Зоя фыркнула и стала рассказывать. Оказывается, ей тоже все не нравится и она всех презирает. Презирает мать, которая привыкла много есть, а теперь все время лежит, охает и думает только о еде. "Радовалась бы, - безжалостно судит Зойка, - хоть похудеет до нормальности!" (В самом деле, Ироида Ивановна напоминала Генке большую, неповоротливую речную баржу - но рассматривать ее круглое лицо было интересно - как географическая карта. Вот выпуклые светлые глаза, с каким-то на всю жизнь остановившимся выражением, - озера. Вот щеки, как сползающие с гор ледники. Вот всегда масленые губы - какие-то наивные, добродушные.) Зойка презирает и деда - эвакуировался с заводом, а их оставил без помощи.
Ночью была бомбежка. Бомбы падали где-то рядом. На улице Каляева рядом со школой угол шестиэтажного дома срезан до самой земли. Дружинники выбирают доски, балки на дрова. Прохожим подходить запрещают.
"Я же говорил, - думает Генка, - прятаться в бомбоубежищах бесполезно. Что на втором этаже оставаться, что в подвале спасаться - разницы никакой".
Ему жаль отчима. Полночи он простоял на холоде под аркой - по его мнению, это наиболее спасительное место при попадании в дом бомбы - а потом покорно пошел на работу.
Они смотрят на развалины, Зойка продолжает рассказывать. Генка узнает, что Танечка была отдана в круглосуточные ясли. А там детей заморозили. Два дня назад Ироида Ивановна принесла девочку домой с жаром и в беспамятстве. Зойка сжимает кулачок: "Я бы этих нянечек убила бы!" Генка верит, что девочка могла бы это сделать.
Они расходятся. Зойка - остается на втором этаже, она - шестиклассница. Генка поднимается на третий этаж - там его 7-й класс.
В классе у него нет друзей. Он начинал учебный год в школе, в которой учился, когда жил с отцом. Теперь, когда трамваи перестали ходить, перевелся сюда. В старой школе учителя и ученики в последнее время лишь проводили время. Здесь соблюдалось расписание и выполнялись домашние задания. Парни приходят в школу в костюмах, с повязанным галстуком, девицы одеваются и держатся, как будто они уже взрослые… Мать старую школу Генки называла "шпанской". Во всяком случае там ни один пижон не рискнет появиться на занятия в "гаврилке" - так обзывает галстук школьная шантрапа.
Генка на последней парте сидит один. Учительница разрешает ученикам накинуть на плечи пальто. Писать они ничего не будут. Прислонившись к круглой печке, начинает рассказывать о романтической любви Тургенева и французской певицы Полины Виардо - история напоминает любовные музыкальные кинофильмы. Генка поджал под себя зябнущие ноги и сомневается в том, что эта история имеет хоть какое-нибудь отношение к нему, к городу, к войне. Как тот запах, который ударил ему в нос, когда открыл флакон из-под старых духов в поисках пригодного для еды, - ни на что не похожий и ни на что не нужный.
Дверь класса открылась:
- Ирина Самойловна, извините. Позвольте войти?
Учительница замолкла. Она решает, насколько простителен проступок ее ученика.
- Боря, вы прервали наш урок. Мне неприятно вам делать замечание - вы всегда были организованы и дисциплинированны.
- Простите. Я не хотел опаздывать. Но, поверьте, только сейчас нас сняли пожарные. Без них мы не могли выйти из квартиры.
- Так расскажите нам, что с вами случилось.
- В наш дом попала бомба. Мы живем на пятом этаже, а бомба разорвалась на первом. Лестницы обвалились, в коридоре дырка от бомбы. Но через нее невозможно выбраться - потому что нижних этажей уже нет. В нашей квартире все качалось. Пожарные боялись приставлять лестницу. Как только нас спустили, я сразу пошел на занятия.
