- Мистер Чаплин?
Он только что закончил очередной показ.
- Мистер Чаплин?
Он оборачивается. Зажигается свет. Прямо перед ним - улыбающийся и восторженный капитан Польчинелли. Мгновенное замешательство, и капитан, очарованный, уже шепчет по-итальянски:
- Чарли Чаплин… Non posso crederci!
Капитан Польчинелли только что вошел. От него еще веет прохладой с улицы. Он отступает на шаг назад и кричит в дверь, оставшуюся незатворенной:
- Томмазо, иди-ка сюда, смотри, кто здесь у нас!
На пороге появляется другой офицер. Это бортовой комиссар "Кливленда" Томмазо Моразекки. Лицо комиссара Моразекки расплывается в детской улыбке:
- Чаплин? Чарли Чаплин? Ma non è vero!
- Guarda, guarda! - настаивает капитан. - Смотри! Смотри же!
12.
Здесь мы сделаем паузу.
Даже остановку.
Годы спустя, глядя на дно бесконечных пустых стаканов, выстраивающихся перед ним, лже-Чаплин подумает: "Если бы я обратил внимание на тон этих "guarda", особенного второго, я, вероятно, уловил бы нечто странное в намерении этих весельчаков и не остался бы на борту этого чертова корабля". И прибавит: "Никогда нельзя говорить, что ты не был предупрежден…"
Да… Да, это правда, если бы он более внимательно отнесся к тону и особенно к мимике обоих офицеров, он ни за что не поднялся бы на борт "Кливленда", и остаток его жизни не попал бы на эти страницы.
В тоне первого "guarda" следовало услышать: "Моразекки, присмотрись к этому типу, который пытается выдать себя за Чарли Чаплина". А во втором "guarda" - уточнение: "Что ж, если он хочет, чтобы мы принимали его за Чаплина, доставим ему это удовольствие, это даст нам лишнюю возможность повеселиться".
Другими словами, ни Польчинелли, ни Моразекки ни на секунду не поверили, что находятся в компании настоящего Чаплина; их восклицания "Non è verо, non posso crederci" (тоном, выражающим необычайное удивление, предназначенным для того, чтобы ввести в заблуждение самозванца) нужно было воспринимать буквально.
Все дело в тоне…
Слова - это всего лишь слова, ничто без умысла, кроющегося в тоне, который, собственно, и передает их смысл, покоящийся в темнице словарей. Нужно было бы быть всю свою юность пансионером, чтобы научиться понимать подобные вещи, или заключенным, избегающим подозрительного уха надсмотрщиков, или братом и сестрой, растущими в душной атмосфере семьи, ведущей замкнутый образ жизни, или врачом, вынужденным ежедневно сообщать новость, которую почти невозможно перенести, или, наконец, двумя дипломатами, или, скажем, моряками дальнего плавания, например Польчинелли и Моразекки, привыкшими скучать вместе в бесконечных салонах или в бескрайних горизонтах плещущихся волн.
Впрочем, не будем преувеличивать достоинства капитана и его бортового комиссара в том, что касается проницательности. Если они не поверили, что двойник был Чаплином, то только потому, что сразу приняли его за кого-то другого. Когда капитан воскликнут: "Томмазо, иди сюда, посмотри, кто здесь!", относительное местоимение "кто" - вернее, тон, который придал этому местоимению Польчинелли, более чем ясно передал привычному уху Моразекки, что оба они знали вновь прибывшего и что капитан был в восторге от этой встречи. Восторг, мгновенно разделенный бортовым комиссаром, когда тот в свою очередь как будто узнал этого человека, который, переодевшись, хотел выдать себя за Чаплина. (В самом деле, в тоне его "Ma non è vero" чувствовались нотки нежности, приписанной двойником эффекту всеобщего обожания, которое вызывал Чарли Чаплин.)
Вот такая путаница недопонимания.
