Года через четыре, в начале лета, я приехала в Рязанскую область изучать опыт известного совхоза. Его директор, как водится, собрал всех помощников, представил нам.
- Вот только главного экономиста нет: в командировке в области. Очень жаль. - Он перевел взгляд с главного инженера на главного агронома, потом на остальных, словно бы ища достойную замену отсутствующему. Нет, не нашел. Развел руками.
После совещания, длившегося до полудня, я пошла посмотреть поселок. Свернула на боковую улочку.
Узкая тропка повела вверх по косогору. В траве что-то шуршало, шевелилось, жужжало… Постепенно исчезли напряженность и суета последних дней, сводки, отчеты, справки, бесконечные совещания. Захотелось вытряхнуть из памяти и всю душную, стеклянно-бетонную громаду нашего главка, где сидишь иногда до отупения.
Густой тягучий аромат раскаленной в жарких лучах зелени - забытый, уходящий в детство запах…
Вдруг мне пришло в голову, что места эти мне знакомы. Мысль смешная до нелепости: в Рязанской области я впервые. Но картина с такой ясностью встала в памяти, что я почти не сомневалась в ее реальности. И этот залитый солнцем, звенящий косогор, и ослепительная гладь реки внизу - словно взмах огромных крыльев, и… у меня аж дух перехватило: вспомнила, что на вершине холма должен стоять большой дом, окруженный садом. Быстро перевела взгляд туда, к вершине - и точно! Он самый!
На веревке, растянутой у самого забора, сушились детские носочки, маечки, полотняные мальчиковые рубашки, маленькие трусики из синего сатина. Все то, что мне не нужно. И никогда уже не понадобится. Потому что в свое время сказала мужу: еще рано. И мой муж легко согласился: "Как хочешь". Мы только немного поспорили, в какую больницу мне лечь: его ведомства или моего.
Торопливо, словно боясь куда-то не поспеть, стала взбираться наверх. Солнце сыпало узорчатыми пятнами сквозь молодую листву вишен. И забор, и трава, и тропинка были сплошь усеяны дрожащим рыжим светом. Солнечные зайчики бежали по платью, по рукам, по лицу, вспыхивая и потухая. И плясали, плясали вокруг, обступая меня пестрой, веселой каруселью. А я все смотрела и смотрела на развешанное на веревке белье…
Справа от дома, в глубине двора, виднелись аккуратные прямоугольники грядок. На одной упругие стройные перья лука, на другой пушистые метелки морковки, на третьей бело-розовыми боками высовывалась из темной рыхлой земли редиска. Дальше еще и еще что-то.
Я вошла во двор. В тени трех берез, росших из одного комля, врыт в землю круглый деревянный стол на одной ножке. Вокруг него - низкие скамеечки из гладких светлых досок. На блестящей белой клеенке в крупную голубую клетку в середине стола - запотевшая литровая банка с молоком, наполовину опустошенная. В большой эмалированной миске - белый рассыпчатый творог. Две русоволосые детские головки низко склонились над столом. Лица были закрыты большими деревянными плошками, из которых ребятишки усердно выгребали остатки. Слышался только частый стук ложек. Рядом со скамейкой, уткнув морду в передние лапы, лежала косматая дворняга. При моем появлении она подняла голову, лениво тявкнула. Малыши тоже глянули в мою сторону. Надо было, наверно, им что-то сказать… Но я не знала что. Мы молча глядели друг на друга. Я уже хотела повернуться и пойти восвояси, как в этот момент послышалось тарахтение мотора и скрип тормозов за спиной. Детей сдуло из-за стола.
- Мамка, мамка приехала! - закричали оба сразу и бросились к калитке.
Обернувшись, я увидела над изгородью пропыленный брезентовый верх изрядно потрепанного "газика". Хлопнула дверца водителя, и из-за машины появилась крупная молодая женщина. Она энергично бросилась к калитке, так что вздрогнула и заходила под легким ситцевым платьем ее упругая грудь.
Оглашая воздух счастливыми воплями, дети с перепачканными ртами неслись к матери. За ними, задрав хвост и истошно лая, бежала дворняга. Все это кружилось, мелькало перед глазами, смеялось, визжало, лаяло. Ребятишки вцепились в ее ноги, с трудом обхватывая их своими маленькими ручонками, - один в левую, другой в правую. Ставя их, как ножки циркуля, мать зашагала к дому, а пес, скуля от восторга, бегал взад и вперед под этой "триумфальной аркой".
