О дальнейших событиях он не проронил ни слова, но Рита почувствовала, что вторичное разжалование - то самое, о котором шла речь за ужином у Герфургов, - задело его больнее, чем первое. Ведь на этот раз он спасовал на таком посту, который был словно для него создан. На этот раз ему не было прощения. На его участке выплачивали по нарядам за работы, уже давным-давно не производившиеся. Он, как желторотый юнец, как новичок, позволил себя одурачить людям, с которыми он и теперь работал вместе и которым прежде так доверял. А кто докажет, что они умышленно подсовывали ему неверные процентовки? За ошибки бригадиров отвечает мастер. Так неужели же он станет помогать тем самым бригадирам, тем своим коллегам, которые до сих пор за глаза называют его "мастер" и посмеиваются над ним?
Он пригласил Риту зайти к нему, попросил жену угостить ее чашкой кофе, а когда жена незаметно вышла, вытащил из-под приемника большую тетрадь в черной клеенчатой обложке. Он открыл первую страницу. Рита прочла: "Размышления у рабочего места".
- Здесь, - сказал он с удовлетворением и постучал по твердой обложке, - здесь все написано.
Не зря же в последние дни он буквально облазил весь завод, теперь никому не удастся втереть ему очки.
- Эрмиш кое-что подозревает и ходит вокруг меня, как кот вокруг сметаны. Но я пока еще не открыл своей тетради. Если я чему и научился за эти двенадцать лет, так это ждать. Ничего нет глупее неуместного геройства. А Вендланд - я его хорошо знаю - он всех расшевелит, всех взбаламутит и перевернет вверх дном весь завод, можешь быть спокойна. Со временем дойдет и до нашей бригады, этого я только и жду.
Рита многое бы дала, чтобы хоть разок заглянуть в эту таинственную тетрадь, но Метернагель уже сунул ее под приемник.
Дома, в деревне, все было очень просто, понятно, с детства знакомо. Какой-то налет от библейских слов последнего дня творения: "И вот хорошо весьма" - лежал еще на окружающей природе, на близких ей людях. Если существует девственность души, то некогда Рита обладала ею, ныне же утеряла навсегда. Зеркало, которое отражало окружающий ее мир, было затуманено холодным дыханием.
Стало быть, такого человека, как Метернагель, вначале просто-напросто перегружают труднейшими обязанностями, а затем бросают на произвол судьбы? Его обманывают - трудно поверить - те самые люди, с которыми она ежедневно сидит за одним столом! И к тому же еще смеются над ним? Неужели она примирится с такой несправедливостью, как, по-видимому, примирился он сам?
Рита чувствовала, что лишь теперь перешагнула через порог возмужания и вступает в ту сферу, в которой о человеке судят только по его делам, а отнюдь не по добрым намерениям и даже не по усилиям, если они оказались бесплодными.
О заводском собрании, наконец-то созванном, предварительных разговоров в бригадах почти не было, но против обыкновения пришли все. Разместились в самом большом цеху среди недоделанных вагонов на сколоченных наспех скамьях. Густой чад от металла, масел и пота, смешанный с табачным дымом, поднимался к потолку; оттуда сквозь грязные стекла сочился слабый свет пасмурного дня. Где-то далеко впереди еле различимым огоньком горел узкий красный транспарант, но ни один человек и не пытался разобрать, что на нем написано.
- Товарищи! - крикнул кто-то в микрофон, и сразу смолкли кругом разговоры о покраске палисадника, о сбережениях на отпуск.
Выяснилось, что многочисленные комиссии худо-бедно составили доклад. Его-то и зачитал секретарь парторганизации - приземистый, седоголовый человек. Доклад был краток, он точно отмерял долю вины каждого. Ничего не возразишь! Разочарованы были лишь те, кто ждал сенсаций. Приходилось только удивляться, что такие мелочи могли повлечь за собой столь сокрушительные последствия.
К микрофону вызвали Эрнста Вендланда. Раздались жидкие аплодисменты. Рита подумала: "Вырос он, что ли, с того дня, как я видела его в пивной?"
Директор охрип. За последние месяцы он мало спал, стоя выпивал по утрам кофе. "Не хотелось бы мне оказаться в его шкуре", - сказал кто-то за Ритиной спиной, но звучало это уже без той горечи, с какой прежде говорили о начальстве.
Эрнст Вендланд не был оратором, да оратор, кстати говоря, был бы здесь совсем неуместен. Он скупо, по-деловому рассказал о положении на заводе: отставание плана на столько-то процентов, нехватка сырья, нехватка материалов и главное - нехватка рабочих рук. Он назвал цифры: стольких-то слесарей, плотников, сварщиков не хватает на их заводе, стольких-то - во всем районе.
