Вдруг дверь снова распахнулась - вошла Элиза и легла рядом. Он не повернулся к ней.
- Кзума, - тихо позвала она.
- Что тебе?
- Я плохая, но я ничего не могу с собой поделать. Если ты возненавидишь меня, я тебя пойму. Тебе бы надо меня побить. Но со мной творится что-то неладное. А все потому, что меня манит жизнь белых. Я хочу жить, как белые, ходить туда же, куда ходят они, делать то же, что делают они, а я… я черная! И ничего не могу с собой поделать! В душе я не черная. И не желаю быть черной. Я хочу быть как белые, понял, Кзума! Может, это и плохо, но я ничего не могу с собой поделать. Мне никуда от этого не деться. Вот почему я мучаю тебя… Пожалуйста, постарайся меня понять.
- Как я могу тебя понять?
Элиза вздохнула и вышла из комнаты.
Глава шестая
Тепло ушло, мало-помалу зима надвигалась на Малайскую слободу, Вредедорп и Йоханнесбург. Дни стояли холодные, а ночи и вовсе студеные. Люди, укутавшись потеплее, старались не отходить от очагов. Спали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Особенно тяжело приходилось зимой жителям Малайской слободы и Вредедорла.
Кзума четвертый месяц жил в городе. Вот уже два месяца, как он съехал от Лии и снял комнату в Малайской слободе. С тех самых пор он не видел Лию - избегал ходить к ней из боязни встретить Элизу. Забыть ее он не мог.
А вот с Лией ему хотелось повидаться, да и с остальными тоже. Кто, как не они, приветили его на первых порах, когда он пришел в город. Кто, как не они, накормили, приютили его. А он избегает их - и все из боязни встретиться с Элизой. И тем не менее оставался дома.
Он коротал вечер в холодной комнате, где не топился очаг и не с кем было перемолвиться словом, и тосковал по теплому Лииному дому, по блестящим Лииным глазам, по пьяной околесине Папаши, по мудрой, зоркой Опоре, которая все видела, да помалкивала. Даже по ледащей Лине, такой маленькой рядом с громадным Йоханнесом, и по той он соскучился. Он стосковался по всем им, на сердце у него было тяжело, и холод пронизывал его до костей. Он закурил трубку, затянулся. Потом решительно встал, надел пальто, вышел. Резкий ветер хлестнул по лицу - Кзуму проорала дрожь.
Несмотря на холод, на улицах было полно народу - как никак субботний вечер. Но до чего же здесь все изменилось с первой его субботы в городе, когда он гулял с Джозефом. Люди жались друг к другу, едва-едва перебирали ногами. Силачи куда-то подевались - видно, холод заставил одеться и их, так что они теперь не выделялись в толпе. На улицах больше не скапливался народ.
Он решил сходить в центр. Миновал парочку под фонарем. Мужчина обнимал женщину. Женщина смеялась. Кзума отвернулся, прибавил шагу. Но то и дело натыкался на парочки. Они шли рука об руку, согревая Друг друга. Видно было, что им хорошо вместе. Только он был один. Сквозь тонкие ботинки проникал холод. Моги закоченели. Но ему грех жаловаться, подумал Кзума, вспомнив, сколько одежды надавал ему белый. А мимо шли люди, у которых башмаков и тех не было. Попадались и такие, которые шли и вовсе без пальто; по их глазам было видно, до чего они продрогли, так что ему уж никак нельзя роптать. Но даже те, которые совсем озябли, были не одни. Кто шел с женщиной, кто с другом, а он, он был один-одинешенек.
