечье. Да и полицейского тоже. Толпа дружно ахнула. Беглец потерял равновесие и медленно пополз вниз. Все ниже, и ниже, и ниже. Он был почти у края крыши. Если чудом не удержится, он неминуемо рухнет вниз. Вот оно - одна нога его уже свесилась с крыши. А за ней другая. Еще миг - и он упадет. У Кзумы перехватило дыхание, сердце бешено колотилось. Беглец вцепился в край крыши и повис. Толпа в ужасе замерла. Еще чуть-чуть - и полицейский настигнет беглеца.
Толпа заколыхалась - стройный, элегантно одетый мужчина раздвигал людей, прокладывая себе дорогу. И одеждой и манерами он походил на белого, и так же бесцеремонно расталкивал толпу. Зеваки, с трудом оторвав глаза от крыши, пялились на него.
- Кто он такой? - спрашивали одни.
- Кто он такой, чтобы так себя вести? - спрашивали другие.
И тут кто-то шепнул:
- Это врач, доктор Мини.
И вот уже по толпе зашелестел шепот. Кзума тоже покосился на доктора. Доктор не сводил глаз с беглеца, раскачивающегося на краю крыши.
- Кто он такой? - спросил доктор резким тенористым голосом. Никто ему не ответил.
- Что он натворил? Кто это видел? - снова спросил доктор.
- Играл в кости, - угрюмо буркнул какой-то оборванец.
Раздался женский вскрик: теперь уже за беглецом охотились двое полицейских и оба неуклонно надвигались на него. Медленно, осторожно. Но женщину явно испугало не это: она заметила, как у беглеца сорвалась рука - теперь он висел лишь на одной руке. Толпа замерла: вот оно, сейчас затравят зверя. Машинально, все как один, сделали шаг вперед. Во главе с доктором. Кзума пробился вперед. И тут беглец, словно ему наскучило висеть между небом и землей, разжал руку. Толпа дружно охнула, беглец мелькнул в воздухе, глухо стукнулся о землю и затих. Толпа, казалось, приросла к земле.
Но вот беглец шевельнулся. И толпа перестала жить как единое целое, распалась. Доктор рванулся к беглецу, наклонился над ним. Зеваки обступили их тесным кольцом.
- Ему нужен воздух, - сказал доктор.
Кзума распихал зевак.
- Ему нужен воздух, - повторил он.
Доктор ощупал беглеца.
- Ничего страшного, у него сломана только рука.
- Помогите мне удрать, - прошептал беглец.
Вдруг толпа раздалась, попятилась - к беглецу спешили полицейские.
- Назад, - скомандовал полицейский, который шел первым.
Кзума отпрянул вместе с толпой. Лишь врач не тронулся с места.
- Да ты что, оглох? - рявкнул на доктора полицейский. Врач встал, поглядел на полицейского.
- Я доктор Мини.
Полицейский захохотал.
Второй полицейский отстранил его и со всего маху отвесил доктору пощечину.
- Вам за это придется отвечать, - выкрикнул доктор.
Второй полицейский снова занес руку для удара.
- Зря ты с ним связываешься, это же врач, - выступил вперед третий полицейский, постарше тех двоих.
Полицейские вытаращились на вновь подошедшего: вид по было, что они не верят ему.
- Что, я вас обманывать стану? - сказал пожилой полицейский.
- Я хочу забрать этого человека с собой, - обратился доктор к пожилому полицейскому. - У него сложный перелом руки, и он нуждается во врачебной помощи.
- Еще чего! - сказал первый полицейский. - Поедет, куда следует - прямым ходом за решетку.
Доктор достал визитную карточку, протянул пожилому полицейскому.
- Я состою в штате городской клиники, и если во мне возникнет нужда, вот мой домашний адрес. Я забираю этого человека с собой. Через час можете прийти за ним. Но если вы придете, знайте наперед: я подам на вас жалобу за оскорбление действием.
Полицейские в замешательстве переглядывались. Лицо первого выражало злое упрямство. Второй явно испугался. У пожилого на лице была написана скука, усталость. Он взял у доктора карточку, согласно кивнул. Первый открыл было рот, но второй покачал головой, и первый так ничего и не сказал.
- Пусть кто-нибудь поможет мне донести раненого до машины, - сказал доктор.
Первый полицейский резко обернулся, взглядом пригвоздил толпу. Грозно занес дубинку. Никто не тронулся с места. Доктор попытался приподнять беглеца, но ему это оказалось не по силам.
