После этого им стало весело. Бук Чаффи аккуратно вытер пыль с подоконника, чтобы она не испачкала платье; затем они замерли, услышав приближающиеся шаги, но шаги стали удаляться от двери. Бук спрыгнул, и она услышала, как он выругался, выбираясь из мягкого сугроба. Он разложил одеяла. В тот момент, когда Жозефина свесила ноги из окна на улицу, за дверью послышались голоса, и в замке вновь стал поворачиваться ключ. Она удачно приземлилась, протянула ему руку, и, содрогаясь от смеха, они пустились бежать. Промчавшись полквартала до угла здания, они оказались у входа в учебный манеж, остановились, тяжело дыша и вдыхая свежий ночной воздух. Бук не хотел идти внутрь.
– Почему ты не хочешь, чтобы я проводил тебя до твоей квартирки? Мы могли бы там немного посидеть, восстановить силы…
Она задумалась. Ее влекло к нему из-за только что пережитого совместно приключения, но что-то звало ее обратно в зал, словно там ее гордость ожидал некий триумф.
– Нет, – решила она.
В дверях она столкнулась с мужчиной, который очень куда-то спешил – приглядевшись, она узнала Дадли Ноулетона.
– Прошу прощения… – сказал он. – Ах, привет!
– Вы не могли бы протанцевать со мной до моей ложи? – порывисто попросила его она. – У меня платье порвалось.
Когда они начали свой путь, он рассеянно произнес:
– Дело в том, что тут только что произошла одна неприятность, а разбираться придется мне. Я как раз шел узнать, что там стряслось.
Ее сердце дико забилось, и она почувствовала, что хотела бы немедленно стать другим человеком.
– И передать вам не могу, как много для меня значит наше знакомство! Было бы чудесно, если бы у меня появился хотя бы один друг, с которым можно разговаривать серьезно, без всякого сюсюканья и сантиментов. Вы ведь не станете возражать, если я буду вам писать – Адель ведь не обидится?
– Ну конечно нет! – Его улыбка была для нее совершенно непостижима.
Когда они дотанцевали до ложи, ей пришла в голову еще одна мысль:
– А правда, что на пасхальных каникулах бейсбольная команда будет тренироваться в Хот-Спрингс?
– Да. Вы туда собираетесь?
– Да. Доброй ночи, мистер Ноулетон!
Но судьба назначила ей увидеть его сегодня еще раз. Это произошло рядом с мужской гардеробной, где она и еще целая толпа оставшихся до самого конца девушек и их еще более бледных матерей, чьи морщины за прошедшую ночь удвоились и утроились, ожидали кавалеров. Он что-то рассказывал Адель, и до Жозефины донеслось: "Дверь была заперта, а окно открыто…"
Внезапно Жозефине пришло в голову, что, встретив ее в дверях – мокрую и запыхавшуюся, – он мог догадаться, что на самом деле произошло, а Адель, без сомнений, подтвердила бы его подозрения. Опять перед ней замаячил призрак ее старого врага – безобразной девчонки. Сжав губы, она отвернулась.
Но они ее заметили, и Адель окликнула ее веселым звонким голосом:
– Иди сюда, попрощаемся! Ты так меня сегодня выручила с чулками! Дадли, смотри, вот девушка, от которой не стоит ждать дрянных и глупых поступков! – Она порывисто нагнулась и поцеловала Жозефину в щечку. – Ты еще увидишь, Дадли, как я сейчас права – через год она станет самой уважаемой девушкой в школе!
III
То, что случилось потом, в скучные дни начала марта, как обычно не заставило себя ждать. В один из насквозь пропитанных весной вечеров состоялся ежегодный бал старших классов в школе мисс Брейретон, и все ученицы младших классов никак не могли уснуть, прислушиваясь к доносившейся из физкультурного зала музыке. Между песнями, когда парни из Нью-Хейвена и Принстона гуляли по территории школы, из открытых окон темных спален на смутно различимые фигуры внизу устремлялись укромные взгляды затворниц.