- Никто не поможет нам, - сказал он. - А на сверхурочных мы уже достаточно поработали. Единственный выход: каждый выполняет свою норму, но на совесть.
Момент для собрания был выбран удачно, тон взят верный. За последние месяцы каждый успел выговорить свою злость, и теперь возникла потребность заполнить пустоту, образовавшуюся в душе. Легковесные обещания рабочие отвергли бы, а продуманные предложения выслушали охотно. Да что тут зря разговаривать!
Когда же некоторые рабочие стали выходить вперед, соглашаясь с предложениями и выдвигая встречные обязательства, Эрмиш забеспокоился. Не потерял ли он контакта с людьми? Не опоздал ли со своей бригадой? Метернагель вызывающе поглядывал на него.
- Вот теперь я открою свою тетрадь, - сказал он.
Рита вернулась домой поздно и тут же поднялась в чердачную комнатку. Манфред сразу понял, что она чем-то взволнована, но не хочет показать это. Он принес ей бутерброды и чай, посетовав, что она еще до свадьбы заставляет ждать себя целый вечер.
- Ну как, - спросил он, - нашли виновных?
Рита удивленно подняла на него глаза.
- Разве дело не в том, чтобы покарать виновных?
- Да, - ответила она медленно, - Вендланд хорошо говорил.
- Что ж, - насмешливо заметил Манфред, - теперь все пойдет по-другому, не так ли?
- Надеюсь, - неуверенно подтвердила Рита.
- Ты в самом деле думаешь, что после собрания дела пойдут лучше? - спросил Манфред. - Вдруг появится сырье? Вдруг неспособные руководители окажутся способными? Вдруг рабочие станут думать о великих преобразованиях, а не о собственном кармане?
- Вполне возможно, что все останется по-прежнему, - задумчиво произнесла Рита.
Тихая лунная ночь спустилась на город. Они лежали рядом без сна.
- На каждом заводе проходили десятки подобных собраний, - сказал Манфред. - Ты присутствовала всего-навсего на одном.
"Ну и что же? - упрямо думала Рита. - Это одно для меня очень важно. И почему он боится, что дело, важное для меня, может разлучить нас?"
- Знаешь что, - сказала она спустя некоторое время, - давай договоримся не ревновать к собраниям. Ладно?
13
Незаметно миновал сентябрь. Однажды ночью нежданно-негаданно полили осенние дожди. Равномерно шелестит за окнами санатория серая мерцающая завеса дождя, не редея дни и ночи напролет. Деревья, черные от пятен сырости, теряют последние листья. Пустынно в размокшем парке.
"Я уже здорова", - ежедневно твердит Рита врачу, сдержанному и ненавязчивому, как и раньше. Он кивает и думает: "В ее возрасте любую беду обычно преодолевают значительно быстрее. Людям с повышенной чувствительностью в нынешние времена нелегко". Ему не нравится нарочито бодрое выражение, появляющееся на ее лице, когда он смотрит на нее. Темные круги под глазами ему тоже не нравятся, но они говорят правду: пациентка еще слаба.
Она долго искала забвения, теперь ей страшно даже подумать, что она могла бы забыть. Ее захлестывает волна воспоминаний, нарастает, когда она закрывает глаза, а по ночам смыкается над ней сладостно и мучительно. Его лицо, все снова и снова его лицо. Сотни раз прослеживает она каждую черточку его лица, но только хочет дотронуться до него, оно исчезает, расплывается. И прикосновения его рук.
Ее бьет озноб, она крепко стискивает зубы. Сердце бешено колотится.
Нынешнее лето у нее пропало, неужели оно уже кончилось?
Перед ее внутренним взором возникает один из прошлых дней - чудесный день минувшего лета. Они не придали ему особого значения, ибо, по их разумению, ему предстояло не раз повториться. В воспоминаниях он неповторим - высшая точка, вершина их жизни, и кажется, еще раз подняться на эту высоту недостанет сил.
Чуть свет выбрались они в тот день из смрадного города. Пересекли серо-голубой район медных сланцев, отмеченный пирамидами пустой породы. Свободно вдохнули свежий аромат холмистой нетронутой земли. Радовались сочным красочным пятнам, проступавшим сквозь утренний туман.
Машину - подержанную, довольно старого образца - Манфред приобрел в день получения ученой степени. Рита шутила, что он больше рад этой колымаге, чем новому званию. Они так долго терли и полировали потускневшую краску, что машина наконец заблестела. Любуясь проносившимся мимо ландшафтом, Рита вообразила, что сидит на маковке одного из зеленых холмов, а их маленькая серая машина ползет к ней издали по дороге, как бронированный жучок.