И тут вперед выступил Кзума. Полицейский угрожающе замахал дубинкой, буравя Кзуму злобным взглядом, но Кзума не отвел глаз и подошел прямо к доктору. Доктор поднял голову, просиял навстречу Кзуме улыбкой.
- Подержите раненого, но так, чтобы не задеть руку.
- А ну погоди, - ткнул Кзуму дубинкой первый полицейский.
Кзуму трясло от ярости. Кулаки отяжелели, стали твердыми, как ядра.
- Предъяви свой пропуск.
Кзума вынул пропуск, протянул полицейскому. Тот долго изучал его, потом вернул.
Кзума поднял беглеца. Толпа раздвинулась, пропуская их. Первым шел доктор, за ним Кзума. Открыв дверцу машины, доктор вместе с Кзумой бережно уложили беглеца на заднее сиденье.
- Не могли бы вы поехать со мной - в одиночку мне не вынести его из машины.
Кзума кивнул.
- Садитесь рядом с ним и придерживайте, чтобы он не зашиб руку.
Доктор захлопнул дверцу, включил мотор. Прежде чем тронуться, он обернулся, следом за ним обернулся и Кзума. Двое полицейских с дубинками разгоняли толпу, люди разбегались кто куда. Только пожилой полицейский стоял на том же месте, и на лице его по-прежнему были написаны скука, усталость.
Машина медленно, плавно тронулась. Доктор достал сигарету, передал пачку Кзуме.
- Как вас зовут?
- Кзума.
- Давно вы приехали в город?
- Три месяца назад.
- Вот оно что.
Остаток пути они ехали молча.
Кзума то и дело переводил взгляд с человека на заднем сиденье на человека за рулем. И тот и другой африканцы, но до чего же они разные! Тот, что лежал радом с ним, не вызывал у Кзумы особого уважения. Таких, как он, здесь много - хоть пруд пруди. Они только и знают, что пить, драться и резаться в кости. Кзума нагляделся на них, он их насквозь видел. А вот такие, как тот, что за рулем, это совсем другой коленкор. Таких тут днем с огнем не сыскать. Даже белые, и те чувствовали разницу и обращались с ним иначе. Никто из тех, с кем Кзума сталкивался, не осмелился бы пойти против белых. А ведь доктор тоже черный.
Доктор остановил машину на другом конце Малайской слободы, вдвоем они внесли раненого в дом.
В дверях их встретила цветная женщина, такая светлокожая, что легко могла сойти за белую. Она и одета была тоже как белая. А до чего же красиво было в доме у доктора - еще красивей, чем у Рыжего. И полным-полно всяких интересных вещей - даже больше, чем у Рыжего.
Они внесли раненого в кабинет. Женщина помогла доктору снять пальто и надеть взамен другое, белое, из тонкого материала.
Споро, ловко, бережно доктор обработал перелом. Женщина ни на минуту не отходила от него, подавала всякие инструменты, помогала, разговаривала. Кзума, присев на низкий стульчик, любовался их слаженной работой. Не исключено, что это докторова жена, подумалось ему.
Когда они кончили бинтовать перелом, доктор помыл руки, женщина чмокнула его в щеку, и тут Кзума окончательно уверился, что она докторова жена.
- Готово! - сказал доктор, улыбнувшись Кзуме.
Улыбнулась и женщина. Пожалуй, мне пора идти, решил Кзума, но тут в кабинет пришла черная женщина, принесла какое-то снадобье в стакане и заставила беглеца выпить. Беглец тут же привстал на кушетке.
- Спасибо вам, доктор, - сказал он. - А нельзя ли мне уйти?
- Что вы, как можно? Я же сказал полицейскому, чтобы они возвращались через час. Оки вряд ли придут, но на всякий случай надо подождать. Так что, пока суд да дело, ложитесь и набирайтесь сил.
- Но меня же арестуют.
- Пусть только попробуют - тогда я подам на них в суд за оскорбление личности. А отпусти я вас, мне не миновать неприятностей.
Беглец на это ничего не ответил, только обвел взглядом комнату.
- Кзума, не могли бы вы тоже подождать, мне нужен свидетель. А вы все видели.
Кзума кивнул.
Цветная женщина накрыла раненого одеялом.
- Пойдем выпьем чаю, Кзума, - сказал доктор.