- Держись, держись крепче! - хохотала женщина сочным низким голосом.
И вдруг я поняла: передо мною Мила. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Первой пришла в себя Мила. Полезла обниматься. Во мне что-то хрустнуло, лопнуло и, кажется, сломалось.
- Привет! Откуда и куда? - И, не дав мне раскрыть рта, догадалась: - В правление? Опыт перенимать? - И, кивнув на свою ребятню, улыбнулась: - Ну-ну, перенимай!
- Так это ты главный экономист? - догадалась и я. - Тебя сегодня начальству так недоставало.
- Не только сегодня, - спокойно ответила она. - Меня, между прочим, всегда и всем недостает. Верно, парни?
- Верно, верно! - заорали мальчишки.
- А это, - Мила поснимала детей со своих ног, осторожно поднимая одного за другим вверх, как кубок, - это Алешка и Олежка. И оба Романовичи.
Только тут я заметила, что они, как две горошины, похожи друг на друга, голубоглазые, загорелые, у обоих прямые светлые волосы до плеч. Два эдаких Добрыни Никитича в младенчестве.
- Двойняшки? - глупо спросила я.
- Ага, - рассмеялась она. - Ну, а как у тебя? Небось все о’кэй? Тебя-то любили. Выбор был будь здоров…
Я взяла одного из Романовичей на руки, погладила по голове:
- Кого ты любишь больше всего?
Надеялась, что, как и все дети, он ответит: "Маму". Но ребенок сказал:
- Солнушко.
- Почему?
- Потому, что оно светит. И из него идет тепло.
Мальчуган выскользнул из моих рук и бросился за братом, который направился к клубничной грядке. Мы остались с Милой одни. Она молчала и с любопытством смотрела на меня: что я скажу. Пауза казалась слишком долгой и неуклюжей. Чтобы как-то замаскировать неловкость, я вынула пачку сигарет, протянула ей:
- Твои любимые, "Кент".
- Спасибо, бросила. Как только они родились, - мотнула Мила головой в сторону грядки.
Снова наступила пауза.
- А ты хорошая мать.
- Я, между прочим, и отец неплохой… - И вдруг, ни с того ни с сего, она снова стиснула меня в объятиях: - Как здорово, что ты приехала! Идем, познакомлю тебя со своей матушкой.
Все из-за Верки
Еще не открывая глаз, поняла: что-то не так. Обычно в это время - шум, крики. У соседки Веры что-то там падает, бьется, ее Вовка не хочет просыпаться, одеваться, бежать в садик. И те драгоценные полчаса, которые остаются до звонка будильника, лежишь и злишься, когда же Верка научится собираться на работу бесшумно? Не в отдельной квартире - надо же считаться. И топает, и гремит чем-то, на Вовку орет. Игорю-то что, он на своей стройплощадке такой отборной музыки наслушается, что после этого спит как новорожденный.
А я каждый шорох слышу. "Опять у Верки каша сбежала!" Потому что делает десять дел сразу. Поставила на плиту завтрак, а сама в это время сражается с Вовкиными пятками, они молотят воздух и никак не хотят влезать в тесные колготки. Вовке скоро три, и ноги у него ненамного слабее мамкиных, разъеденных красителями рук - Верка работает на мебельной фабрике.
Наконец раздается смачный шлепок по Вовкиной пухленькой попке, и его заливистый смех тут же переходит в протяжный рев. Верка тоже хороша. То "ах, чьи это пальчики? ах, чей это носик?", то лупит без всякой причины. Нет, я бы своего не так воспитывала. Во всем должна быть умеренность. Система.
Верку бы к нашей Михеевне. Та бы враз научила ее продумывать свои действия. "Корешок бери левой рукой. Правой бери за вторую половинку. Переламывай бандероль… Большим пальцем толкай к среднему…"
Вначале, когда я только пришла в Госбанк, Михеевна сильно действовала на нервы: ну кому приятно, когда у тебя за спиной надсмотрщик стоит! Но потом я поняла - права Михеевна. Нужно не абы как, а по системе. Постепенно научилась экономить свои движения.