Оба моряка, соответственно, тоже ошиблись. (Разделение заблуждения - один из недостатков настоящей дружбы.)
Но кого же Польчинелли и Моразекки узнали в двойнике?
Чтобы это понять, следует обратиться к их общей истории, вернуться на девять лет назад, в май 1913 года, когда "Кливленд" дрязгался в луже масла под свинцовым небом (поломка механизма уменьшила скорость судна вдвое) и пассажиры первого класса стали проявлять признаки неврастении, так что капитану пришлось встряхнуть своего бортового комиссара:
- Придумай же что-нибудь, чтобы их развлечь, черт побери, у них уже даже пропало желание надувать друг друга, смотри, они скоро начнут кидаться за борт!
В полном отчаянии Моразекки (интересно, существует ли до сих пор этот пост в морской иерархии: бортовой комиссар, амфитрион открытого моря?) отправился искать вдохновения на нижнюю палубу, к эмигрантам, и там, в адской жаре, в спертом воздухе, наполненном испарениями тел, затхлостью ассенизационных бочек, запахом промасленного железа и тухлого мяса, его ожидало феерическое зрелище.
Пара, танцующая танго.
Бесполезно описывать неописуемое.
Не найти фразы, столь невесомой.
С точки зрения хореографии девушка была так себе, но вот он,
он, парень…
думал про себя Моразекки, увлеченный странным собранием всевозможных типов зрителей, набившихся в этот трюм…
какой восторг в их взгляде!
счастье, объединившее столь разных людей!
нет, никогда еще им не приходилось видеть такого танцора, и никогда еще артисту не доставался лучший импресарио, чем эта толпа оборванцев…
- Это все равно как если бы он был выбран всем миром, - скажет Моразекки Польчинелли уже годы спустя, однажды вечером, когда скука в который раз вынудит их обсасывать небогатые воспоминания моряков.
Короче, комиссар пригласил юного тангиста, предложив ему шесть долларов в неделю, напялил на него смокинг (какая грация даже в этом одеянии пингвина!) и выпустил его прямешенько на танцевальную площадку первого класса.
От партнерш не было отбоя, и круиз получился незабываемым.
Да что там незабываемым…
Историческим!
…
Поскольку за десять последовавших лет привлекательный молодой человек, быстро сделав карьеру светского танцора, открыл свою лавочку на вершинах Голливуда и прославился на весь мир под именем Рудольфа Валентино.
Рудольф Валентино! "Шейх"! Абсолютная звезда мгновения. Таков был человек, которого два друга узнали в двойнике, переодевшемся в Чарли.
"Случай, - скажут некоторые, - случай…"
Скорее, роковое совпадение.
Невероятность?
Нет. Нет, если вернуться на страницу 26 (пятая глава первой части) этого рассказа и послушать внимательно, как Кэтрин Локридж, шотландская танцовщица, объявляет, что Мануэль Перейра да Понте Мартинс (а значит, и его двойник, хотя она и не знала о его существовании) похож на Рудольфа Валентино, "как две капли мутной воды в муранском стекле".
13.
Как я мог сам обо всем этом догадаться? (Это будет один из самых длинных монологов двойника, тирада, которую захотят слушать еще и еще; ему даже будут наполнять стакан, чтобы он опять завел свою шарманку.) Как я мог догадаться, что этот кретин Польчинелли с первого взгляда примет меня за Рудольфа Валентино? Перейра был на него похож? Но мне-то откуда было это знать! Я никогда не видел фильм Валентино - фокусы мидинеток! - а с выходом "Шейха" на всех своих фотографиях он стал появляться закутанным в арабские пеленки! Как я мог узнать Перейру под этим шикарным тряпьем? Нет, я никак не мог подумать, что два этих балбеса узнают Руди, солнце Голливуда, под моим париком Чарли и что тон двух этих "guarda" означал: "Внимание, Моразекки, смотри внимательнее, мой милый Томмазо, видишь этого парня, который хочет нас провести? Так вот, присмотрись повнимательнее, это вовсе не Чарли Чаплин, но даже лучше, это сам Валентино! Что, не узнаешь? Родольфо! Родольфо Пьетро Филиберто Рафаэлло Гульельми ди Валентина, тот самый Валентино! Говорю тебе, Руди собственной персоной! Тот самый парнишка с нижней палубы десять лет назад, тангиста, взлетевший на вершины Голливуда на белом коне, звезда, которую открыли мы с тобой, я и ты, в той навозной куче эмигрантов, Валентино, Шейх! Ну? Теперь узнаешь, комиссар? Как он попал, а?" И все это в тоне двух "guarda"? Вот именно… К тому же я понятия не имел, что Руди эмигрировал на борту того же "Кливленда"! Я не знал, что "Кливленд" оказался его лодкой спасения! А надо было бы знать еще и это!