Но Жозефина в этом не участвовала, хотя, как и все остальные, тоже лежала в кровати и не спала. Таким ненастоящим радостям не было места среди рациональных схем, день за днем прокручивавшихся у нее в голове; но с таким же успехом она могла бы находиться в первых рядах среди тех, кто окликал гулявших внизу мужчин, бросал им записочки и вовлекал в разговоры, поскольку от нее неожиданно отвернулась удача, и вокруг начала сплетаться черная паутина.
Не унывай и не грусти, малышка,
ведь мы с тобой сегодня в одной лодке…
В физкультурном зале, в каких-нибудь пятидесяти ярдах отсюда, находился Дадли Ноулетон, но близость мужчины не волновала ее, как год назад – по крайней мере, не волновала столь сильно. Жизнь, как она теперь считала, была серьезным делом, и в благопристойной темноте ей на ум пришла и никак не хотела уходить строчка из одного романа: "Это мужчина, который достоин быть отцом моих детей". И чего стоили по сравнению с ним все обольстительные манеры и остроумные слова целой сотни светских щеголей? Разве можно всю жизнь лишь целоваться с едва знакомыми людьми за прикрытыми дверями?
У нее под подушкой лежало два письма – ответы на ее письма. В них уверенным округлым почерком рассказывалось о начале тренировок по бейсболу; в них выражалась радость по поводу того, что Жозефина теперь думает обо всем именно так; автор явно ждал Пасхи, когда они смогут увидеться. Из всех писем, которые она когда-либо получала, эти были самыми сложными в том плане, что из них непросто было выжать хоть каплю сокровенного чувства, даже перед подписью стояло "Ваш", а не "Твой"! Но Жозефина выучила их наизусть. Они были бесценны, потому что он нашел время, чтобы их написать; красноречивы были даже конверты – ведь он наклеил так мало марок!
Она лежала в постели и не могла уснуть – в физкультурном зале вновь заиграла музыка:
Ах, я ждал тебя так долго, о, моя любовь!
Ах, пою я песню для тебя, моя любовь!
А-а-а-а!
Из соседней комнаты донесся тихий смех, а снизу с улицы – мужской голос, и последовал долгий разговор веселым шепотом. Жозефина узнала смех Лилиан и голоса двух других девушек. Она представила себе, как они лежат на подоконнике в ночнушках, высовывая головы из окна.
– Спускайтесь вниз! – несколько раз повторил один из парней. – Не нужно наряжаться – спускайтесь прямо так!
Вдруг воцарилась тишина, затем послышались быстрые шаги по хрустящему гравию, сдавленный смех, суета, резкий, негодующий скрип пружин нескольких кроватей в соседней комнате и звук хлопнувшей двери в холле внизу. Видимо, у кого-то будут неприятности. Через несколько минут приоткрылась дверь в комнату Жозефины; при тусклом свете из коридора она заметила мисс Квейн, затем дверь закрылась.
На следующий день Жозефину и еще четырех девушек, наотрез отказывавшихся признаваться в том, что они произнесли ночью хоть слово, отчитали и наказали. И с этим ничего нельзя было поделать. Мисс Квейн узнала лица в окне, и все эти девушки оказались из двух соседних комнат. Это было несправедливо, но по сравнению с тем, что случилось потом, это была ерунда. За неделю до начала пасхальных каникул вся школа отправилась на экскурсию на молочную ферму – поехали все, кроме тех, кого наказали. Мисс Чамберс, сочувствовавшая невезению Жозефины, назначила ее компаньонкой для мистера Эрнеста Уотербери, который в очередной раз проводил выходной у тетки. Это было немногим лучше, чем совсем ничего, потому что мистер Уотербери был весьма скучным и чопорным юношей. Он оказался настолько скучным и чопорным, что на следующий день Жозефину исключили из школы.
