В новом романе Д. Пеннака переплетены воображаемое и прожитое, реальные факты его биографии и художественный вымысел, сюжет выстраивается на глазах у читателей, а сам автор является одним из героев книги.
Содержание:
I. Эпсилон 1
II. То, что я знаю о Терезине 7
III. Окно. La fenêtre. The window. La ventana. El-taka. La janela. Das Fenster. La finestra 13
IV. Влечение вглубь 26
V. Мнение Сони 35
VI. Из одного двойника другой 41
VII. Вопрос благодарности 45
Примечания 45
Даниэль Пеннак
Диктатор и гамак
Моему брату Бернару, самому близкому товарищу.
В память о Тьери, нашем строителе
I. Эпсилон
1.
Это могла бы быть история одного диктатора-агорафоба. В какой стране - не столь важно. Стоит лишь представить себе одну из этих банановых республик с недрами, довольно богатыми, чтобы стремиться захватить здесь власть, и с верхним слоем почвы, достаточно засушливым, чтобы благоприятствовать революциям. Предположим, что столица называется Терезина, как столица Пиауи в Бразилии. Пиауи - слишком бедное государство, чтобы здесь когда-либо произошло то, что потом можно было бы описать как историю о власти, но Терезина - вполне подходящее название для столицы.
А Мануэль Перейра да Понте Мартинс - пожалуй, подходящее имя для диктатора.
Так что это могла бы быть история Мануэля Перейры да Понте Мартинса, диктатора-агорафоба. Перейра и Мартинс - две самые распространенные фамилии в этой стране. Отсюда и его призвание к диктаторству; когда тебя зовут дважды как всех, власть сама просится к вам в руки. Сам он именно так и думает, с тех пор как научился думать.
Далее мы будем называть его просто Перейра, по имени его отца. Можно было бы называть его также Мартинс, по имени его матери, но отец его - один из Перейра из Понте (Понте находится в трех днях пути верхом от Терезины), семьи самых крупных землевладельцев в этих краях. У них есть земли, у них есть имя, у них есть деньги и будет власть - такова одна из самых первых идей Перейры, что называется, наипервейшая, тайная и жгучая, огонь, вспыхнувший в душе молчаливого ребенка. Конечно, без образования не обойтись. Нужно говорить по-английски, по-французски, по-немецки. Нужно считать и знать географию. Нужно приобщиться к утопиям, чтобы уметь противостоять любым угрозам. Нужно разбираться в оружии и танцевать, знать протокол и документацию. Чтобы научиться всему этому, Перейра восьми лет от роду покидает Понте, до пятнадцати лет находится у иезуитов Терезины (ученик блестящий, но скрытный, непобедимый игрок в шахматы), затем отправляется завершать свое образование за границу - в Европу, возвращается в возрасте двадцати двух лет и поступает в Военную академию. Он все так же жаждет власти, но уже приобрел вкус к путешествиям. Конечно, его взоры обращены на Европу. Например, на Италию. Или хотя бы на это маленькое скалистое Монако, где казино распахивает перед вами свои объятия, а местная княжна - как ему кажется - приветливо подмигивает.
Так что это могла бы быть история диктатора-агорафоба, который хотел бы одновременно и того, и этого, и власти, и разнообразия. Сначала он делает следующее: помогает лагерю Генерала Президента, собираясь занять его место. Генерал Президент пренебрег образованием. В салонах Терезины ходит известная шутка: "На Генерала совершено нападение: в него запустили словарем". Это шутка. Народ смеется, однако скромно прикрываясь веерами. Генерал на это не обижается. Большинство его фраз начинается словами:
- Перейра, ты, который умеешь читать…
Генерал не интересуется культурой. На его взгляд, это занятие для слабаков.
- Мое же дело мужское, - говорит он.
И любит добавлять:
- Поэтому я предпочитаю езду верхом.
Генерал отличился в войне против Парагвая, затем в истреблении крестьян Севера. Крестьяне Севера стали вдруг требовать. Сначала они просили, но их просьбам не вняли, затем они стали робко заявлять свои права, но не были услышаны. Они умоляли - все напрасно. И тогда они стали требовать. Науськиваемые своими кюре, крестьяне Севера двинулись на Терезину. Терезине угрожало крестьянское нашествие. Генерал выдвинул кадетов Военной академии. В ход пошла кавалерия, шашки, шрапнель, затем артиллерия, все было брошено на северные селения, где скучились крестьяне. С благословения епископа Генерал расстрелял мятежных кюре.
