А муженек надрывался, наседал, как припадочный, одновременно, казалось, дергая ногой, бедром и плечом, будто в двери колотился, чтобы вывалиться во двор:
- Какой есть. Обрасти враньем - вместо брюк надеть юбку? Нет, все равно разглядят, кто перед ними - баба или мужик. Честность - не внешность. Ха! Рваная фуражка и кепка в клеточку… Давай истину, истину!
Она внимательно посмотрела на него и, опустив руки, шагнула к дивану. Ей было непонятно - о чем это он? Может, опять заскок?! Сколько вроде бы уж прожили бок о бок, но понять его до конца она не могла никак. Но Тихон стоял на своем: какой есть и врать в угоду тебе не буду. Точка.
В этот момент танцор откатился к порогу, но тут же, подпрыгивая, как воробей, вернулся к столу, наполнил стопку. Когда он открыл рот, чтобы плеснуть "на каменку", на веранде хлопнула дверь.
- А, сердешные, пируете! - вошел капитан Ожегов. - Я думаю, по какому поводу музыка? Не корова ли отелилась? - Он расстегивал нижние пуговицы плаща, полы которого были забрызганы грязью. В дождевике чем-то походил он в эту минуту на колхозного бригадира.
- Проходите, проходите к столу, - забеспокоилась хозяйка, вставая с дивана.
- Я им домовую книгу, - продолжал Ожегов, - чуть ли не выбил у властей, а они в запое. Что это значит и как с этим бороться?
- Вот здесь присядьте, товарищ капитан. Тихон, отодвинь скамейку. Ну, не стой же, как истукан.
- Лещенку включили, - не понижая голоса, напирал участковый. - Слушают себе. Ему-то чего! Живет, поет и поправляется на глазах. Как говорится, цветет и пахнет. Ну-ка, приглушите его пока. Речь буду держать.
Участковый прошел к столу, подле которого суетилась хозяйка, и присел на край дивана. Сапоги на нем были чистые, видно, на совесть вымыл во дворе и оскоблил.
- А мы тут новоселье справляем, - как виноватая, произнесла она, пряча глаза. - Без шума. Вдвоем. И бутылочку взяли, и мяса натушили, и пирогов напекли. Угощайтесь, товарищ капитан, не побрезгуйте.
- Шаньгу съем, а остальное прошу не предлагать. Я, други мои, на верной диете. Прежде, после голодухи, съедал по двенадцать беляшей, - разговорился он. - Однажды на тринадцатом стошнило… Не поверите, но даже выпивать бросил! Теперь только бабу свою целую да воздухом дышу.
Он снял фуражку, достал и расстегнул планшетку. Написал что-то на чистом листке.
- Вот, Клава, - кивнул он на листок, - документ… Домовую пока не дают, но встанете там же, в паспортном столе - не с центрального входа пробивайся в милицию, а с бокового. Ясно? Там и поставят вас на карточный учет. Вроде так… С инспектором обговорил, они знают о вас… Словом, пока лучше так, чем вообще никак.
- Я не поняла? - прикусила она кончик языка. - Как это - на карточный учет?
- Врать не буду… - посмотрел он ей в глаза. - Здесь гаражи строят, землю прибирают к рукам, но вас не выселят… Покуда не выселят: карточка - прописка, черт бы ее побрал! Все, как у людей. Спите спокойно… Я думаю, что не посмеют подогнать бульдозер и сковырнуть ваш теремок. Спите.
- Ну так-то можно! - обрадовалась хозяйка. - Чего нам не спать. Правда же, Тихон?
Хозяин внимательно разглядывал руки участкового, потому он, наверное, прослушал разговор и не ответил жене.
- Вы не состоите в браке?
- Нет пока, - призналась Клава. - Почти тридцать лет, как не живу с мужем… До сих пор не развелись. С этой работой… Не вырвешься в загс… Да фу-ты, Тихон, - прикрикнула она на мужа, - не кури под носом! Дышать нечем… без тебя. Вот так и живем.
- Значит, Тихону придется пока где-нибудь прописаться. В доме, где есть домовая книга, или в общежитии каком-нибудь. Надо подумать. А что, собственно, мы загадываем на века? - спохватился капитан. - Он же у тебя с образованием! На работу пойдет, через годик получит… хотя бы надежду на квартиру, если не заездишь его до срока - скоро ведь пахать в огороде. Смотри, Клава!