Произошло следующее. Они гуляли по территории школы, затем присели за столиком в саду выпить чаю. За несколько минут до того, как на аллею выехала машина тетки, Эрнест Уотербери выразил желание рассмотреть какую-то деталь убранства в часовне. К часовне нужно было спускаться по спиральной псевдосредневековой лестнице, и Жозефина, у которой после прогулки в саду еще не просохли туфли, поскользнулась на верхней ступеньке и пролетела пять футов, приземлившись прямо в неохотно раскрывшиеся объятия мистера Уотербери, в которых она беспомощно замерла, сотрясаемая неудержимым хохотом. Именно в этом положении их и застала мисс Брейретон вместе с сопровождавшей ее попечительницей школы.
– Но я тут совершенно ни при чем! – без всякой галантности объявил мистер Уотербери.
Его, смущенного и оскорбленного, тут же отослали обратно в Нью-Хейвен, а мисс Брейретон, приплетя к происшествию еще и прегрешения прошлой недели, потеряла голову. Униженная и взбешенная Жозефина в ответ потеряла свою, и в тот же вечер в школу прибыл мистер Перри, случайно оказавшийся в Нью-Йорке. Увидев его страстное негодование, мисс Брейретон сдалась и пошла на попятный, но исправить было уже ничего нельзя, и Жозефина пошла собирать вещи. Неожиданно и чудовищно, как раз в тот момент, когда школа вдруг обрела для нее смысл, ее школьная жизнь подошла к концу.
В тот момент все ее чувства были направлены против мисс Брейретон, и, покидая школу, она плакала лишь от гнева и злости. Вместе с отцом она отправилась в Нью-Йорк; хотя папа инстинктивно и от чистого сердца сразу же принял ее сторону, она заметила, что он был слегка недоволен ее невезучестью.
– Жизнь продолжается, – произнес он. – К сожалению, и для этой старой идиотки, мисс Брейретон, она тоже продолжается. Ей бы надо устроиться заведовать школой для малолетних преступников! – Он на мгновение задумался. – Ну да ладно; завтра приезжает твоя мать, и ты с ней поедешь в Хот-Спрингс, как мы и планировали.
– В Хот-Спрингс? – воскликнула Жозефина приглушенным голосом. – Только не туда!
– А почему? – с удивлением спросил отец. – Кажется, это будет самое лучшее решение. Пройдет время, все уляжется, а потом ты вернешься в Чикаго.
– Я бы лучше сразу в Чикаго, – затаив дыхание, сказала Жозефина. – Папочка, мне действительно лучше поехать сразу в Чикаго!
– Что за нелепость! Твоя мать уже выехала на восток, и все уже устроено. В Хот-Спрингс ты будешь гулять, играть в гольф и забудешь эту старую чертовку…
– А нельзя ли нам поехать в какое-нибудь другое место на востоке? Я знаю, что в Хот-Спрингс собираются и те, кто знает об этой истории, а мне не хотелось бы с ними встречаться – там будут девушки из школы…
– Жози, выше голову! Сейчас надо вести себя именно так! Мне жаль, что я только что сказал, что надо, чтобы "все улеглось". Если бы у нас уже не было все запланировано, мы вернулись бы домой и встретили бы с открытым забралом любую сварливую бабу и сплетницу в городе! Ведь когда забиваешься в уголок, все думают, что ты действительно совершил нечто плохое. И если вдруг тебе кто-нибудь что-нибудь скажет, просто расскажи им правду – я так и сделал, когда разговаривал с мисс Брейретон! Скажи им, что она говорила, что ты можешь остаться в школе, но я, черт возьми, не позволил тебе там остаться!
– Они не поверят.
Как бы там ни было, а в Хот-Спрингс у нее будет четыре дня передышки до того, как начнутся школьные каникулы. Это время Жозефина провела, занимаясь гольфом с профессиональным игроком, только что прибывшим из Шотландии и совершенно точно ничего не знавшим о ее горестях; в один из дней она даже совершила конную прогулку с одним юношей, и ей стало с ним почти легко после того, как он признался, что в феврале вылетел из Принстона, – правда, она не стала отвечать взаимностью на это признание. Но вечера, несмотря на назойливость юноши, она проводила с матерью, сблизившись с ней, как никогда раньше.
