К полудню лучи солнца проникли в разрезы скал, осветив уцелевших после кораблекрушения. Все они сидели теперь на огромном валуне.
Мимо проплыл корабль, но там не заметили людей, размахивавших рубахами, не услышали криков женщин. Под валуном, словно отрезанная с противоположной стороны отвесной скалой, была видна песчаная полоска шириной метра в три.
- Вот там милостью господа и пресвятой девы нас выбросило на берег, - сказал дон Феличони.
Совсем уже близко от них проплыло другое судно, но и оно не заметило сигналов с берега.
Постепенно лучи солнца озарили скалу, Лилли взглянула вниз на песчаную полоску. На дне маленькой бухточки сверкали камешки и обломки ракушек. Она перевела взгляд на вход в бухту и увидела, как в нее скользнуло, словно на водных лыжах, и тут же было отброшено назад волной что-то белое.
- Мильявакка! - закричала она.
Все высунулись из-за валуна.
Мильявакка, точно плывя на надувном матрасе, мерно покачивался на волнах, бесконечно далекий отныне от мира живых и от его берегов. Каждый, глядя на Мильявакку, который то чуть приближался, то снова удалялся, молча думал о своем. Наконец дон Карлетто, встав на камень, отпустил покойному все грехи и затянул псалом.
- "Deus, cui proprium est misereri semper et parcere, te supplices exoramus pro anima famuli tui Paride, quam hodie de hoc saeculo migrare iussisti…"
После слова iussisti дон Карлетто вдруг умолк и поднял голову. В двадцати метрах от берега остановился катер Финансовой охраны.
- Мы спасены! - крикнула Лолли.
Дон Феличони снова воззрился на мерно покачивающееся тело Мильявакки и продолжал:
- "… in pacis ac lucis regione constituas, at sanctorum tuorum iubeas esse consortem".
Он осенил себя крестным знамением и, глядя, как Ико и Пуччи помогают Лилли и Лолли спуститься по крутому откосу к подплывающей шлюпке, прошептал:
- Да будут благословенны сыновья - наследники почившего с миром праведника!
Джованни Арпино
ПЕРСТ УКАЗУЮЩИЙ
Перевод Т. Блантер.
Многоуважаемый Доктор!
Нынешней ночью Вы были бородавочником. Уж извините. Думаю, Вы не знаете, что это за штука - бородавочник. Так вот, это дикий африканский кабан, у которого рыло с двумя загнутыми вверх клыками и на которого польстится разве что какой-нибудь дряхлый лев, отяжелевший от возраста и артрита, а потому утративший способность охотиться за антилопами и газелями.
Сегодня Вы были этим бородавочником. Таким Вы мне приснились. Я смеялся, глядя на Вас: Вы медленно брели по саванне и мордой рыли землю, настороженно озираясь по сторонам своими красноватыми глазками, вслед за вами шли - хрюкающие и тоже поглощенные делом - супруга и малыши.
Многочисленные статьи энциклопедических изданий пытаются изобразить бородавочника как зверя, не внушающего большой симпатии, и уверяют, что этот кабан - животное биологически абсолютно бесполезное - может "одним ударом клыков вспороть живот собаке и даже охотнику".
Но оставим эту тему, Доктор! Сейчас речь идет не о клыках, разящих наповал. К тому же уважаемая собака и уважаемый охотник вовсе и не думают преследовать бородавочников.
Итак, мне снилось, что я повис между небом и землей, вернее, между небом и саванной. Кобальтовая синева неба распростерлась надо мной, а внизу скользила саванна грязно-зеленого цвета. Я медленно покачивался в пустоте, чувствуя себя легким, воздушным; кем я был: ангелом или всего-навсего обезьяной? А Вы, безразличный к мировым катаклизмам, чавкали, сосредоточившись, как всегда, только на еде, и Вас, как всегда, обходили стороной более благородные животные.
Я не испытываю к Вам ненависти, Доктор. Для ненависти нужен достойный противник. Один мой близкий друг, способный испытывать настоящую ненависть к тем, кто пытается перебежать ему дорогу, но все же не лишен известных достоинств, обычно выражает свои чувства следующим образом: "Чтоб его болячка задавила!" - или же: "Чтоб ему кровью харкать!"
Подобные изречения свидетельствуют не только о ненависти, но также о какой-то доле уважения к личности.
Ну а что я могу пожелать Вам, Доктор, если вижу Вас во сне только с рылом бородавочника? Может, пожелать Вам острый гастрит, ноготь, вросший в мясо, непрестанный понос?
Я отрекаюсь от этого и довольствуюсь теми образами, которые непроизвольно являются мне в ночь с субботы на воскресенье, когда Вы возникаете в своем истинном обличье.