- Заездишь его, - улыбнулась та. - Где сядешь, там и слезешь.
- Ну, действуйте, пока трамваи ходят… - Он тотчас же поднялся с дивана и направился к двери.
- А шаньгу? А стаканчик? - бросилась следом хозяйка.
- Нет, нет! Еще распоюсь, как этот… - забасил Ожегов, нарочно ломая голос. - Надо забежать к вашим соседям. Кстати, не знаете, дома они или на свалку укатили?
- Бог их знает. Какие-то скрытные они, хотя иногда кричат на весь проулок, - ответила Клава.
- Хожу через день, а все замок… В ограде одна собака.
Выйдя на крыльцо, капитан Ожегов оглянулся в последний раз:
- Учтите: я не добрый человек! - заявил он. - Просто вы мне нужны здесь… Как тыл, что ли. Ха-ха! - то ли шутил он, то ли говорил серьезно. - Нахаловка гниет с этого конца, здесь живут одни бичи, навроде Алки с Лехой. Вот отрубить бы этот конец метров на пятьдесят, тогда бы порядок… тогда бы порядком здесь все заросло, как крапивой. Теперь понимаете, почему я вожусь с вами, как с детсадовскими?
- Нет! Вы как-то объясните… - попятилась она, отдавив ногу мужу. Тот оказался за ее спиной, потерянный и робкий, как послушник.
- Хорошие люди мне здесь нужны, - пояснил участковый. - Именно с этого конца. Работящие и спокойные, как снеговики… Испугались? Да с такими, как вы, мы всю шелупонь в один год выкурим: одних - в гаражи, других - в элтэпэ, третьих - в колонию. Эх, горемыки!..
Он постоял с минуту в раздумье, точно хотел произнести: "Не пугайтесь, я пошутил!" - но промолчал. Хозяева как-то сразу погасли, опустили руки, не зная чем заткнуть образовавшуюся вдруг паузу. Но безобидная лукавинка стояла перед ними во весь рост - капитан Ожегов улыбался: понимайте, дескать, как хотите, а я бегу.
Он пошел огородом. Тихон погрозил собакам, увидев с крыльца, как они скользнули за угол, чтоб облаять участкового. Собаки, поджав хвосты, скрылись в конуре. "Зачем она вторую взяла, - подумал он о жене. - С одной сучкой толком не поспишь, а две - в ушах звенит!"
Он покурил на крыльце и вернулся к столу, вспомнив, что у них еще осталась в бутылке водка. Клава отказалась от нее.
- Сморило меня, Тихон, - призналась она. - Пойду спать. Ты пей и стелись на диване. Не тревожь меня.
Тот не обиделся и, пропустив стопку, выдохнул:
- Какой мне сон. Со скотиной управиться надо. А ты спи, - съязвил напоследок. - Ты ведь только что с фермы пришла, без рук, без ног - целое стадо отдоила. Тебе можно спать.
Потом он закурил, осмотрел стол и не пожалел даже о том, что гостей не было, что все осталось нетронутым… Участковый и тот, побрезговав, даже шаньгу не съел, к молоку не прикоснулся.
Вспомнив об участковом, он с недоверием пробормотал: "Не упек бы меня, радетель!" Тихон давно никому не верил. Даже на жену порой косился, как на недруга. Пока она спала, он нашел деньги и сбегал за водкой. Правда, к скотине он отнесся с прежним вниманием: накормил, напоил, даже корову подоил… И, прикрыв ворота, на цыпочках вернулся к початой бутылке, стараясь не разбудить жену. Она, набегавшись днем и нахлопотавшись с новосельем, дорвалась наконец-то до настоящего сна.
3
Капитан Ожегов колесил по своему участку. Он был встревожен наплывом безработного люда: знать, крепко, на совесть поработали его коллеги, перетряхнув притоны в центре и вокзалы, особенно железнодорожный, где всякой рвани невпроворот. Бичи ринулись не на мясокомбинат, а на окраину Нахаловки, к которой присосались, как пиявки. Они не строились, предвидя всю бесполезность начатого здесь дела, и рассуждали примерно так: ты построишься, а через годик тебя снесут вместе с халупой, отобрав землю под какой-нибудь гараж, и квартиру не получишь, так как прописку имел "липовую" - карточную, что скорей всего ведется для статистики. А когда выпрут, то беги, жалуйся… Гнилой это номер. Нет, такие без расчета гвоздя не вобьют, тента не растянут над головой, хоть будут мокнуть под дождем, как скот на выпасе. Участковый прекрасно понимал это, потому и мотался по участку, не жалея новых сапог. В его интересах было втолкнуть какого-нибудь тунеядца в слесарку, чтоб он стоял за тисками и работал, не беспокоя других.