В один прекрасный день Жозефина увидела в фойе у стойки размещения две дюжины симпатичных парней, сваливших в кучу чемоданы и биты в чехлах, и поняла, что вот-вот произойдет то, чего она так боялась. Она убежала к себе наверх и под предлогом выдуманной головной боли поужинала в тот вечер в номере, а после ужина принялась мерить беспокойными шагами комнату. Она стыдилась не только того, что с ней произошло, но и своей реакции на эту ситуацию. Она никогда не испытывала жалости по отношению к не пользовавшимся популярностью девушкам, которые прятались по гардеробным потому, что не могли привлечь к себе партнеров в танцевальном зале, или к девушкам, которые не принадлежали к "обществу" Лейк-Форест. А теперь она сама им уподобилась – урод, стыдящийся показать свое лицо! Забеспокоившись, не случилось ли уже что-нибудь с ее лицом, она встала перед зеркалом, но, как обычно, ее очаровало то, что она там увидела.
– Чертовы дураки! – вслух произнесла она.
И как только она это сказала, ее голова гордо поднялась, а взгляд прояснился. Она вспомнила фразы из несметного количества полученных ею любовных писем; в конце концов, у нее ведь была надежная опора из сотен потерянных и умоляющих взглядов, из бесчисленных нежных и молящих голосов, вселявших в нее уверенность. Ее вновь переполняла гордость, и вскоре она увидела, как у нее на щеках опять заиграл теплый румянец.
Раздался стук в дверь; это был юноша из Принстона.
– Не хочешь сходить вниз? – предложил он. – Там танцы! Полно ребят из Йеля – вся их бейсбольная команда. Я тебя кому-нибудь из них представлю, и ты проведешь замечательный вечер. Пойдем?
– Хорошо, но я не хочу ни с кем знакомиться. Придется тебе танцевать со мной весь вечер.
– Ты же знаешь, что больше мне ничего и не надо!
Она торопливо надела новое вечернее платье – повесеннему голубое, хрупкое и иллюзорное. Увидев его на себе, она разволновалась – словно сбросила старую зимнюю кожу и превратилась в сияющую куколку без единого пятнышка; на лестнице она мягко ступала в такт доносившейся снизу музыке. Играли песню из пьесы, которую она смотрела неделю назад в Нью-Йорке; эта мелодия для нее олицетворяла будущее, сулила веселье, о котором она еще не думала, и любовь, которую она еще не встретила. Закружившись в танце, она вновь обрела уверенность в том, что жизнь дает бесконечные возможности начать все сначала. Не прошло и десяти тактов, как ее "перехватил" Дадли Ноулетон.
– Ну, надо же! Жозефина! – Раньше он никогда не называл ее по имени; он остановился, взяв ее за руку. – Вот это да! Как я рад тебя видеть! Я очень надеялся, что ты здесь появишься.
Словно на ракете удивления и радости, она воспарила прямо в небеса. Он был действительно рад ее видеть – его искреннее лицо не оставляло в этом никаких сомнений. Может, он еще ничего не знал?
– Адель писала мне, что ты, возможно, здесь появишься. Но она не знала точно…
…выходит, он все знал, но не придавал этому никакого значения; она ему все равно нравилась!
– Я теперь ношу дерюгу и посыпаю голову пеплом, – сказала она.
– Что ж, тебе идет!
– Ты ведь знаешь, что со мной случилось… – начала она.
– Знаю. Я не собирался об этом говорить, но все считают, что Уотербери выставил себя дураком – так что на выборах в клубы через месяц ему придется туго. Послушай! Мне бы хотелось, чтобы ты потанцевала с ребятами; им всем так не хватает в жизни красоты!
Немного погодя она уже танцевала, как ей показалось, со всей командой сразу. Дадли Ноулетон постоянно ее перехватывал, и юноша из Принстона тоже – слегка негодуя по поводу нежданной конкуренции. В зале было много девушек из разных школ, но студенты Йеля, с оттенком восхищения проявляя командный дух, все, как один, отдавали явное предпочтение Жозефине; на нее уже стали показывать пальцем со стоявших вдоль стены стульев.