Я прекрасно знаю, что завтра, в понедельник, снова увижу Вас на службе и буду вынужден терпеть Ваши придирки, Ваши заскоки, Вашу профессиональную ничтожность. Но даже эти объективные причины не в состоянии поддержать во мне здоровый росток ненависти. Вы не противник, а лишь громоздкое препятствие, масляное пятно, как попало расплывшееся на асфальте. Было время, когда я, не в силах совладать со своими нервами, пытался ухватиться за Вас как за объект ненависти, но все напрасно. Чувство юмора победило. Теперь каждый Ваш поступок человека-бородавочника вызывает у меня взрыв смеха, улыбку, снисходительно-иронический вздох. Я никогда не смогу победить Вас, Доктор. Смех обезоруживает меня, и, таким образом, наша комедия продолжает обрастать новыми картинами, явлениями, мизансценами, репризами, пантомимами. Да хранит Вас Бог!
С глубочайшим почтением.
Многоуважаемый Доктор!
Я знаю, каким образом Вы завоевали доверие наших хозяев. Они обожают свое предприятие, видят в нем отражение собственных мыслей, чувств, неудач и даже семейных побед или свар. Вы удивили и расположили их к себе своим покаянным видом.
Вы ухитрились вызвать у них уважение, симпатию и сострадание тем, что всегда являетесь к ним с печальной миной человека, обремененного делами и чувством ответственности. Хозяевам нравится, когда их подчиненные озабочены и бледны. В таких случаях они говорят: "Бедняга, ведь я сам предложил ему отдохнуть денька два-три, а он - ни в какую! Да, надо признать, что на работе он выкладывается весь, без остатка!"
Как только Вы покидаете свою саванну, где спокойно часами рыли носом землю, и предстаете перед начальством, Вам при всей Вашей полноте удается сразу же осунуться и побледнеть. Под глазами у Вас тотчас появляются синяки, а остатки завитков на Вашем затылке кажутся вспотевшими. Узел галстука сдвинут в сторону. Брюки на коленях пузырятся. Ногти не блещут чистотой, а на подушечках пальцев красуются чернильные пятна от усердной работы.
Эта Ваша способность перевоплощаться трогает вышестоящих лиц - они мгновенно все замечают, оценивают, сочувствуют и благосклонно внимают жалобам, которые Вы умеете преподносить с самым скорбным видом. Вы жалуетесь на коллег, на подчиненных, разумеется, на противоречия в структуре предприятия, на гнусные проделки конкурентов, на все то, что держит словно в тисках человека-бородавочника, портит ему жизнь, лишает сна, оскорбляет его деликатную душу.
Вот и выплыло наружу роковое слово "душа"!
Все наши шефы знают, что они в обмен на более или менее жалкие гроши получают от нас несколько часов труда. Вы же человек иной: Вы вбили в голову шефов, что продаете им не только свое время, свои способности, но и душу. Вы каким-то таинственным образом заставляете их одновременно испытывать угрызения совести, проникаться к Вам сочувствием и совершенно незаслуженно повышать Вам жалованье.
Выслушивая Ваше нытье, шефы кивают головами, то и дело вздыхают, хмуря брови, и в итоге Вы всегда выходите сухим из воды. И что же делаете Вы, Доктор, сразу после этих бесед с начальством? Вы с усталым видом возвращаетесь в свой кабинет, созываете машинисток, секретарей и прочих сотрудников и начинаете грозить: "Это невыносимо! Дальше так работать нельзя! Чего они от меня хотят? Никто не отдает себе отчета в том, что, если бы не я… Что мне остается?! Из кожи вон лезть ради вас, ради них, ради всех… скажите же мне, скажите!.."
Машинистки, секретарши и прочие сотрудники сидят растерянные, с позеленевшими лицами, но и они вынуждены присоединиться к хору сочувственных голосов, а Вы под этот хор воспаряете ввысь, как невинный ангелочек, сидящий на облаке.
Такова, Доктор, как Вам известно, наша жизнь с понедельника до субботы - то есть до тех пор, когда я снова увижу Вас во сне.
С глубочайшим почтением.
Многоуважаемый Доктор!
Вы ошибаетесь, если думаете, будто все на свете указывают на Вас пальцем. Всем известно, что Вы одержимы манией преследования, сильнее этой мании в Вас только инстинкт самосохранения, однако не перегибайте палку…
Постарайтесь обуздать свою кабанью сущность, ведь бородавочник, завидев издалека крокодилов, кротких жирафов или задумчивых слонов, тотчас же преображается, начинает трястись от страха, потому что считает этих великанов жестокими и агрессивными, не подозревая даже, что они его и не замечают.