Ближе к центру народу на улицах поубавилось. Больше встречалось белых, и белые тут были совсем другие. Ничуть не похожие на тех, кого он знал, - они и ходили, и выглядели по-другому. Он уступал им дорогу, слышал их разговоры, но они были ему чужими. Он на них не глядел, не прислушивался к их разговорам, не вглядывался в их глаза, его не интересовало, любит ли женщина того мужчину, с которым она идет рука об руку. Они были чужие ему - ему не было до них дела. Он миновал витрину ресторана. Там сидели белые - они ели, разговаривали, курили, пересмеивались. Так и подмывало туда войти - до того там было тепло и уютно. Кзума поспешил отвести глаза от витрины.
В другой витрине взгляд привлекали пирожки. Кзума загляделся на них. Но тут его тронули за плечо. Он обернулся, увидел полицейского, без лишних слов вынул из кармана пропуск и предъявил. Полицейский посмотрел на пропуск, оглядел Кзуму с головы до ног, вернул пропуск. Судя по всему, он парень не из вредных, решил Кзума.
- Куда путь держишь, Кзума? - спросил полицейский.
- Да так, гуляю.
- А чего бы тебе не отправиться домой, не засесть у очага с кружкой пива?
- Ты что хочешь, чтоб я в тюрьму загремел? - ухмыльнулся Кзума.
- И то правда, - засмеялся полицейский. - Но смотри у меня, чтоб не безобразничать.
Кзума посмотрел полицейскому вслед. А он неплохой парень. Наверное, недавно в полиции.
Кзума свернул на Элофф-стрит - в самый центр города. Народу тут было видимо-невидимо. Кзума с трудом продвигался в толпе белых - то и дело приходилось уступать дорогу и при этом еще следить, чтобы не попасть под машину.
Кзума горько усмехнулся: если он где и чувствовал себя привольно, то только под землей, на руднике. Там он был хозяин, понимал, что к чему. Там ему и Рыжий был не страшен, потому что тот зависел от него. Кзума был старшой. Он отдавал приказания горнякам. Для него они готовы были расшибиться в лепешку; а для Рыжего - нет, для других белых - нет. Кзума убедился в этом, убедился на опыте. Там, под землей, белый уважал его и советовался с ним, прежде чем приступить к любому делу. Вот почему под землей Кзума чувствовал себя как дома.
Его белый старался с ним подружиться, потому что горняки уважали его. Но никогда белому и черному не быть друзьями. Работать вместе - это они могут, но и только. Кзума усмехнулся. Он не хочет жить, как белые. Не хочет водить дружбу с белым. Работать на белого, это - да, но и только. Недаром горняки уважают его больше Йоханнеса. А все потому, что он, хоть и умеет ладить со своим белым, никогда не величает его баасом.
Тут ему снова вспомнилась Элиза - и куда только подевалась его гордость. Как ни пытался он ее забыть - тщетно! С каждым днем он все больше и больше тосковал по ней. А Элиза хочет жить, как белые, и поэтому он не желает знать белых.
- Смотри-ка, Ди, а вот Кзума!
Кзума обернулся и увидел Рыжего - тот шел под руку с женщиной. Глаза его смеялись, губы растягивала улыбка. Кзума никогда еще не видел, чтобы Падди смеялся.
- Привет, Кзума!
Падди протянул Кзуме руку. Кзума не сразу решился ее пожать. Рыжий явно подвыпил.
- Познакомься с моей девчонкой, Кзума. Ну как, одобряешь мой вкус? - веселился Падди.
Кзума поглядел на женщину, она улыбнулась и в свою очередь протянула ему руку. Белые прохожие останавливались, косились на них. Кзуме стало неуютно. И чего бы Рыжему не увести ее поскорее, подумал он, но пожал протянутую женщиной руку. До чего же она маленькая, нежная!
- Так вот он какой, Зума! - сказала женщина.
- Его имя начинается с "к", - сказал Падди.
- Зума, Рыжий только о вас и говорит, - сказала женщина.
- Мы загораживаем дорогу, - сказал Падди и, взяв Кзуму за руку, отвел в сторону. Они прошли чуть дальше по улице и свернули в переулок.
- Вот где я живу, - сказал Падди.