- Хорошо, Боря. Садитесь. Мы сочувствуем вам, однако старайтесь все же в будущем не опаздывать. Я задаю себе вопрос, - учительница оторвалась от печки и, кутаясь в платок, заходила по классу, - ну, какое отношение имеет любовь двух людей, живших почти век назад, к нам сейчас, в такое ужасное время? - Генке показалось, что старая учительница подсмотрела его мысли и отвел глаза. - Я говорю об Иване Сергеевиче Тургеневе и Полине Виардо, - продолжила она. - И сама, молодые люди, на него отвечу: огромное. Если мы позволим этому, нашему, времени одержать победу над нами, над городом, культурой, тогда оно не только разрушит наши дома и библиотеки, но и сломает нас как людей, сделает духовными калеками на всю жизнь. Я уверена, что память о другом времени - созидательном, о времени высоких чувств, - а на уроках мы много говорили об этом, - поможет всем нам перенести тяжелые испытания…
Учительница, наверно, продолжила бы отвечать на свой вопрос, если бы в класс не проскользнул завуч школы и не прошептал бы что-то ей на ухо. Завуч ушел, а Ирина Самойловна, оглядывая учеников, продолжала молчать. Она должна была объявить, что школа с сегодняшнего дня закрывается на неопределенный срок, потому что классы нечем отапливать, болеют учителя и многие ученики. А это означает, что они, учителя, будут разделены со своими учениками и не смогут быть вместе с ними в трагические для города дни. И она сказала все это.
- А теперь вы можете получить в столовой порцию супа. Будет выдана не одна, как обычно, а две конфеты. О возобновлении работы школы узнаете по объявлению…
В коридоре Генка миновал группу своих одноклассников. "Панов!" - кто-то из них его окликнул.
- Панов, я хочу вам сказать, мне очень понравилось ваше сочинение… Неожиданное! Ирина Самойловна не стала читать его в классе - вы так сердито напали на Добролюбова! Но мне прочесть дала. Не выдавайте меня. Конец сочинения ее просто потряс. Там вы пишете: "Ответим прямо на вопрос, где мы ожидаем увидеть сейчас "лишнего человека" офицера Печорина и где, как вы пишете, "великого критика" Н. Добролюбова? Мы знаем, такие "лишние люди", как Печорин, в небе, на море, на полях сражений, не зная страха, не жалея своей крови, сейчас сражаются с врагами Родины. А где Добролюбов?.. Не видно критика. Укрылся где-то в тылу, броней загородился". Знаете, Панов, я тоже, когда читал статьи Добролюбова, не совсем понимал, как можно в одну компанию включить Печорина и барича и лентяя Обломова.
Зачем теперь об этом говорить, думает Генка. За месяц так много изменилось. Лермонтов, "Герой нашего времени", Печорин - и занудливый слабак Добролюбов, который, Генка уверен, мстил Лермонтову - Печорину за собственную недоделанность, как мог бы сказать отец. Он мог бы спросить Славика - так звал этого мальчика весь класс, - читал ли он "Аэлиту", но вместо этого, глядя на его осунувшееся лицо со слезящимися от волнения глазами, он думал о другом - неужели перед ним тот толстенький розовощекий мальчик, вечно тянущий руку на каждый вопрос учителей и полтора месяца назад ничего, кроме насмешки, у Генки не вызывавший! Толстяки, говорят, сейчас сильнее всех страдают от голода. Вот и Зоя сегодня об этом сказала.
На предложение дружбы Генка неопределенно покивал головой. Что, в самом деле, они будут делать вместе: мерзнуть, говорить про еду, торчать на глазах у родителей?.. Было лето, потом осень, потом с негодованием писал сочинение "Ответ критику Добролюбову", думая о своем отце, которого критик, наверно, тоже отнес бы к "лишним", - пьет, лезет в драки, "не нашел места в жизни", и представлял критика в облике отчима… Как все это было давно!.. Он сочиняет продолжение. Часто, когда, завернувшись с головой в одеяло, кажется, будто перед ним открыто продолжение "Героя нашего времени", от которой не оторваться, у нее уже другой герой…
В столовой теплее, чем в классе, - надышали, да из кухни тянет согретый воздух. Давно ли столовая в обед гудела, как пчелиный рой, теперь школьники терпеливо ждут, когда принесут тарелки с похлебкой. За соседним столом вполголоса ребята обсуждают вопрос: кто из одноклассников сможет, а кто не сможет выжить. Разговор суровый.