Иной раз смотришь на окружающих - столько ненужных действий.
Та же Верка. Сколько раз ей говорила - картошку бери большим и средним пальцами, а направляй - указательным, глазки вычищай после того, как снимешь всю кожуру. Экономь движения. "Зачем? Я же их не на рынке покупаю", - отмахивалась Верка. И зря. Вдвое дольше картошку чистит. Да и Вовку тоже не так воспитывает. Станет рубашку натягивать - бросит, побежит на кухню кашу ставить. Потом снова в комнату, за колготки хватается. На работу, естественно, опаздывает. И Вовку таким же безалаберным растит…
Но почему сегодня так тихо? Может, что случилось?
Ах да, сегодня же суббота. А завтра Первое мая. Жаль, что праздник падает на воскресенье. Зато следующий, Девятое - на понедельник. Все сбалансировано.
Игорь открыл глаза и тоже удивился, почему так тихо. Но тут же сообразил, улыбнулся. "Хорошо!" - зевнул и блаженно потянулся, выбросив из-под одеяла обе руки. Перекинул одну через мое плечо, потянул к себе. Левую. А правая в это время нащупывала мятные таблетки "Холодок". Игорь в отличие от Верки научился экономить движения. Не знаю, как на стройплощадке, но дома он в этом преуспел. Даже слишком. Раньше-то заграбастает меня в охапку и тискает без всякой экономии. А теперь только одну руку протянул. И то левую. Лишних усилий не тратит. Зачем? Система-то давно налаженная, пять лет этой зимой отметили…
- Что-то Вовки сегодня не слышно? - спросил.
- Пойти узнать? - поинтересовалась и отодвинулась.
- Кеня-то наш как распелся, - умиротворенно-ленивым голосом проговорил Игорь и снова притянул меня к себе. - Чувствует, что хозяевам хорошо.
- Тебе правда хорошо?
Игорь прикрыл глаза и улыбнулся. Так хорошо улыбнулся…
- Приготовить тебе кофе? - обычно ухожу на работу раньше мужа, он сам себя кормит. И кенара - тоже. Но сегодня уж побалую. И его, и Кеню. "А как его фамилия? - спрашивает Вовка про птицу. - А отцество?"
Встала, оделась, посыпала в кормушку конопляного семени и пошла на кухню. Что бы такое вкусное на обед сегодня придумать?
Хотя ведь можно и на выставке поесть. Игоря наверняка потянет сегодня либо на строительную, либо на ВДНХ. А там - классные шашлыки. И цыплята табака неплохие. А вечером - на концерт или в театр, если повезет с билетами.
Сейчас самое время пожить для себя. А когда появятся пеленки-распашонки, тут не походишь, не поездишь. Вон как Верка…
Легка на помине! Уже завела свою долгоиграющую. "Да что ж это за ребенок! У других дети как дети, а у меня… Сколько раз тебе говорила - не трожь мамину косметичку!"
Опять небось губной помадой обои раскрасил. Сама виновата - прячь подальше.
Впрочем, это ее личное дело. А вот плиту грязной после себя оставлять - это уж извини-подвинься. Не в отдельной квартире. Когда же мы наконец разменяемся?
- Верка опять плиту не помыла, - сообщила Игорю, внося в комнату кофейник. - Надоело говорить!
- Да ладно тебе, - махнул он рукой и приподнялся в постели. - Она вчера еле живая со своей фабрики вернулась.
- А ты откуда знаешь? И вообще, что ты ее защищаешь? Можно подумать, что я не работаю, я не устаю!
- Да, но с ребенком - сама знаешь.
- Нет, не знаю. Откуда? И вообще - хватит. Каждый раз мне глаза ею колоть! Подумаешь, Жанна д’Арк! Одна против несправедливостей судьбы. А кто виноват? - я понимала, что говорю не то, но остановиться уже не могла. Игорь держал в руке чашку и смотрел во все глаза. - Ну что уставился? Пожалей, пожалей свою Верочку. Она ведь такая одинокая, такая несчастная! Да у нас в банке таких… И вообще, я считаю…
- Ну, считать - это твоя специальность, - усмехнулся Игорь и поднес чашку к губам.