- Пригласи его к нам, Рыжий, - сказала женщина.
- А это мысль! - обрадовался Падди. - Пошли с нами, Зума, поужинаешь у нас. Ладно?
- Нет, - сказал Кзума.
- Пошли, пошли, - не отступался Падди и чуть ли не силой впихнул Кзуму в лифт.
Они вышли из лифта и вслед за женщиной прошли в квартиру.
Кзума озирался по сторонам: ему никогда не доводилось бывать в таких квартирах. Очага, похоже, тут нет, а в комнате все равно тепло.
- Садитесь, Зума, - сказала женщина.
Кзума примостился на краешке стула. Женщина сняла пальто и ушла в другую комнату, Падди раскинулся на кушетке.
Женщина вернулась с тремя бокалами.
- Это вас сразу согреет, - сказала она, протягивая Кзуме бокал.
Падди поднял бокал:
- За Зуму, лучшего из горняков!
- За Зуму! - вторила ему женщина.
Падди и Ди осушили бокалы. А Кзума никак не решался выпить свой. Ему казалось, что он все еще держит руку женщины в своей руке. Такую маленькую, нежную. Какая она красивая, эта Ди, - глаза радуются смотреть на нее, но он не хотел на нее смотреть.
- Выпейте, Зума, - сказала женщина.
Вино согрело Кзуму. Ди забрала у Кзумы пустой бокал, включила радио.
- Ужин готов, - обратилась она к Падди. - Поставь еду на сервировочный столик и вези сюда.
Падди вышел.
Теперь мне понятно, чего хочет Элиза, но такой жизнью нам не жить. Экая дурость думать, что это возможно. Кзума оглядел комнату. Красивая комната, спору нет: на полу ковер, книги, радиоприемник. Полно всяких замечательных вещей. Красиво, очень красиво, но все это не для нас. И дурость, ох какая дурость, тянуться за белыми. Пить вино, держать на столе бутылку, не опасаясь, что, того и гляди, нагрянет полиция, - да кто позволит черным так жить? И может ли Элиза походить на женщину Рыжего?
Ди заметила, что он разглядывает комнату.
- Вам нравится?
- Что? - Кзума не сразу вернулся к действительности.
- Я о комнате спрашиваю, - ответила Ди.
- Очень, - сказал Кзума.
Ди участливо смотрела на Кзуму, на щеках ее, когда она улыбнулась, заиграли ямочки - точь-в-точь такие, как у Элизы. По тому, как Ди смотрела на него, Кзуме стало ясно, что она разгадала его мысли, и он отвел глаза.
- Рыжий хочет, чтобы вы с ним были друзьями, - сказала Ди.
И снова Кзума поглядел на нее. И снова подумал: а ведь она догадывается о том, что творится у него на душе. Кзума глядел на Ди и видел, как лицо ее осветила улыбка.
- Он белый, - сказал Кзума.
Улыбка погасла, глаза Ди погрустнели. Кзума вдруг ощутил жалость к Ди и опешил: пожалеть белую женщину, такого он сам от себя не ожидал.
- И значит, нам не быть друзьями?.. - сказала она.
Падди прикатил столик с ужином. Кзума чувствовал себя неловко, но Падди и Ди разговаривали так, будто ничего не замечали, и вскоре Кзума перестал стесняться и принялся за еду.
Покончив с едой, они выпили еще вина. Кзума и Падди разговаривали о руднике, припоминали всякие забавные истории, от души смеялись. Временами Кзума забывал, что его собеседники белые, и сам заговаривал с Ди. Потом Падди убрал тарелки.
И тут Кзуму потянуло рассказать Ди об Элизе, но он не знал, как к этому подступиться. Ди предложила ему сигарету, закурила и сама. Элиза тоже курила. Кзума поглядел на Ди и улыбнулся.
- Чему вы улыбаетесь?
- Моя девушка тоже курит.
- А что тут плохого?