Но она ждала того, что должно было вот-вот случиться; ждала того момента, когда вместе с Дадли Ноулетоном они выйдут в теплую южную ночь… Закончилась очередная песня, и все произошло совершенно естественно; они пошли вдоль по улице, среди рано распустившейся сирени, свернули за угол, затем опять свернули…
– Ты ведь правда рад меня видеть? – спросила Жозефина.
– Конечно!
– Я поначалу боялась. То, что случилось в школе, мучило меня в первую очередь из-за тебя. Я так сильно старалась измениться – из-за тебя!
– Не думай больше о том, что случилось в школе. Все, чье мнение хоть что-нибудь значит, считают, что с тобой поступили несправедливо. Забудь об этом и начни все сначала.
– Да, – безмятежно согласилась она. Она чувствовала себя счастливой. Легкий ветерок и запах сирени – это была она, прекрасная и неосязаемая; деревянная скамейка, на которую они сели, и деревья – это был он, грубоватый и сильный, с ней рядом, готовый ее защищать.
– Я много думала о том, как мы с тобой здесь встретимся, – через некоторое время сказала она. – Ты оказал на меня такое сильное и хорошее влияние, что я подумала: быть может, и я смогу открыть для тебя что-нибудь новое, в другом роде? Я хочу сказать, что я умею получать от жизни удовольствие, а ты не умеешь. Мы с тобой обязательно должны как-нибудь вечером поехать кататься на лошадях при луне. Будет очень здорово!
Он промолчал.
– Я могу быть по-настоящему милой, когда мне кто-нибудь нравится – а это случается совсем не часто. – И она тут же торопливо добавила: – И не серьезно. Я лишь хочу сказать, что если чувствую, что серьезно и по-настоящему подружилась с парнем, то считаю, что целая толпа парней, увивающихся вокруг, просто ни к чему! Мне все время, и днем и вечером, хочется быть только с ним, понимаешь?
Он пошевелился, сидя на скамейке; нагнулся вперед, положив локти на колени, и уставился на свои сильные ладони. Ее нежный ровный голос стал звучать чуть ниже:
– Когда мне кто-нибудь нравится, мне не хочется даже танцевать. Приятнее просто побыть с ним наедине…
На мгновение повисла тишина.
– Ну, знаешь… – он запнулся, нахмурившись, – у меня, честно говоря, вообще не будет свободного времени… У меня здесь живут друзья, и я им уже давно обещал заехать в гости… – Ему было очень грустно это говорить; он тщательно подбирал слова. – Меня и в гостинице-то с послезавтра уже не будет. Я должен ехать к друзьям за город – у них там будет праздник. А еще завтра приезжает Адель.
Полностью поглощенная своими мыслями, она поначалу его совсем не слушала, но от звука произнесенного имени у нее внезапно перехватило дыхание.
– Мы должны вместе ехать на этот праздник, и я так понимаю, что все наше время уже более-менее распланировано. Но днем я конечно же буду приезжать сюда на тренировки.
– Понимаю. – Ее губы дрожали. – Тебя не будет… Ты будешь с Адель!
– Думаю, что… большую часть времени… Ну, да… Она… Она, само собой, наверняка захочет с тобой увидеться.
Опять повисла пауза. Он сцепил большие пальцы, и она сокрушенно повторила этот жест.
– Тебе просто было меня жаль, – сказала она. – Тебе нравится Адель… Больше, чем я!
– Мы с Адель понимаем друг друга. Она была моим идеалом с самого детства!
– А девушки вроде меня тебе не нравятся? – Голос Жозефины испуганно дрогнул. – Наверное, потому, что я целовалась со многими парнями и у меня репутация легкомысленной и взбалмошной девчонки?
– Не в этом дело…
– Нет, в этом! – с чувством заявила она. – Мне приходится за все расплачиваться! – Она встала. – Проводи меня обратно в зал. Я буду танцевать с теми, кому я нравлюсь!
Она быстро пошла по дорожке, мучительные слезы текли у нее по щекам. Он догнал ее у лестницы, но она лишь покачала головой и сказала:
– Прости меня за то, что я вела себя так дерзко. Я повзрослею… Я ведь получила по заслугам… Все в порядке.