И они вышли. В соседней комнате горел жаркий огонь. Играло радио, а свет зажигался, стоило только нажать пальцем на кнопку в стене. Не нужно никаких керосиновых ламп, никаких свеч. Кзума оглядел комнату. Доктор поймал его взгляд и усмехнулся. Эта усмешка не укрылась от глаз Кзумы. Его посетило то же чувство, что и в доме Рыжего: словно он затесался сюда по ошибке, словно ему здесь не место.
Доктор заметил, как омрачилось Кзумино лицо.
- В чем дело, Кзума?
- Вы живете совсем как белые.
Доктор с женой рассмеялись.
- Ты не прав, Кзума, - сказал доктор. - Совсем не как белые, а просто по-человечески, и жить так вовсе не значит подражать белым, потрафлять их вкусам. Так подобает жить всем, потому что человеку следует жить по-человечески, а белый он или черный - значения не имеет. Вот когда мы живем не по-человечески, тогда мы потрафляем вкусам белых, потому что они хотят, чтобы мы так жили.
- Доктор, доктор! - всполошенно ворвалась в комнату черная женщина. Лицо у нее было расстроенное.
- Что случилось, Эмили?
- Тот пациент, которого вы перевязали, удрал, доктор.
- Вот оно что…
Кзума посмотрел на доктора. Какое горькое, убитое у пего лицо - и Кзуме вспомнились лица горняков, грузивших вагонетки мелким сырым песком, который все не убывал. Но лицо доктора тут же посуровело, стало спокойным и непроницаемым.
Он встал и вышел в кабинет. Остальные потянулись за ним. Одеяло валялось на полу. В открытое окно задувал резкий ветер. Беглец скрылся. Цветная женщина взяла доктора за руку. Эмили затворила окно.
- Вы свободны, Кзума, - резко, не поднимая глаз, сказал доктор.
Кзума обиделся. Он-то, спрашивается, в чем виноват? Он согласился остаться по просьбе доктора, а потому что тот, другой, удрал, доктор вымещает свое недовольство на нем. Кзума возмутился, но обида была даже сильнее возмущения.
Кзума круто повернулся и двинулся к двери. Докторша кинулась за ним, протянула ему руку, улыбнулась.
- Большое вам спасибо, - сказала она.
Кзума пожал протянутую руку. Какая она нежная, крохотная - совсем как у той белой женщины!
Глава седьмая
Хотя час был поздний, Кзуме не хотелось идти домой. Что там делать? Торчать в нетопленой комнате. Лежать в холодной постели. А что толку? Заснуть он все равно не заснет, а валяться в холодной постели без сна не очень-то приятно. Он поднял глаза - небо казалось далеким-далеким, звезд почти не видно. Вот мигнула одна и тут же погасла.
Он завернул за угол и ему вдруг по-новому открылась Малайская слобода. Открылась совершенно по-иному.
Малайская слобода. Ряды за рядами улиц, пересекающих ряды за рядами улиц. Почти всегда узких. Почти всегда разных. Почти всегда темных. Ряды за рядами домишек. И конца-краю им нет. Ряды за рядами улиц, ряды за рядами домишек.
Шатких мрачных домишек, таящих за своими стенами жизнь и смерть, любовь и ненависть, недоступные взглядам прохожих. Мутные грязные лужи на песчаных мостовых. Малышня, плещущаяся в лужах. Кучки игроков на углах. Стайки ребятишек, рыщущих по канавам, наперебой отталкивая друг друга, кидающихся на отбросы. Проститутки на углах, сводники, ведущие с ними переговоры.
Доносящееся невесть откуда приглушенное унылое бренчание расстроенного фортепиано, на котором наигрывают одну и ту же мелодию, топот отплясывающих под нее ног. Крик, - визг, брань. Драки, воровство, ложь.
Но прежде всего ему открылась самая суть Малайской слободы. Жар, разлитый в воздухе, даже в самую студеную ночь.
Жар людских тел - живых, дышащих, трепетных. Жар животворнее воздуха, и земли, и солнца. Животворнее всего на свете. Жар, который таит в себе бурная пульсирующая жизнь. Биение сердец. Молчание и шум. Движение и покой. Жаркое, плотное, темное покрывало жизни. В этом и была вся Малайская слобода. Живая жизнь, которой нет названия. Темная река жизни.
Кзума старался разобраться в своих мыслях, облечь их в слова, но у него ничего не получалось. Он глядел на улицы, дома, людей и не видел ничего, кроме улиц, домов, людей. Чувство, недавно охватившее его, прошло, как сон.
- Пойду-ка я к Лии, - сказал он и свернул к ее дому.