Отец Перейры, старый да Понте, осудил сию бойню. Да Понте-старший был сторонником христианского милосердия. Он бесплатно кормил на своих кухнях крестьян, которые батрачили на его фазендах. Будучи медиком, он врачевал обезвоживание своих равнин и фурункулезы своих гор. Он терпеливо выслушивал голодных, умирающих от жажды, больных и их родителей. Старый да Понте любил повторять:
- У того, кто слушает, ничего не просят.
К тому времени, когда Перейра вернулся из-за границы, увешанный своими дипломами. Генерал Президент находился у власти уже четыре года.
На заре пятого он его убил. Это можно было бы назвать порывом. Он просто почувствовал, что момент настал. Он предстал перед Советом и сказал:
- Я прикончил этого идиота.
И добавил:
- Я отдаюсь на вашу милость как виновный или как новый президент.
В руках он все еще держал дымящийся парабеллум, он был Перейра да Понте, они сделали его президентом.
У епископа, который был ему крестным отцом, Перейра попросил:
- Крестный, благословите меня.
Олигархии он заявил:
- Ничего менять не будем. Я лишь добавлю немного толка.
Крестьянам он объявил:
- Я избавил вас от мясника Севера.
А всему населению сказал:
- Я буду вашими ушами.
Фраза была двусмысленная, - поскольку ухо столь же слушает, сколь и подслушивает, - но никто не обратил на это внимания, так все хотели, чтобы их выслушали.
Так что это могла бы быть история Мануэля Перейры да Понте Мартинса, диктатора-агорафоба, который интуитивно завладел властью, вот так, одним прекрасным утром, потому что мечтал об этом, когда был молчаливым ребенком.
Хорошо, но почему агорафоба?
2.
До того как прийти к власти, Перейра не был агорафобом. Молчаливым - да, скрытным - да, но не агорафобом. Он не боялся ни широких площадей, ни пустынных улиц, ни проспектов с вытянутой перспективой и еще меньше - толпы, которая часто запруживала эти места. Не то чтобы он особо любил толпу, но он к ней привык. Толпы бедняков в его детстве в Понте, перед кухнями его отца или в коридорах лечебницы, толпы верующих в Рождество или в Страстную пятницу, толпы крестьян во время всех праздников по случаю голосования, на которых семья да Понте считала своим долгом присутствовать, толпы на свадьбах и на похоронах, толпы на рынках и на ярмарках, толпы подвыпивших гуляк во время больших ночных шабашей, когда среди грохота взрывов вспыхивали в свете бенгальских огней причудливые маски… нет, он никогда не страшился толпы. И если призадуматься, то кроме спокойных обеденных часов в кругу семьи, часов, проведенных за шахматной доской или с книгой, в уединении, Перейра, можно сказать, всегда находился среди толпы ; в Терезине - среди толпы детей на переменках, в Европе - среди разодетой в шелка толпы пышных балов, толпы театралов, поеживаясь, высыпающих на улицу после спектакля, толпы, наполняющей в сумерки злачные места в поисках женщины, напряженной толпы ипподромов и даже в Париже - среди толпы бастующих рабочих… В сущности, вечно среди людей… Перейра мог бы пересчитать часы, проведенные в одиночестве. Нет, правда, он никогда не боялся толпы. И больших пустых пространств.
Так почему же агорафоба?
Из-за одной фразы, произнесенной другим Мануэлем: Мануэлем Калладо Креспо, главой цеха переводчиков, бесстрашным оратором и тонким эрудитом. По поводу опочившего Генерала Президента Мануэль Калладо Креспо заявил:
- Этот придурок умер от руки провидения.
- И что это значит? - спросил Перейра, который просто проходил мимо и вообще не должен был бы услышать этих слов.
- Это значит, что этот придурок был предупрежден, господин президент.
- Кем же, ведь еще за пару секунд до случившегося я сам не знал, что нажму на курок?
- Маэ Бранка, - ответил Калладо. - Но этот придурок не умел ни читать, ни слушать.
- Что вы скажете после моей смерти, Калладо? - решил спросить Перейра.
- То, что внушит мне ваша жизнь, господин президент, и вы сделайте так же, если окажетесь на моих похоронах. И в этом нет никакого злословия. Генерал был… Вы помните его униформу? Нет, настоящий придурок, вот и весь итог его жизни; я говорил это почти с нежностью.
Маэ Бранка (или Белая Мать) была бразильской колдуньей из Сеары. Белой колдуньей, в отличие от других, черных. И дело здесь не в цвете кожи, а в магии. Черная колдунья (которая может быть белокожей) напускает на человека злосчастную судьбу. А белая колдунья (которая может быть чернокожей) ограничивается тем, что предсказывает и снимает порчу. Все приходят спросить Маэ Бранку: о любви, о семье, о здоровье, о деньгах, о карьере… К белой колдунье как-то даже приходил один известный профессор, спросить, получит ли он кафедру религиозной антропологии в Университете Терезины и будет ли читать лекции по всему миру. Тот же профессор отправился затем к черной колдунье, чтобы извести своих конкурентов. И в самом деле, все его собратья по науке загадочным образом самоустранились, уступив ему место, и он, совсем уже дряхлый старик, по сей день является единственным признанным специалистом в своей области. (Но это другая история.)