- Ах, так! - горло сдавило, я повернулась и выбежала из комнаты. Сорвала с вешалки плащ, сунула ноги в туфли и выскочила на лестницу. В ушах так стучало, что не слышала, что там Игорь кричал вдогонку. Тоже мне, защитник интересов матерей-одиночек! В конце концов, мы же вместе решили: пока рано. Вот обменяем квартиру, наладим быт, "закончим нулевой цикл", как говорит Игорь. А уж потом. Да и для себя пожить надо - ведь лучшие годы проходят.
На улице солнце, птицы поют, так неохота в метро спускаться. Но делать нечего - спустилась.
Куда бы поехать? А не все ли равно - куда хочу, туда и еду.
И все же Игорь мог бы быть поделикатнее. "Считать - твоя специальность!" Раньше-то он гордился моей специальностью. Когда я писала диплом "Замена товарно-денежных отношений прямым распределением в обществе будущего", он на полном серьезе всем говорил: "Моя невеста хочет отменить деньги. Благородная задача, черт возьми!"
Ну а считать грязные пачки погашенных ассигнаций - чего уж тут благородного! Но я не виновата, что не было приличного распределения и пришлось пойти в хранилище.
В первый день пришла на работу в белой кофточке. А ушла в черной. "Пачку брать большим и безымянным".
"Следующая станция - "Комсомольская"". Сколько же в метро "Комсомольских"? Ах, это кольцевая, я уже два раза окольцевала под землей столицу.
На "Комсомольской" три вокзала - выбирай любой. А что, и выберу, не домой же возвращаться. Скажем, Ярославский - чем плох? Или Ленинградский - кати хоть до Питера. Нет, до него денег не хватит. Наскребла в карманах мелочи, села в первую попавшуюся электричку и покатила. "Пусть Игорь поволнуется. Полезно".
Сошла на последней станции. Куда теперь? А куда глаза глядят! Да, но куда же они у меня все-таки глядят? На эту грязную дорогу, по которой тянется длинная цепочка сошедших с поезда людей? Вижу их спины, согнутые под тяжестью авосек, мешков, сумок. Они медленно покачиваются в такт общему небыстрому ритму. А быстро-то ноги и не вытащишь! А я в туфельках. Может, той же электричкой назад?
Ну, нет уж! "На полпути никогда не прерывайся, считай корешок до конца", - вспомнила Михеевну.
"Пусть поволнуется", - подумала и пристроилась в хвост длинной цепочки, стараясь ступать на оставляемые между сапогами бугорки. Но удержаться на этих узких промежсапожьях трудно, нога то и дело соскальзывала в глубокие, выдавленные многочисленными подошвами ямы. Пришлось подвернуть джинсы. Вскоре мои ноги были словно в коричневых сапогах.
"Все из-за этой Верки, - подумала зло, вытаскивая "сапог" из очередной ямы. - Ходили бы сейчас с Игорем по ВДНХ - чистенькие, глазели бы вместе со всеми на достижения народного хозяйства, культурно бы развлекались. А потом ели бы шашлык. Или цыплят табака…"
Я не завтракала. Ощутила вдруг приступ голода.
В поселке, до которого я вместе со всеми дошлепала, увидела столовую и магазин. А у меня во всех карманах - один медяк, сдача с билета. "Тоже деньги", - подумала, входя в магазин и протягивая пятак продавщице.
- Пожалуйста, хлеба. А зрелищ - не надо.
- Чего не надо? - переспросила продавщица, жалостливо глядя на мои стянутые подсохшей глиной икры. И протянула вместо четвертушки целых полбуханки тяжелого ржаного хлеба. Из сочувствия к моим керамическим конечностям, наверно.
Вышла из тесного магазина и сразу окунулась в солнечный свет, птичьи переливы. "Хорошо, - подумала, отщипывая от полбуханки и с удовольствием вбирая в свои пропыленные списанными ассигнациями легкие чистый деревенский воздух. - И что держит нас в городе?"
Под колонкой помыла ноги и пошла по поселку. Бездумно, не торопясь, наслаждалась праздностью и простором. На улицах шумно, людно, все высыпали на солнышко, с гармошками, с транзисторами. На правлении - алые флаги, транспаранты "Да здравствует 1 Мая - День международной солидарности трудящихся!"