14.
И потом, он слишком увлекся игрой, чтобы о чем-то подозревать, слишком обрадовался, когда эти два офицера приняли его за Чаплина, два образованных человека, привыкшие вращаться среди публики с верхней палубы, светские люди, которых просто так не проведешь. Их воодушевление подтверждало его талант актера, вот что он тогда подумал! И еще он очень обрадовался, услышав итальянскую речь, язык его юности. К тому же с этой своей бородой и курчавыми волосами, окружавшими со всех сторон его круглые очки, комиссар Моразекки уж очень напоминал ему старого цирюльника-гарибальдийца.
Итак, не задерживаясь на тоне двух "guarda", он простодушно протянул руку комиссару Моразекки и сказал на своем чистейшем итальянском:
- Guarda é toca, Tommaso, uomo di роса fede.
А тот не переставал трясти ему руку.
- Мистер Чаплин! Ко всему прочему, вы еще и по-итальянски говорите!
- По-итальянски, по-испански, по-португальски, на английском варианте английского и даже немного по-французски, когда требуется показать себя по-настоящему умным человеком.
15.
Это правда, ко всему прочему, я еще и по-итальянски с ними заговорил! Tommaso, иото di poca fede… Как только вспомню об этом… Как они, должно быть, переглянулись в тот момент! "Черт, а ты прав, Польчинелли, это Валентино, он говорит по-итальянски, да еще со своим бедняцким акцентом!" Да, я говорю по-итальянски с тем самым вшивым акцентом, поскольку мой цирюльник-гарибальдиец был родом из Апулии, как и Валентино, и как матушка Моразекки, девушка из Таранто! "Он говорит с нашим акцентом, это Руди! Его отец был из Кастелланаты!" - "А его мать была француженкой, так?" - "Точно, из Эльзаса". То-то, должно быть, они возликовали, стоило мне только отвернуться! "Но что он здесь делает в таком виде, переодевшись под Чаплина?" - "Поди узнай… Может, хочет доказать сам себе, что способен играть не только своих голубков пустыни…" - "Ладно, но почему именно Чаплин?" - "Потому что это комик! Потому что нет ничего более далекого для него! И еще потому что Чаплин - лучший! Потому что если тебе удастся это, сойти за Чаплина, когда ты Валентино, ты сможешь сыграть все на свете!" И потом, немного погодя, представляю себе их идиотские предположения… "И еще неприятности в любви, его только что бросила Рамбова, а это как-никак уже вторая его жена! Подумай, как такая звезда, как Валентино, может на это отреагировать?" - "Постой, постой, а Пола Негри, кажется, уже что-то поговаривали о Поле Негри? Я думал, он утешился в объятиях Полы Негри…" - "Пола Негри, Пола Негри… Слушай, так это ведь бывшая Чаплина, Пола Негри, так?" - "Да, да! "Самый мрачный из комиков" - вот что она о нем говорила". - "Ах вот в чей огород камешек! Значит, Валентино хочет обставить Чаплина?" Боже мой, я так и слышу всю эту их болтовню… всю эту журнальную чушь. Просто-напросто они дохнут со скуки, эти моряки. Вы видели когда-нибудь океан? Хлопковое поле, которое покрывало бы две трети земной поверхности! Бороздить эти бескрайние пространства туда-сюда - и так всю жизнь… Так, оставаясь на борту корабля, можно дойти до чего угодно. Во всяком случае, я не могу слишком на него сердиться, на этого Моразекки; просто это была прекрасная возможность позабавить народ. Ни один бортовой комиссар не устоял бы перед таким соблазном: "Дамы и господа, прошу внимания, у нас на борту находится Рудольф Валентино, но по личным причинам он предпочитает выдавать себя за Чарли Чаплина. Я рассчитываю на вашу деликатность и надеюсь, что вы с уважением отнесетесь к этой причуде и не раскроете его инкогнито. Делайте вид, что ни о чем не догадываетесь, от этого наше путешествие только выиграет!"