- Маркелов не выживет…
- Как сказать…
- Не как сказать - а факт. Он опухает. Я его видел.
- А Воронова?..
- Что за вопрос! Ты знаешь, кто у нее папа?!
- Я слышал, что Мальцева - наша "актриса" - плоха. Понос.
- У "актрисы" понос?..
Славик прервал разговор. Запинаясь, с вызовом выкрикнул:
- Я не-не… вы-вы-живу, - и заплакал.
Никто не утешил его. Все молча ждали, когда он утихнет.
Разыгрался скандал. Нескольким ученикам не достались конфеты. С кухни вышли две учительницы: "Мы только что по счету выдали разносчикам по две конфеты на каждого присутствующего ученика. Кто взял чужие конфеты?" Учительницы стали обходить столы. Кто-то предложил счастливым обладателям двух конфет выделить по одной для пострадавших. Генка видел, как некоторые стали спешно запихивать свои конфеты в рот. В столовую вызвали завуча и директора школы. Они попытались найти выход из положения.
Один из десятиклассников всех перекричал:
- Я отдаю половину конфеты… Поможем нашим товарищам!
Генка понес сдавать половину своей конфеты. Другую половину он положил в рот на улице.
Сладкая шоколадная жижица потекла в желудок, желудок, как спящее животное, проснулся, больно забурлил. Генке казалось, что все частички конфеты немедленно, не откладывая, претворялись в кровь, в клетки тела. Он пережил возбуждение, как после вина, однажды выпитого; в действительности же лишь почувствовал себя таким, каким он был до наступления затяжных голодных зимних дней. Его мысли приобрели уверенность: "Славик мог бы подойти ко мне и предложить дружбу раньше. Что же он! Он правильно сказал: ему не выжить. Он был слишком толстым. И тратил зря калории. Но он не виноват. Не виноват. Хотя похож на Добролюбова. Но мог им и не стать. Теперь не станет…"
Остановился около руин разбомбленного дома, из груды кирпичей потянул доску. Доска не поддавалась. Попытался ее раскачать. "Ты что тут шакалишь!" - услышал за спиной голос. Генка, не оглядываясь, подхватил портфель и направился к роддому, во дворе которого ему удавалось добывать полутораметровые дровины. Самое главное, чтобы не были заперты ворота.
Ворота были открыты. Когда-то здесь был сложен высокий штабель дров. Теперь под снегом осталось совсем немного - один-два ряда. Снег спрессовался, без лопаты рыть было трудно. Наконец один конец бревнышка подкопал. Подхватил снизу и дернул вверх. Что-то тряпичное показалось, и увидел: его руки обхватывали голову мертвого человека, припудренную изморозью.
День еще продолжался. В начинающихся сумерках за столом сегодня собираются втроем: отчим получил освобождение от работы, мать устроиться никуда не могла. Мальчик не решился сказать, что и он никому не нужен, - школа распустила своих учеников. На сегодняшний день выпало много неприятностей.
Мать принесла самовар. Пили кипяток, для вкуса подсоленный и подперченный, каждый со своей долькой хлеба. Генка подсматривал за своими руками, недавно держащими мертвую голову. Ему казалось, что заиндевелая голова сейчас тоже думает о нем.
ТАРЕЛКА СУПА
Сегодня у отчима первый с начала войны выходной день. Он спал ночь, утро и половину дня. Все чаще в комнату заходила Клава, поглядывала в угол комнаты на постель, окликала: "Николя!.."
Слова не преодолевают смертельную усталость брата.
Генка поднимал над книгой голову. Все, что вокруг него здесь, плохо: плохо в комнате - тесной, холодной; электричества, все знают, уже не будет; темное безлюдье в коридоре и на кухне; плохо на улице: от людей тесно, но они идут или стоят словно утомленные какой-то на всех одной мыслью. Он там, в романе, который пристроился читать у окна. И негодует, что здесь у него нет таких товарищей, как в романе, и враги здесь не подлые.