Накануне покушения будущие диктаторы, естественно, приходят к Маэ Бранке. Да и в демократических государствах кандидаты в президенты перед выборами этим не брезгуют. Тут Перейра сообразил, что он этого не сделал. В Европе он начитался Огюста Конта и не верил в подобные вещи. Как и все, кто в это не верит, Перейра все-таки отправился к вещательнице, из любопытства. Это была маленькая женщина (белая), худощавая и хромая, державшая свою лавочку в одном из предместий Терезины. Перейра явился туда один, ночью, инкогнито, никому о том не сказав, вооруженный своим парабеллумом, с которым никогда не расставался. Он стал кидать камешки в ставни вещательницы. Для начала он ей заплатил, а потом задал всего два вопроса. Первый: что она сказала Генералу Президенту?
- Я сказала ему, что если он не прочитает "Лорензаччо", он кончит свои дни, как граф Александр.
(Это была чистейшая догадка. Сама прорицательница читать не умела и ничего не знала об этой пьесе.)
- А я, как я кончу?
Таков был второй вопрос Перейры. Маэ Бранка предсказывала по распрыскиванию благовоний. Она окунала руку в большой сосуд настойки бородача и опрыскивала всю комнату по кругу. Запах бил ей в голову, она начинала что-то бормотать, кружась на одном месте, все быстрее и быстрее, превращаясь в настоящий волчок. Затем она останавливалась с вытаращенными глазами. Только тогда она начинала вызывать духов кандомбле. Все это длилось довольно долго, поскольку эти бразильские божества очень многочисленны, не говоря уже об их гвинейских предках и карибских отпрысках. Опорожнив весь сосуд, Маэ Бранка останавливалась, дрожа всем телом.
Перейра заскучал, как на мессе. Запах бородача напоминал ему его детство, когда его мать по вечерам обкуривала комнаты, чтобы избавиться от мошкары. Наконец, в апогее своего транса, Маэ Бранка выдала запрашиваемую информацию:
- Ты кончишь растерзанный толпой.
- Какой именно толпой?
- Крестьянской.
Перейра прибил ее костылем и вернулся во дворец.
Все подумали, что она просто упала. Он заплатил ей достаточно щедро, чтобы хватило на достойные похороны. За гробом шла огромная толпа. Горожане, но также и крестьяне, прибывшие со всех концов страны. Перейра присоединился к ним, надев свою парадную форму, чтобы доказать всем, что разделяет верования народа, и самому себе, что магии не существует. Ясное дело, он вернулся с похорон живым и невредимым. Живым и даже снискавшим всеобщее одобрение.
Так почему же агорафоба?
3.
Потому что после похорон наступила ночь. И той ночью Перейра спросил себя, почему он убил вещательницу. Это не был наплыв угрызений, это был приступ логики. Если он не верил в ее предсказания, почему тогда он ее убил? И если он не собирался в это верить, зачем вообще к ней пошел? Он убил ее так же спонтанно, как и Генерала Президента. Это было одно мгновение паники, если можно так сказать. Он с той же точно уверенностью почувствовал, что пришло время власти, как и постиг, что эта женщина предвещала ее конец. Он убил ее инстинктивно, будто защищаясь, чтобы бросить вызов судьбе, в которую он до сего убийства просто не верил. Он сам окрестил себя суеверным.
Эти мысли, которые скрыто зрели в его голове, когда он стоял над могилой вещательницы, сейчас, в постели Перейры, вышли на свет. Он предпочел бы убить ее из удовольствия или из чувства долга, как делал этот Генерал Президент, который любил убийство и справедливость. Но Перейра не был убийцей. За все про все, за всю его жизнь от его руки погибло всего три человека. Для того времени и для выходца из его касты это было маловато. К тому же он убил их, как дикарь, Генерала Президента - из аппетита, а двух других (одной была вещательница), потому что почувствовал себя загнанным в угол. Все три раза - инстинктивно, как животное, не знающее собственной вины…
- Значит, я верю в эти глупости.