16.
Итак, все делают вид, что принимают его за Чаплина. Его приглашают за столик. Старший матрос и офицер машинного отделения присоединяются. Украдкой перемигиваются. Спрашивают его, что он здесь делает, в этом порту, вдали от дома, мистер Чаплин. Он отвечает, что после своего недавнего триумфа в Европе - этой "чрезмерной славы" - он испытал потребность "очиститься", отправившись в небольшое южноамериканское турне, вот так, инкогнито, он устремился внутрь, в глубинку, где его еще совсем не знали, туда, куда еще не добрался кинематограф, что он только что вновь пережил свои первые впечатления, вызванные открытием "танцующих картинок". Знают ли они, где находится Терезина? Нет? Представьте себе, там кинематограф запрещен! Он рассказывает о своем обратном пути, своем "внутреннем каботаже", своих посещениях богаделен, казарм, приютов, тюрем, об эмоциях людей, находящихся в этих закрытых учреждениях - кинематограф в его первые дни! Но вот передышка окончена, теперь он должен возвращаться домой, его ждет работа - серия важных съемок для Ассоциации актеров. Правда? Он возвращается? Каким пароходом? Он еще не выбрал. В таком случае, почему бы не нашим, мы едем в Нью-Йорк, вы бы оказали нам такую честь, не говорите нет, мистер Чаплин, королевская каюта, проезд бесплатно, само собой разумеется… Ну что ж, с удовольствием, только… Ну да! Да! Ну же, синьор Чаплин, venga con noi, la prego! И когда же? Завтра, завтра мы снимаемся с якоря. Конечно, соблазнительно, соблазнительное решение - "Кливленд", только у него будет одно условие, sine qua поп. Какое же? Секретность, конечно! И абсолютная! Что станет с двойником, которого я оставил в США, если повсюду будут рассказывать, что Чаплин, настоящий, прохлаждается на борту парохода "Гамбург Американ лайн", в то время как все полагают, что он заперся у себя для обдумывания новых проектов, а? Что подумают мои друзья из Ассоциации актеров и спонсоры-банкиры? Разрыв контракта, суд, выплата неустойки! Не может быть и речи о том, чтобы эта новость просочилась за пределы бортовых канатов, даже рыбы ничего не должны знать! Это должно остаться между "Кливлендом" и мной. Только мой брат Сидней в курсе моего побега, только Сидней, и даже он не знает точной даты, когда я должен вернуться, я рассчитываю сделать ему сюрприз! Что до нескромности, синьор Чаплин, можете не волноваться, никакой опасности! Можете рассчитывать на нас, маэстро, ты лично за это отвечаешь, Томмазо, держи рот на замке, договорились? Будешь отвечать своими нашивками комиссара!
…
Вот так.
До следующих событий.
17.