Воистину никто, Доктор, не желает Вам зла. Ничто не угрожает Вашему пастбищу, где Вы топчетесь вместе с супругой и потомством и хрюкаете, как Вам и предписано природой.
Но я знаю: слова мои напрасны, ибо Вас гложет ужас - Вы боитесь жить, выполнять свой долг, создавать, разрушать, двигаться, принимать решения, не принимать их и даже откладывать дела на завтра. Все Ваши поступки диктуются этим страхом и потому выглядят смешно. Вы похожи на собаку, которая прижимает хвост, чтобы ее не обнюхивали другие собаки, или на клоуна, который изображает мнимый ужас, будто бы страшась получить пинок в зад.
Но почему это происходит, Доктор, почему? Ведь нет поблизости дряхлого подагрика льва, саванна такая же, как всегда, и наше предприятие все то же. Чего бояться?
Я уважаю страх, но только тогда, когда он оправдан. Все великие люди испытывали страх, от этой истины никуда не денешься. Но Вы-то, разве Вы - великий человек? Или, быть может, ущербные извилины Вашего мозга рождают страх просто для того, чтобы хоть в какой-то мере сделать Вас похожим на какого-нибудь великого человека, на раненого слона, благородного в своем неистовом безумии, на Энея, покидающего охваченную огнем родину, на Робинзона, вынужденного создать новый мир и новую судьбу?
Не забывайте, Доктор, кто Вы есть в действительности. А действительность такова: каждое существо многоступенчатого царства животных знает, что оно не должно бояться более мелкого и менее защищенного существа. Вы же нарушаете этот закон, потому что боитесь своих подчиненных, боитесь машинисток и секретарей и, наоборот, бросаетесь как завороженный в лапы вышестоящих хищников, хозяев предприятия.
Вы боитесь, что бледная секретарша станет сплетничать о Вас с простым курьером, боитесь, словно сельская учительница, что какой-нибудь шутник-подчиненный осмелится положить на Ваше кресло кнопки острием вверх.
Вы боитесь этого и намерены побороть страх, добиваясь лести. Вам ведь хочется, чтобы машинистки обожали Вас, чтобы они обращались к Вам замирающим от волнения голосом: "Доктор… Доктор…", чтобы они подавали и снимали с Вас пальто, чтобы тревожились из-за Вашего насморка или несварения желудка. Вы ненавидите машинистку, которую все это не интересует, на которую не действует высочайшее обаяние бородавочника и которая смотрит на Вас только как на обычного начальника.
В один прекрасный день Вы не сможете утолить свою жажду любви и лести, Доктор. Обыкновенно взрослые бородавочники погибают не от удара стрелы или клыков голодных леопардов. Их губит засуха: когда окружающая среда в достаточной мере не обеспечивает их влагой, жидкостью, водой, мягкой грязью, в которой они могут валяться.
Будьте осторожны, Доктор, ведь я, преданный подчиненный и тайный свидетель, не представляю себе ничего более смешного, чем Ваша смерть от недостатка любви и лести. Тогда я тоже умру. От смеха.
С глубочайшим почтением.
Многоуважаемый Доктор!
Я признаю, что Вы тоже имеете определенные права. Например, право на развлечения. В развлечениях нуждаются даже самые жалкие существа, даже приговоренные к пожизненному заключению, даже буйно помешанные. Наша Конституция справедливо утверждает это.
Однако зачем Вы без конца талдычите нам, подчиненным, о своем умении развлекаться, о победах, которые Вы одерживаете во время этих развлечений? Мы давно знаем, что в Северной Европе вы самый лучший игрок в три листика. Ваши успехи на этом поприще известны по ту и по эту сторону Альп, в специальных выпусках журналов упоминается Ваше имя. И потому было бы куда благоразумнее с Вашей стороны не слишком выставляться. Но куда там! Чуть только Вы выиграете какой-нибудь незначительный любительский турнир, как тотчас же собираете подчиненных, секретарш, курьеров и с радостным оживлением начинаете по порядку, во всех подробностях рассказывать все, что происходило на турнире. Секретарши нервничают из-за писем, которые скопились у них на столах и которые надо подшить в дело, машинистки и курьеры слышат в соседней комнате телефонные звонки, но не осмеливаются броситься к аппаратам. Жизнь конторы замирает, а Вы продолжаете говорить: на генезис и анализ партий нанизываются драгоценные нюансы; какой-то наиболее удачный ход Вы можете осветить по крайней мере с шести или семи точек зрения. Правда, на все это тратится рабочее время, однако надо признать, что в такие минуты в Вас проглядывает что-то почти человеческое. На глазах у Вас слезы, речь течет гладко, и кажется, будто все Ваши страхи куда-то испарились. Щеки у Вас вздрагивают, и в этот звездный час Вы становитесь таким, как все, как все мы, живущие на планете и нуждающиеся не только в хлебе насущном, но и в добром слове.