Разве все, кого он знает, не могли бы стать другими, не ходить бессмысленно по улицам, не сидеть зря на работе. Дядя Коля рассказывал: станки в цехах стоят, электроэнергии нет, водопровод замерз, заводские устраиваются по углам, чего-то ждут, а потом бредут по домам.
Поднимает голову над книгой и видит уже не марсианские пейзажи, а белый город, и кто-то - не то его отец, не то он сам - говорит какие-то слова о смелых воинах, о рыцарях, о Чапаеве… Нет, определенно, это он сам говорит слова о смелых воинах, вот сам ведет уличный народ в сражение, и что же оказалось… Оказалось, отец с другой стороны кольца поднял бойцов в атаку.
Ура! Ура! В окопы фашистов летят гранаты. Они вопят. Но где им выдержать штыковой бой. Он уже видит, как отец громит врагов автоматом. Но что это?! Один рыжий "фриц" сзади подкрался к отцу. Он хочет предупредить его. Но такой грохот… Тогда он берет фашиста на мушку - Пах! - враг убит. И вот они встречаются! Еще немного, и Генка всхлипнет от счастья. Отец обнимает мать; в стороне где-то отчим - он-то должен наконец понять, насколько ему далеко до Генкина отца. И где-то, конечно, Зойка - да вот она! - смотрит на него из толпы влюбленными глазами. Но он ее намеренно не замечает. Раньше надо было смотреть…
Мальчик хочет прочесть "Аэлиту" до конца, пока глаза еще различают буквы. Вот уже буквы слились, но он уже знает: межпланетный корабль покидает далекую чужую, неприютную планету. С земли видна только яркая точка - там осталась Аэлита, там она посылает сигналы, на которые никогда и никто не ответит. НИКОГДА и НИКТО. У Генки перехватило горло. Он прижимает ладонями слезы к щекам. Он знает, что ему и отцу не прорваться сквозь блокаду навстречу друг другу. Но никто никогда не узнает об этом поражении.
Над подушкой показался нос и небритый подбородок отчима. Дядя Коля не спал. Хриплым голосом напомнил: "Геннадий, ты не забыл, что мама обещала нас накормить. Давай собираться".
Что ему собираться - надел пальтишко да шапку - и пошел!
Все равно он убежит на фронт. Плохо, что он забывает в последние дни копить хлеб для побега.
Клава ворвалась в комнату.
- Николя!… Николя!.. - обнимается с братом. Они не виделись целых два месяца. Только вчера ее бригаду распустили по домам. - Николя, ты не можешь себе даже представить, что только нам ни приходилось делать!
Клава всегда чем-то увлечена: новыми впечатлениями, книгами, слухами, мужчинами. Но главное пагубное ее увлечение, - высокие плечистые мужчины. Генке пришлось слышать ее разговор со своей матерью. Клава говорила: она не может полюбить мужчину-замухрышку. Но, когда видит крепкого рослого мужчину, в ней происходит что-то такое… Генка понимает - любовь. Мать отозвалась на признание свояченицы скептически: "Ну зачем тебе плечистый и рослый мужик! Вот у меня Ванюшка был - и видный, и четверо милиционеров не могли связать. А жить было невозможно. Ищи тихого, заботливого, чтобы не пил и не гулял… Смотри, тебе уже двадцать семь лет, останешься старой девой".
Брат с трудом бреется: нет теплой воды, Клава рассказывает, как по десять часов копали щели, разбирали развалины домов.
- И представь, мне приходилось носить трупы… Но мы, интеллигенты, запрещали себе жаловаться…
- Знаешь, Ава (это ее семейное имя), ведь очень плохо, что вас распустили. (Отчим верно сказал - "очень плохо".) Я рад, конечно, что и нам разрешили провести дома два дня, но и это признак, что жизнь в городе все больше замирает. Ты об этом не думала?
- Я вернусь на работу в библиотеке…
Генка впервые увидел, как отчим может смеяться:
- Милая Ава, разве ты не знаешь, что за то время, пока вас держали на казарменном положении, люди перестали читать книги?
Неправда! - хотел крикнуть Генка. И хотя он не издал и звука, брат и сестра посмотрели на него. Клава спросила:
- Гена, как вам "Аэлита"?