Кзума ничего не ответил.
- Как зовут вашу девушку?
- Элиза.
Самое время рассказать ей об Элизе, но он не мог выдавить из себя ни слова.
- Рассказывайте, - сказала Ди.
- О чем?
- О том, о чем вам давно хочется мне рассказать. Скоро вернется Рыжий, а я знаю, что вам не хочется откровенничать при нем.
- А вы, похоже, все знаете?
- Нет… Но это я знаю точно. Рассказывайте.
- Вы славная, - сказал Кзума.
- Спасибо. Я желаю вам добра. Рассказывайте.
- Моя девушка - учительница, и ей хочется быть такой, как белые женщины. Жить в похожей квартире, одеваться, как вы, и заниматься тем же, а что это, как не дурость: ведь такая жизнь не для черных. Но она не может ничего с собой поделать, и от этого ей плохо.
- А вам?
- Ну а мне, мне тоже плохо, потому что она и хочет и не хочет меня разом, и это тоже от дурости.
- Нет, это не от дурости, Кзума.
- Но она же не может быть такой, как вы.
- А разве душа у нас не одинаковая?
- Нет, и поэтому для меня существует только мой народ.
- Вы не правы, Зума.
- Нет, я прав, от этого никуда не уйти, а добрыми пожеланиями ничего не добьешься.
- Послушайте, Зума, я белая, а ваша девушка черная, но в душе мы одинаковые. Ей нужно то же, что и мне, и мне - то же, что и ей. В душе мы с вашей Элизой ничем не отличаемся, правда, Зума?
- Быть такого не может.
- Может, Зума, в душе мы все одинаковые. Что у черной, что у белой девушки душа одна и та же.
- Одна и та же?
- Да.
- Вы ошибаетесь.
- Нет, я права. Зума, я знаю, что это так.
- Быть такого не может.
- Может, и хоть вы мне и не верите, тем не менее я права.
В комнату вошел Падди, Кзума поглядел на Ди и встал.
- Мне пора, - сказал он.
- Ты чего поднялся, Зума? - сказал Падди. - Посиди еще.
- Ладно, идите, Зума, - сказала Ди.
- Ну как, нравится тебе моя девчонка? - спросил Падди.
- Она славная, Рыжий, вам с ней повезло, - сказал Кзума.
- Я тебя провожу, - предложил Падди.
Ди взяла Кзуму за руку, поглядела в глаза, улыбнулась.
- Я права, Зума.
- Возможно, но я с вами не согласен. - И он пошел за Падди к лифту.
* * *
Падди вернулся, не спеша притворил дверь. Ди наблюдала за ним. Он подошел к кушетке, потянул Ди за руку, усадил рядом, обнял за плечи. Они посидели молча.
- Что ты думаешь о Зуме? - спросил наконец Падди.
- Что о нем думать - горняк как горняк.
- Да нет, Зума парень в своем роде замечательный.
- Может, парень он и замечательный, но пока твой Зума еще не человек, а горняк, и только. Девушка его, она уже человек, и поэтому ему ее не понять. Ему не понять, почему ей нужны те же вещи, что и мне, но у меня они есть, а у нее их нет. И в другом ты не прав, Рыжий, ты считаешь, что Зума тебя не любит, а на самом деле вы живете в разных мирах.
- Что за чушь, Ди?
- Ты сам должен в этом разобраться.
- Да Зума точно такой же человек, как я.
- Нет, Рыжий, он смиряется с тем, с чем ты никогда бы не смирился. Вот почему, хотя и не только поэтому, он так нравится белым. На него можно положиться, чего никак не скажешь о старшом Криса, Йоханнесе.
- Мне кажется, ты ошибаешься, Ди.
Ди горько усмехнулась.