В последние недели капитан Ожегов вроде бы вздохнул полной грудью, видя, как на отшибе затеплилась жизнь. Клава с мужем построились, и дальше по проулку - Юрий Иванович, слесарь из гаража, поднял крепкий домик; одинокая пенсионерка купила небольшой теремок. Словом, завязка вышла неплохая, и недели не пройдет, как они перезнакомятся друг с другом, начнут общаться, чаи гонять да разговоры водить. Но тут-то и объявились старые знакомые по соседству с теми, на кого он так рассчитывал. И капитану нужно было поднять этот сброд из грязи, пока он не захлебнулся в ней. Разговор предстоял серьезный, не терпящий горячности, при которой, как правило, власть имущий рубит с плеча.
Он вошел в ограду. Бедолаги сидели на завалинке бревенчатого домика, похожего на добрую баньку, и о чем-то негромко переговаривались.
- Здравствуйте, товарищи бухарики! - начал Ожегов. - Сидим, значит, на солнцепеке, обсуждаем грядущую пятилетку, да?
Они посмотрели на гостя - старик-хозяин и опухший бугай лет тридцати пяти, квартирант, который, как уже знал Ожегов, мог говорить более или менее внятно, только в меру опохмелившись: чуть перебрал - и пропала дикция, недобрал - тоже не спрашивай ни о чем - завалит звуковой неразберихою, как первобытный дикарь. Но Ожегов пришел вовремя - он это понял по багровому отливу на щеках и по тому, как тот сплевывал - гулко и хлестко, как воздушка в тире. В самый раз поговорить.
Старик, схватившись за бок, уполз в сенки, точно его и не было здесь. Этого семидесятилетнего байбака поздно было призывать к чему-то светлому и необходимому в жизни. Зато квартирант с супругой находились, так сказать, в зрелом возрасте, но силу, скопившуюся в себе, до сих пор сжигали впустую.
- Опять не работаешь? - прямо спросил капитан. - Думаю пока предупредить тебя, а там - на парашу. Как тебе, подходит? А то скажи - и пересмотрим вместе этот вопрос.
- Как прикажете, - пробурчал бугай. - Я ведь скотина безропотная, даже рогов нет, чтоб при случае отбодаться.
Участковый присел на ящик, оглядел собеседника.
- Что так?.. Работу могу подобрать, - проговорил он. - От безделья ведь ты раскис, как шаньга морковная.
- Ничего, Алка схавает, - отрезал тот.
- Вот чудак, а! И ведь грамотный, черт, - вслух недоумевал капитан. - Но несет ахинею. Не Тамара же ты! Это той все равно - дом с детьми или психичка, а тебе?.. Есть же в твоей башке масло. Ну, зачерпни его!
- Да, не некрасовский мужичок, - согласился он. - Газеты читаю. Вот - сегодняшняя. Прямо классика! Хотя… вряд ли вы ее читаете - не для вас, а для нас печатают, так скать, для поголовья.
- Ну почему же? Выписываю…
- Да? А щеки не горят от стыда, когда читаете про нашу счастливую жизнь?
- Чего ты от нее хотел? - в свою очередь спросил Ожегов. - На то и газета, чтоб радовать людей и собирать их вокруг себя. Чего еще от нее требовать?
- Не цыплята, чтоб собирать нас, - сплюнул тот. - Хочу правды, единственной к тому ж!..
- Вот чудак! У нас - десять их, что ли?
Но бугай смело рванулся на красный свет:
- Больше! Районная, областная, какая-нибудь цеховая многотиражка, - перечислял он. - Словом, столько повсюду правд, что пятак свернешь, как пьяный боров. Лучше не ковырять… Но хочется одной, про каждый день и час… А то сижу в гнилухе, света - в полнакала лампочка горит, радио - нет, проводку не протянут никак, ни магазина под боком, ни клуба, чтоб в кино сбегать… Одни правды! Что они мне - светят разве? Странно, не правда ли, гражданин капитан?