На этом он уснул. И приснился ему кошмар. С Перейрой расправлялась толпа крестьян. "Разумеется". Это был сон, которого он ожидал, и он принял его хладнокровно. Он не боялся смерти. Он часто представлял ее себе: либо от одной точно всаженной пули, либо от целой дюжины пуль, выпущенных взводом противника. Но, в конце концов, пусть даже и в результате самосуда, почему бы и нет? Он родился и вырос на земле революций. Если разобраться, это было менее позорно, чем умереть дряхлым стариком, цепляясь крючковатыми пальцами за край одеяла. В своем сне он выходил из здания, стоящего, как кубик, в центре пустой площади. Он услышал, как прозвучало его имя: "Перейра!". И увидел, как из домов, окружавших площадь, стали выходить крестьяне. Из маленьких глинобитных домишек в один этаж, широким кольцом окружавших здание в центре, и вот уже несметная толпа надвинулась на него. "Ладно, - сказал он себе, разряжая всю обойму в толпу, прибывавшую из домов, выплевывавших жаждущий крови народ, - ладно, я умираю от аллегорического кризиса". Он стрелял без остановки, но круг все сужался, "неумолимо" (ему нравилось это слово, когда он встречал его в книгах). Он стрелял более из принципа, нежели надеясь на что-либо - кто же даст себя убить, не защищаясь! Последнее, что он увидел, прежде чем его схватила чья-то рука, это двух человек, там, вдалеке, на краю площади, у подножия одного-единственного фонаря: они стояли, повернувшись спиной ко всему происходящему, облокотясь на велосипед, и смотрели, тихо посмеиваясь, на тусклые отсветы у своих ног - почти как огонь, горящий белым пламенем. От смеха у них дрожали плечи. "Вот там - жизнь", - сказал себе Перейра, и вдруг ему отчаянно захотелось жить. Но толпа уже наседала, и страх наконец овладел им. Впрочем, всех этих рук, ног, взглядов, беззубых ртов, криков, возмущения, тяжелого дыхания, палок, ружей, дубинок, посыпавшихся ударов, первых ран все равно было недостаточно, чтобы объяснить его ужас. Нет, здесь было что-то другое, еще хуже. Эта ненависть… Все эти мужчины и женщины, раздиравшие его на части (они тянули его за ноги, за руки, за голову; палки ломали ему кости, дубинки с удивительной точностью дробили его суставы), были Перейры и Мартинсы.
Он с воплем проснулся.
Затем его сердце постепенно стало биться спокойно.
- Так, это всего лишь кошмар.
Но на следующее утро ему пришлось сделать над собой величайшее усилие, чтобы выйти на круглую площадь перед президентским дворцом. Вся эта пустота, грозившая в один прекрасный день заполниться, сжала ему горло.
- Черт, я становлюсь агорафобом.
Следующей ночью тот же кошмар подтвердил зародившуюся у него фобию.
Вот так. История могла бы на этом и закончиться, поскольку Перейра умер именно так, как видел во сне. Однако, как и всякий человек, достойный быть героем рассказа, он решил избежать своей участи. И вся история Перейры - это история данной попытки.
Именно эта история и заслуживает быть изложенной, не правда ли?
4.
Итак, пусть это могла бы быть история Мануэля Перейры да Понте Мартинса, диктатора-агорафоба, который хотел и того, и этого (и власти в Терезине, и путешествий по Европе) и который, обреченный на линчевание, скажем, тщетно попытается избежать своей судьбы.
Единственный план спасения, который пришел ему в голову - поистине идея диктатора! - заключался в том, чтобы нанять двойника. Двойник во всем походил на него, как один человек может походить на другого, как одна и та же буква алфавита, за исключением закорючки эпсилона. Впрочем, никто не заметил этой закорючки. Чтобы в этом убедиться, Перейра, посвятив двойника в свою жизнь и дела и натаскав его подражать себе с необычайной точностью, отправил его задать вопрос всем, кто был особо близок к нему. Всем один и тот же вопрос:
- Кто я?
Старому да Понте вопрос не понравился. Он смерил строгим взглядом шалопая, который его ему задал:
- Власть не должна позволять тебе забыть, кто ты, Мануэль. Ты - Мануэль Перейра да Понте Мартинс, слава моих седин, никогда об этом не забывай.
Двойник поцеловал руку отца и отправился с тем же вопросом к полковнику Эдуардо Ристу, начальнику Военной академии, главнокомандующему армиями и другу детства Перейры. (Они вместе сидели за партой у иезуитов и провели не одну тихую ночь за шахматной игрой.)
- Вы - Мануэль Перейра да Понте Мартинс, наш президент-освободитель, и скинув эту генеральскую башку, вы попали в точку.
- Правильно, однако время шахмат прошло, Эдуардо, - ответил двойник, который совершенно ничего не понимал в этой игре. - Кстати, с глазу на глаз можешь по-прежнему быть со мной на "ты".