Генка пожимает плечами - он не собирается со взрослыми обсуждать прочитанные книги. Ему кажется, что взрослые читают книги лишь для того, чтобы сказать потом о них что-то ужасно скучное.
- Вы читали приключения Рокамболя? Я буду завтра в библиотеке и могу для вас ее захватить. Ты говоришь мне спасибо?..
Отчим, тетя Клава, старая Прасковья Николаевна для Генки - чужие люди, он не хочет им нравиться. Генка кивает головой.
Отчим сказал сестре, что завтра его, может, навестит Гвоздев и что она может посидеть вместе ними. Клава вспыхивает:
- Как Сергей Семенович переносит голод?
- Как все… Рассказал, на фронте убит его лучший друг. И много-много другого…
Клава возвратилась к себе. С матерью, Прасковьей Николаевной, они сидят в пальто, нахохлившись, в полутьме, в разных концах комнаты. Клава беззвучно плачет, она знает, кто был лучшим другом Сергея Семеновича.
Прасковья Николаевна прячет руки в с дореволюционных времен сохранившуюся муфту. Уже несколько дней ожидает, когда Варвара примется с топором за дубовый старинный шкаф в прихожей. Тогда можно будет натопить печку.
В темноте отчим зажигает папиросу. Потом из соседней комнаты был слышен его голос:
- Маман, мы ушли… Да, с Геннадием… Да, я вернусь с Варварой… Закройте за нами. Мы будем стучать в дверь. Если хочешь, я покричу в окно.
На улице тьма. Белесый снег и между крыш - звезды.
Аэлита - там, среди звезд. Она никогда не услышит ответ на свои сигналы.
Он никогда не полюбит отчима.
У этой зимы никогда не будет конца.
Те, кто сейчас идут по улицам, уже никогда не будут сытыми.
И ему не пробраться на фронт: пять минут на морозе и уже замерз в осеннем пальтишке и старых ботинках.
А люди идут и идут, идут на ощупь, идут как слепые, - по памяти. Молчаливое скрипучее передвижение по снегу. Лиц прохожих не различить. Ночной мороз начинает хватать за нос. С отчимом постоянно наталкиваются друг на друга.
- Тебя взять за руку? - спрашивает отчим.
- Нет, я сам.
Они идут в ресторан "Универсаль". И опаздывают. Генка подозревает, что все: и те, кого они обгоняют, и те, кто обгоняет их, - направляются туда же. Куда же еще, если только там есть еда. Но в отличие от других, они знают магические слова. "Если вас не будут пускать, скажите швейцару: "Мы - к Варе"", - так их мать готовила к этому походу.
Кто-то впереди падает. Наверно, человек сумеет подняться. Или - ему помогут встать другие. Они проходят мимо.
Стеклянная дверь "Универсаля" закрыта и обморожена. Еще несколько человек подставляют спину ветру и пробуют разглядеть через отогретый пятачок стекла, что внутри. Метель накрывает их. Генка притулился к стене и грезит. Он читал книгу о путешествии Скотта на Южный полюс. Тогда никто не вернулся назад. Снег, равнина, припасы съедены, ветер в лицо… Как все похоже!
Движение за дверью и вот - открылась. Пропустив выходящих, швейцар попытался перегородить дорогу окоченевшим новым посетителям. Взрослые еще препираются с швейцаром, а Генка уже за его спиной. Но здесь тоже очередь - на темной лестнице кто стоит, кто сидит - дожидаются свободных мест за столиками. У отчима появился собеседник.
- Да, до войны я бывал здесь, - слышит Генка. - Сюда приятно было зайти. Всегда были хорошие вина и хорошо готовили мясо.
- Я стараюсь не говорить о еде, - собеседник отчима делает паузу, чтобы помять подмороженный нос. - Эти разговоры делают нас еще более беззащитными. Вы не находите?
Потом они говорят о том, когда же все это кончится, о том, что лучше жить, ни на что не надеясь, о том, что такого развития событий не ожидал никто… Собеседник опустился на ступеньку лестницы. Попросил извинения:
- Я неважно себя чувствую…