- Я тебе о работе, о настоящей жизни… Пойми.
- Не надо! Я только что об этом прочитал… Не без интереса, - отмахнулся он. - Особенно меня заинтересовал следующий факт: заводу выделили три квартиры. Понимаю, что люди радешеньки до слез. Прямо так и пишут: "Со слезами на глазах токарь со станкостроительного принял ключи от квартиры…" Конечно, завтра он попрет на "Ура!" и в неделю своротит месячный план, но я хочу, - неожиданно закричал он, - жить в "Дворянском гнезде". Рядом с редактором этой правды… Он, надо полагать, обогнал меня на целый строй: я сижу впотьмах, как при царизме, а он уже давно перемахнул через развитой социализм. Нет, нам не понять друг друга… Не та дистанция. Мы, мягко говоря, не равны, но хотца пожить рядом, в соседях, как двадцать лет назад, когда переворачивали этот край: я валил лес, он сучки срубал, а жили в одном бараке. Потом что-то случилось. Очнулся - гипс… Вроде так.
"Хреновый из меня воспитатель", - подумал капитан Ожегов. И не одернул даже бунтаря. Зато бунтарь напирал.
- Начать бы сначала… Я бы мог сотрудничать в газете. Господи, про такую правду написать даже моя Алка сможет! - воскликнул он. - И старик этот, обглоданный нашим временем до костей… Втроем бы засели за любую статью о правде.
- Другие газеты читай. Центральные… Они точней… Где баба-то твоя? - не зная, как осадить бунтаря, спросил участковый.
- Баба на работе.
- На свалке?
- Посуду собирает. Она - вечная труженица, - ответил бунтарь, - не в пример другим. А что?
- Не надорвется с такой поклажей?
- Не надорвется, - спокойно ответил супруг той, что, по его словам, работала сейчас на свалке. - Она привыкла поднимать тяжести. Не в Америке живем… Да и не зря бутылки называют "пушниной". Так себе, пух. Вот припрет опять мешков десять…
- Эх, Леха! - вздохнул участковый. - Зальетесь ведь в доску. А молодые… Детей бы завели.
- Нищету плодить? - усмехнулся тот. - Как Томка с Аркашкой. В наше время нельзя допустить этого. Были в детсаду? Видели деток?
- Своих иногда отвожу. Ну и что?
- Ничего. К слову я. Был такой случай, - оживился Леха. - На бывшей работе как-то отправил меня мастак в детсадик. Сходи, мол, обнови штакетник. Прихожу я, значит, туда, настроился - и постукиваю себе, как дятел, а короеды в песке роются, пищат, хихикают… Веселый народец! А когда солнце поднялось над головой да окатило нас светом, тут-то я и разглядел, что в ушах у детей- драгоценные сережки. Да, да! - выпучил он глаза, едва разодрав подтеки. - А те, что без сережек, играли отдельно, в другой песочнице. Но их было меньше… Потому их оттолкнули в сторону. Ну все как во взрослой жизни, то есть в нашей! Без сережек - дурной тон и дальнейшая бесперспективность. Будто на роду писано: этот, в штопаной рубашке, будет каменщиком, а этот, в джинсовых шортиках, возглавит какой-нибудь трест, и та, с крупными сережками, будет заправлять в его бухгалтерии финансовыми делами. Когда я понял это… Словом, мне стало страшно, представил я себе: у крыльца присев на корточки, плакал мой ребенок, а эти, с сережками да в джинсовых шортиках, забрасывали его песком, как шелудивого щенка. После этого я стал много рассуждать о жизни - и не пришел ни к чему. Теперь пьем. Оба пьем и помногу.
- Ты, наверное, настоящей жизни не видел, - помолчав, отозвался Ожегов. - Потому обозлен.
- Конечно! Где нам! Из-за пилорамы одни обрезки видны - не до хорошей жизни…
- Постой, не перебивай! - прикрикнул участковый. - В личной жизни ты свободен… Дело ваше. Но работать ты обязан всегда! Поэтому я тебя предупреждаю… И предупреждаю в последний раз.
- Пожалуйста! Я готов к этапу, - расхрабрился вдруг Леха, с вызовом посмотрев на участкового. - Там, в тюряге, я хоть знать буду: кто есть кто! Если все мрази, то и я мразь, а здесь - потемки… А вы бы, конечно, хотели, чтоб мы с Алкой работали на эту толсторожую ораву не покладая рук?