Незаметно прошла поселок. Асфальт кончился, начались огороды. За ними - дорога. Грунтовая, но не такая грязная, как от станции. Интересно, куда она ведет? "Горловка, - прочитала на указателе, - ферма 4 км".
Название мне понравилось. Горловка, горлицы, ферма, коровки, молочко.
"Дойду до Горловки! - решила и бодро зашагала по дороге. - Каких-то четыре километра - плевое дело".
Дорога шла под уклон. Обласканный солнцем склон вовсю полыхает одуванчиками. Целая россыпь жгуче-рыжих кругляшей в зеленой траве. Блестят, как только что отштампованные пятаки. И бабочки летают. Благодать!
Однако метров через семьсот дорога взяла в гору. Ей тепла доставалось меньше, и трава только начинала проклевываться. А одуванчиков совсем не было.
Мои стертые пятки ныли. В желудке тоже ныло - с непривычки слопать целых полбуханки! Да еще всухомятку.
Прошла еще метров двести и рухнула. Прямо у обочины. "Все из-за Верки. Когда же, наконец, мы обменяемся?"
Сняла туфли, опустила ноги вниз - тут, на дне канавы, вода зеленая и холодная. Приятно остужает натруженные подошвы. Сейчас бы лечь и лежать не шевелясь вот тут, на дороге, с опущенными в воду ногами. Дальше идти не могу - ни вперед, ни назад.
И вдруг что-то затрещало, и из-за поворота выскочил "козел". Профыркал немного и остановился. Метрах в тридцати от меня.
Шофер, молодой парень с рыжим, выбившимся из-под коричневой кепки вихром, выпрыгнул из машины, открыл капот и нырнул под него. На сиденье - средних лет женщина. "Это тот шанс, который дважды не повторяется". Вскочила и к ней.
- Подвезите, пожалуйста!
- Куда? - поинтересовалась женщина.
- Куда-нибудь! - выпалила. Но тут же поправилась: - До Горловки. Мне на ферму.
- Садись, - мотнула головой на заднее сиденье, - я как раз туда еду. А зачем тебе на ферму-то? - спросила, когда я блаженно откинулась на обтянутую потрескавшимся дерматином пыльную спинку.
- Зачем? То есть как зачем? Насчет работы, на ферме ведь - доярки. А они всегда нужны, по телевизору говорили.
- Уж не ты ли в доярки собираешься? - усмехнулась женщина.
- А что? Раз в джинсах, так уж и корову подоить не смогу? Стереотип мышления.
- Да нет, я не… - опустила глаза. Но тут же их подняла и, глядя на меня в упор, спросила: - Ты ферму-то хоть раз видела?
- Видела, - мне не удалось подавить горделивых ноток в голосе.
- По телевизору?
- Нет! В прошлом году нас на экскурсию возили. Так что ферму я видела.
- Образцово-показательную?
Я промолчала, ферма и в самом деле была образцово-показательной.
- Готово, Мария Андреевна, - крикнул шофер, высунув из-под капота огненно-рыжий вихор.
Через минуту "козел" уже весело прыгал по неглубоким рытвинам и ухабам проселка. А еще через десять мы подъехали к ферме. Мария Андреевна, как выяснилось из разговора, оказалась Председателем сельсовета.
- Ну, Петрович, принимай рабсилу. В доярки вот к вам наметилась, - председательша спрыгнула со ступеньки и без малейшей насмешки представила меня высокому сухопарому мужчине лет шестидесяти. Его голубые глаза смотрели молодо и зло из-под густых бровей, и держался он чрезвычайно прямо и величественно, опираясь на испачканную навозом метлу. - А где Михайловна? - торопливо поинтересовалась Мария Андреевна, тут же забыв про меня.
- Дома, где ж еще! - с достоинством отвечал Петрович.
- Жаль, - вздохнула она и шагнула к машине. Но тут же снова повернулась к Петровичу. - Рация работает? Дай ключ. Поговорить надо.
- Так и ключи у нее.
- Слышь, Андреевна, - шагнул к машине Петрович, - ты того, не торопись, разговор есть.
- Какой разговор? - насторожилась Мария Андреевна.
- Такой. Ты дом вон тот видишь? - показал на двухэтажное строение из темных, почерневших от дождей бревен метрах в восьмистах от коровника.