- Как же, как же, Рыжий, я знаю, "при всем при том, при всем при том судите не по платью"… И я сужу не по платью, не думай, но, по-моему, человеком можно назвать только того, кто умеет постоять за себя. А твоему горняку ничего подобного просто в голову не приходит. И хотя в душе его смятение и замешательство, он принимает все как должное. Он человек - кто спорит? Он говорит, ест, любит, думает, тоскует, но и только.
- Нет, в нем есть и гордость, и независимость.
- Они есть и у животных, Рыжий. Человек в твоем Зуме еще не пробудился, вот почему он такой красивый, сильный и гордый, и вот почему тебе видится в нем африканец будущего. Но тут ты жестоко ошибаешься.
Лицо Падди омрачилось. Долгое время они молчали, потом Ди встала и ушла на кухню.
- Ты все усложняешь, Ди, - крикнул ей вслед Рыжий. - Послушать тебя, так кажется, что у нас нет никакой надежды.
Ди засмеялась.
- Чтобы я когда-нибудь еще сошлась с ирландцем, - отшутилась она. - Вечно они кидаются из одной крайности в другую.
- Ди, шутки в сторону.
Никакого ответа. Рыжий подождал. Чуть погодя Ди заговорила, не спеша, не сразу подбирая слова, но вместе с тем так, будто бы она не придает тому, о чем говорит, особого значения.
- У людей, мнящих себя прогрессивными, самые различные и весьма причудливые понятия о том, что представляет собой африканец, но всех их роднит одно: они хотят определить, каким быть хорошему африканцу, хотят ему благодетельствовать. Да ты и сам знаешь, о чем я говорю. Оки хотят руководить этим африканцем. Предписывать, что ему делать. Хотят думать за него, считают, что он будет жить их умом. Хотят, чтобы он зависел от них. И твой Зума - тот самый образцовый африканец, который нужен этим мнящим себя прогрессивными людям. Вот почему он так пришелся тебе по душе.
- Неправда, Ди, по-моему, ты к нему несправедлива.
- Прости, Рыжий, но я и правда так думаю.
- Во всяком случае, твоя теория к Зуме неприменима. Он держится со мной недружелюбно.
- Тут есть известное противоречие, но оно ничего не доказывает. Ты не понимаешь, никакого недружелюбия со стороны Зумы нет. Просто вы живете в разных мирах. Африканец, который хочет жить, как белый, всегда подозрителен, если только он не глядит белым в рот и не позволяет им собой руководить.
Ди вернулась из кухни, села напротив.
- Ну и что?
- Ну и ничего.
- Выходит, у тех, кто, как ты говоришь, мнят себя прогрессистами, безвыходное положение?
- Да, до тех пор, пока они не признают, что африканцы могут руководить не только черными, но и белыми.
- А как насчет Зумы?
- Меня больше занимает его девушка. Она тянется к белым и возмущается ими. Она общественное животное, твой Зума - нет.
- Ты не права, Ди. В судьбе этой девушки уже заложена трагедия, а для Зумы есть еще надежда. Ты выдаешь свои пожелания за факты. Тянуться к белым и возмущаться ими - этого мало.
- Но это свойственно человеку.
- Да, детка, очень даже свойственно, но, увы, для общественного, как ты говоришь, животного и этого мало. Можешь насмешничать, сколько твоей душе угодно, но в Зуме чувствуется сила, а сила заставляет с собой считаться. Ты не понимаешь, что он такой же человек, как его девушка, ты или я, и что именно это поможет ему пробудиться. Издевайся сколько душе угодно над так называемыми прогрессистами, Ди, но, бога ради, не теряй веры в человека. Одним разрушением ничего не достигнешь, надо уметь созидать, а созидание невозможно без веры. Ты должна поверить в африканца Зуму, горняка, хотя у него и нет общественного сознания, он не умеет ни читать, ни писать и не может постичь, почему его девушка хочет жить, как ты. Но я тебе вот что хочу рассказать. В первый же его день на руднике, когда Смид велел ему толкать вагонетку, а он не знал, как за нее взяться…