Ожегов был привычен к подобным разговорам. Он давно приметил, что всякий бездельник обязательно зубаст, его не возьмешь, как говорится, голыми руками. Работяге некогда лясы точить, но этому только тему подать… Он не слезет с нее, пока не загонит… И с ним нужно было бороться, как с грибком, что в два-три года может слопать здоровый пятистенок. Когда народились такие люди? Десять - пятнадцать лет назад? - не просто было ответить на эти вопросы даже такому знатоку, каким считал себя капитан Ожегов, но он не сдавался, решив для себя: с опозданием, но бороться с ними, выжигать до самых корней, чтоб и корни эти выдрать, не позволив им разростись вширь и вглубь. Был и другой метод: попробовать убедить человека в том, что он разваливается, как сгнившее дерево, что единственное спасение - это отказаться от гнили и пустотелости и начать себя заново с крошечного ростка. Об этом подумалось прежде всего капитану Ожегову, и он, щелкнув портсигаром, заговорил:
- Пойми же ты наконец, что без работы погибнешь. Вот старик, - кивнул он на сенки, - даже на пенсию не заработал, побирается теперь, как нищий. Разве это жизнь? Нет, конечно… Во-вторых, о какой толсторожей ораве ты говоришь? Не пойму никак.
- О местной власти говорю. Я работал на них столько лет, но сижу в болоте. Да и вы, - сплюнул он, - надо полагать, на хозрасчете. У вас тоже план: чем больше наловите нашего брата, тем сытнее жить будете. За счет таких, как я, держитесь на плаву…
- Заткнись ты, ско… - едва не сорвался участковый, но сжал челюсти. - Они же заработали это всей жизнью.
Но бунтарь входил в раж.
- В том и дело, что они - жизнью, а я - горбом, - хрипел он. - Они всей жизнью, а я одним горбом… Построившись в центре, они как бы четко объяснили мне, кто я таков, презренный раб… Не спорю: пусть Алка метет улицы перед выходом этих персон, но я не хочу, не желаю-у… Да, я пью, - соглашался он, - и буду пить, пока кругом - ничего, кроме питья. Жрать не дают, зато ярмарки устраивают, на которых продают китайские халаты. Понимаете, - оживился бунтарь, - я выкатываю на бан голодный и с голой ж…, но зато в богатом халате! Как Шукшин в "Калине красной"…
Ожегов, откинувшись на ящике, от души расхохотался. Конечно, он помнил эту богатую ярмарку, где даже Томка выторговала своему рыжему амбалу великолепный китайский халат.
За неделю в местной газете объявили о проведении этой ярмарки; заодно планировалось проститься и проводить на заслуженный отдых зиму, которая порядком надоела северянам. Снег сошел, накатила следом привычная грязь, сжирая дороги.
Под воскресенье на стыке города и Нахаловки выросли торговые ряды, украшенные кумачом. С утра повалил народ, который в импровизированных воротах встречали клубные работники, напялившие на себя русские национальные костюмы. Баяны рыдают, барабаны бьют, скоморохи сыплют частушками, как золотой крупой, но толпа рвется на запах, ее не обманешь. Когда ротозеи привалили к месту торговли, чтоб получить обещанное редактором, то выяснилось, что чай выпит, а пельмени и блины съедены еще при открытии ярмарки, что весь этот процесс заснят уже на фото- и кинопленку. Получилось так, что людей оставили на бобах, хотя они целую неделю готовились к выходу на ярмарку, как, наверное, не готовятся к выходу из тюрьмы. Но ковры и халаты все-таки не исчезли. Надо было их брать, и все кинулись к прилавкам. Томка же, о которой все в Нахаловке говорили просто: баба с козырем в башке, - ринулась на красный цвет томатов. К пятилитровой банке помидоров придавались пачка индийского чая и пачка с броской надписью: "Обдирные хрустящие хлебцы". Но и тут ее "козырь в башке" дал о себе знать… Она не смогла, как все, отовариться молчком, встала на дыбы:
- Где колбаса? - спросила она продавщицу. - В городе такой мясокомбинат, а колбаса - где?
- На Север отправили, может, - спокойно ответила та, поправляя сползающие лямки народного сарафана. - Туда же все отсылают - рабочим.