В этот субботний вечер он рассчитывал застать у Лии полный сбор. Но, подойдя к дому, не услышал ни звука. Он толкнулся в калитку - она оказалась заперта изнутри. Постучал во входную дверь. Подождал и постучал снова.
И в памяти встала та первая ночь, когда он впервые пришел в Лиин дом. Как давно это было! Даже не верилось, что с тех пор прошло лишь три месяца. Сколько всего случилось за это время. Он с трудом вспоминал себя, тогдашнего. Постучал еще раз. Погромче.
Дверь приотворилась, в щель выглянула Опора. Она не сразу узнала его, а узнав, заквохтала, закудахтала, втащила в дом.
- Кзума! Пропащая душа! А мы думали-гадали, куда ты запропастился? Входи быстрее!
У Кзумы было ощущение, что он вернулся в родной дом. Вот она, Опора, тут. Та же, ничуть не изменилась. Те же чертики пляшут у нее в глазах, и сразу видно, что она хоть и помалкивает, а все понимает.
- С чего бы это в городе сегодня так тихо? - спросил Кзума.
- Полиция по соседству рыщет, многих торговок застукали за продажей пива и посадили.
- Лию предупредили?
- А ты как думаешь - за что Лия деньги платит?
- А своих товарок Лия предупредила?
Опора вскинула бровь и презрительно ухмыльнулась.
- Да ты, я вижу, не поумнел.
В доме тоже было непривычно тихо, точь-в-точь как в то первое утро, когда он тут проснулся. Он пошел за Опорой в кухню. Там топился очаг. У очага разлегся на полу Папаша - его свалил хмельной сон. Рот его был разинут, изо рта ползла струйка слюны.
- Где остальные?
- Лия, Элиза и Мейзи пошли в кино, Джозефа зацапали две недели назад и запрятали на полгода за решетку. На этот раз ему не удалось отделаться штрафом.
- И Мейзи с ними?
- А ты что, пропустил мои слова мимо ушей? - стрельнула в него глазами Опора.
- Все враки, старая.
Опора так заразительно засмеялась, что Кзума не мог не присоединиться к ней.
- Я же ничего не сказала.
- Чего не сказала языком, сказала глазами. Только все ты врешь.
- А что это я такого соврала?
- Да ты намекаешь, будто у меня шашни с Мейзи.
- Ну и что?
- А то, что сначала говоришь, а потом норовишь уйти в кусты или спрятать голову, все равно как страус, только страус прячет голову в перья, а у тебя перьев нет, ты ж не страус, а старуха, так что тебе спрятаться некуда.
Опора зашлась от смеха, бока ее заколыхались. Кзума старался не рассмеяться, делал зверское лицо, но ему здесь было так по-домашнему уютно, что он и не хотел, а захохотал вместе с веселой старушкой.
Отсмеявшись, Опора утерла слезы, погладила Кзуму по руке, ее дубленое, изрезанное морщинами лицо подобрело.
- Смотри, ишь как разговорился у нас в городе! Вот и славно! А когда из деревни пришел, из тебя, бывало, слова не вытянешь. Мужчина должен уметь разговаривать… Скажи, ты есть хочешь?
- Нет, я встретил моего белого, он зазвал меня к себе и накормил.
- Фу-ты ну-ты! Высоко залетел! Ешь с белыми! А нарядился-то как! Чего ж удивляться, что ты к нам носу не кажешь! - Глаза Опоры лукаво поблескивали.
- Полно глупости говорить, старая! - сказал Кзума. - Лучше расскажи мне, как поживает Элиза.
- Ты все еще думаешь о ней? - ласково спросила старуха.
- Думаю.
- Все по-прежнему. То плачет, то дуется, то круглый день молчит. А то веселехонька.
- А этот ее ухажер-учитель?
- Не знаю, о каком ты, их тут много перебывало, ходят-ходят, только долго ни один не задерживается, она их быстро отваживает.
- Вот оно что.
- Ты про себя расскажи.
- Работаю, а больше и рассказывать нечего.
- А мы грешили на тебя, думали, ты бабу себе завел.
- Да нет, какую там бабу.
- Йоханнес говорит, ты на руднике пришелся ко двору.
- И много Элиза с ухажерами гуляет?
- Бывает, что гуляет, а бывает, что ни вечер, дома сидит. Знаю я, что у тебя на уме, но я тебе скажу, это ты зря. Она не из таковских. Она со всяким-каждым путаться не станет. Был у нее один, да сплыл. Только давно это было да быльем поросло.