Путешествие было в том же духе. Те же истории вечером, за столом комиссара Моразекки, конечно, со многими подробностями, в океане ужины обычно затягиваются, а запах женских духов подхлестывает болтливый язык. Как истинно светский человек, Моразекки не уставал надувать паруса двойника, как только его рассказ начинал увядать. Сколько раз он просил его повторить историю о сеансе без электричества в поселке кабокло, например?
- А! Они повеселились от души!
А он, естественно, все накручивал и накручивал эту историю: "Какое удовольствие доставили мне эти полудикие люди, те, которые даже не знали, кто я такой, признав во мне актера! Попросту своим смехом! Это было похоже на второе рождение! Я был торжественно наречен Оригинальным человеком!"
До конца своих дней он не забудет разглагольствований за этим круглым столом:
- Уж если говорить, что я посетил глубинку, так это уж точно, углубился дальше некуда!
Вот так они и проходили, эти вечера на "Кливленде": вышивка по глади океана. С какой непосредственностью он отвечал на вопросы, которые задавали ему дамы. Непосредственностью, которую трудно переоценить, поскольку это мир, в котором в вопрос уже вежливо вкладывают то, что хотели бы услышать в ответе… (Он сам вычитал эти ответы в журналах, по которым и узнал этот мир.) "Правда ли, господин Чаплин, что в детстве вам довелось узнать, что такое приют?" - "Да, в Лондоне, во время болезни моей матушки…" Моряков это иногда раздражало: "И что, будучи истым англичанином, вы все-таки избежали войны?" Он открыто смеялся в ответ, но глаза его оставались грустными: "Завернули! Ростом не вышел! Господь не наделил меня таким ростом, который, не сомневаюсь, помог вам стать героем". Он склонял весельчаков, и особенно женский пол, на свою сторону. Вереницы утонченных глупостей. Иногда он готов был пустить слезу, и в эти моменты чрезмерного волнения всегда появлялась чья-нибудь грациозная ручка, чтобы утешающе коснуться его руки.
- Боже мой… Когда я думаю об этом… Ох-ох-ох…
Дни проходили в три этапа. Утром - каюта, долгое пробуждение, завтрак принца; днем - киносеансы на нижней палубе, где скапливались кандидаты в иммигранты.
- И, поверьте мне, показ "Иммигранта" иммигрантам останется для меня незабываемым воспоминанием, несмотря на все то, что последовало!
Потом наступал вечер. Смокинг, мартини, ужин, бренди и первая половина ночи - танго. Пары волной окружали его, чтобы посмотреть, как он танцует. Он благословлял Перейру за то, что тот сделал из него тангиста, которому не было равных. И сам он не жалел о том, что измотал своего собственного двойника, пока тот наконец не выучился следовать точно за его шагами. Он танцевал, как король.
- Это восхищение моим танго, это тоже должно было послужить сигналом… Только вот в жизни сигналов предостаточно, да ключ к ним не всегда найдется.
Пары окружали танцплощадку, как только он туда выходил, держа в объятиях партнершу. Он думал, что им восхищаются как танцором. Эта иллюзия, естественно, окрылила его. ("Впрочем, мною также восхищались как танцором; ведь это был я, я танцевал, а не Валентино!") "Музыка ведет тангиста, - объяснял ему Перейра, - особенно если это танго!" (Месяцы напролет он тренировался под придирчивым взглядом Перейры.) "Без музыки ты можешь обойтись, а вот без взгляда - нет. Давай сначала!" (И он начинал все сначала.) "Настоящий танцевальный круг - это взгляд того, кто не танцует, выпученные глаза тех, кого ты обескураживаешь своим мастерством. Пошел снова, болван, эдак ты и безногого калеку не смутишь!" (Ох уж этот Перейра…) "Я хочу, чтобы ты пригвоздил их к своим стульям, слышишь?" О, в этом можете не сомневаться, они сидели как приклеенные! Вне всякого сомнения, Перейра сделал из него вице-короля танго. Он один танцевал в безбрежном океане, держа в объятиях женщину, и каждый раз ему казалось, что она самая красивая на свете!