Очень жаль, что Вы, Доктор, не можете жить и зарабатывать себе на жизнь званием чемпиона Северной Европы по игре в три листика, а вынуждены рыть землю носом в своей саванне-конторе, исполняя обязанности ответственного лица.
И как все было бы просто! Но нет! Задетый за живое, Вы стали бы, как всегда, испуганно возражать, прячась, как заправский бородавочник, в высокой траве: "Да, может быть, оно и верно, но где же наш гражданский долг? А кроме того, наша фирма - первая среди фабрик, производящих хрустящие хлебцы, а я худо-бедно занимаюсь хрустящими хлебцами двадцать лет и кое-что смыслю в этом деле. Вы же понимаете, что значит быть всего лишь чемпионом по игре в три листика, пусть даже заслуженным? Я предпочитаю разделить судьбу людей нашего круга и внести свой вклад, как все, вы и я, я, я…"
И таким образом, испытав на какой-то миг уважение к Вам, как к игроку в три листика, я снова вижу Вас бородавочником, и та мизерная симпатия, которая едва зародилась во мне, исчезает; саванна поглощает ее и превращает в навоз.
А тем временем Вы заканчиваете свою речь. И секретарши, курьеры, машинистки бегом возвращаются к пишущим машинкам и телефонам. Вы остаетесь в одиночестве в своем кабинете и глядите прямо перед собой, поверх стола, заваленного бумагами, которые лежат там месяцами без движения. Вы смотрите на противоположную стенку, чувствуя себя опустошенным и непонятым, после только что вдохновенно разыгранной сцены, и у Вас возникает подозрение, что, если, но не может быть… Словом, Вы смотрите и ждете, когда стрелка конторских часов закончит свой оборот и Вы, снова став бородавочником, сможете погрузиться в созерцание той пустоты, которая и есть Вы сами, пустоты, которая, не знаю, каким образом, есть также и пятно. Да-да, если можно так выразиться, пустое пятно, мыльный пузырь.
Еще один трудный день кончился, и на этот раз для Вас, Доктор, все, как обычно, обошлось великолепно, в соответствии с полным соблюдением общепринятых норм морали.
С глубочайшим почтением.
Многоуважаемый Доктор!
Спокойствие! Если Вы утратите спокойствие, то это приведет Вас, да, вероятно, и меня, бог знает к каким последствиям.
Вчера утром Вы ворвались в мою каморку с переполошенным видом. Вы, Доктор, никогда не входили в мою каморку, куда я был изгнан много лет назад, с тех пор как настоящий кабинет с телефоном и секретаршей стал считаться слишком большой роскошью для такого, мало почитающего Вас, человека, как я.
Так вот, Вы вошли, на Вас лица не было, точно Вас уволили или Вы проиграли решающий турнир в три листика. Ваши щеки отвисли, Вы с трудом говорили, задыхаясь, руки у Вас тряслись.
- Друг, мой единственный и верный друг, - сказали мне именно Вы, Доктор, который последние три месяца не отвечал на мои "доброе утро" и "добрый вечер", - произошла катастрофа, катастрофа!
- Катастрофа?
Я перепугался. Неожиданные перевороты случаются и в саваннах.
- Управляющий забрал у меня Мариуччу! - со слезами в голосе воскликнули Вы, ломая свои не очень чистые руки.
- Мариуччу? А кто это такая?
- Моя личная секретарша! Она служила у меня несколько лет, а теперь управляющий забрал ее себе! Как мне выразить свой протест? Мы все должны уволиться! Знаете, что я хочу вам сказать, мой верный друг? Я осмеливаюсь сказать: надо устроить забастовку! Задать жару этим фабрикантам хрустящих хлебцев! Да что они о себе воображают? Мы им отдаем все силы, все без остатка! А что, если мы перейдем к конкурентам?
Вы рыдали, лицо Ваше побагровело, а потом побледнело, как при агонии. От волнения Вы засунули фалангу указательного пальца в ухо и стали трясти ею.
- Спокойствие, спокойствие, в конце концов, одну Мариуччу можно заменить другой, в конторе полным-полно таких Мариучч.
- Ах, вы, видимо, не понимаете всей сути дела, а ведь вы всегда были так проницательны, ведь именно вас я считаю одним из умнейших людей фирмы и, разумеется, моим единственным другом! - говорили Вы в отчаянии, вытирая лоб замызганным носовым платком.
- Я? Проницателен? Не понимаю сути дела?..