- А нельзя ли побыстрее? - попросила она.
Манфред дал газ.
- Еще быстрей! - крикнула она.
Они сделали крутой поворот; теперь перед ними лежала прямая дорога - настоящая яблоневая аллея.
- Быстрей!
Манфред был не очень опытный шофер. Он судорожно вцепился в руль, не доверяя самому себе. Он потел, волновался и напряженно прислушивался к шуму мотора.
- Быстрей! - кричала Рита.
Свист пролетавших мимо яблонь поднялся на тон выше.
- Не хватит ли?
- Быстрей! - кричала Рита. - Быстрей, быстрей!
Она поймала его взгляд и, словно посылая вызов, ответила ему буйным, неукротимым взглядом.
Ее лицо обрело новое выражение, незнакомое даже ей самой. Этим новым она обязана была Манфреду, и она раскрывала себя полностью только ему - сегодня и всегда.
Теперь она ни в чем не уступает ему!
Неожиданно и он осознал внутренний смысл ее слов. Глаза его заблестели, он схватил и крепко сжал ее пальцы.
Перед ними, исчезая вдали, бежала сверкающая, словно зеркальная, лента асфальтового шоссе. На огромной скорости летели они к вынырнувшему откуда ни возьмись мосту, который рос и рос с каждым мгновением. Нет, не к мосту, а к узким каменным вратам, за которыми раскрывался весь белый свет, и новые взлеты, и новые горизонты.
Они проскочили мост.
- Довольно, - сказала Рита.
Машина затормозила. Рита, прикрыв глаза, откинулась на спинку сиденья. Она была утомлена и счастлива.
Манфред, уже без напряжения сидел за рулем. Он закурил сигарету и пускал дым в окошечко. Шоссе, мосты, мелькающие мимо деревья - все в его власти. Теперь он твердо знал это.
Нагнувшись к Рите, он легонько коснулся пальцем ее носа.
- Да ты настоящая чаровница!
Промчавшись по извилистым улочкам старого шахтерского городка, они устремились к ближним отрогам гор. Без напряжения взобрались по крутым дорогам вверх, проскочили несколько красочных деревень и по головокружительному серпантину спустились в ущелье. Гигантские ели окаймляли здесь когда-то многоводную реку, а ныне - тоненький горный ручеек.
Проехав вдоль ручья, они оказались на солнечной просеке. Рита растянулась на серо-зеленом мшистом ложе, закинула руки за голову и глядела в холодное синее небо. Манфред, сидя рядом, внимательно рассматривал ее.
- Ну что? - спросила она через некоторое время.
- "Вот тут мы разобьем шатры", - не скрывая своего волнения, произнес он.
Они все больше, и больше осознавали непреходящую ценность своей любви, свободной от ошибок, нетерпения и заблуждений, огражденной рассудком и твердой решимостью. "Ныне я уже не ступаю по зыбкой почве, как бывало раньше, - размышлял Манфред. - Впервые я стою на твердой земле. И это совершила Рита, она вливает в меня жизненные силы. Как мог я думать, будто величайшие ценности человеческого существования - безоблачное счастье и горькие муки - можно чем-либо заменить? Как можно притерпеться к душевной холодности? Эвридика вывела Орфея из подземного царства: и первый же луч света подчиняет его вновь законам действительности".
К обеду показался чистенький пестрый городок на северных склонах Гарца. Вначале он возник где-то внизу, совсем игрушечный, но вскоре они уже въезжали в него под колокольный перезвон неисчислимых церквушек. Густая голубизна горного воздуха словно растворилась в солнечном мареве, и небесный свод больше не давил своей тяжестью. И все же люди жались к домам, ища спасения от гнетущего зноя.
Пообедав, они включились в общую процессию туристов, лениво, как заведенные автоматы, двигавшихся от одной достопримечательности старого города к другой, и последним усилием достигли древнего замка на горе. Вконец измученные, они безучастно прошли по башням и башенкам, мельком взглянули на рыцарские доспехи, старинные блюда и кухонную утварь, пропуская мимо ушей исторические комментарии, а затем поднялись на дозорную вышку, преодолев две сотни ступенек. Там им открылись все четыре стороны света: оглядев окрестности, они с удовольствием отметили, что вся земля зазеленела, и поняли друг друга без слов.
- На северо-западе, - услышали они объяснение гида, - бывает виден город Б., расположенный в Западной Германии. В ясную погоду.
Погода была ясная. Все собравшиеся на башне сгрудились у ее северо-западной стороны, разглядывая далекие, расплывающиеся в знойной дымке очертания западногерманского города, словно перед ними возникла фата-моргана.
По какой-то причине, по очень разным причинам все молчали.
- Ну, ясно, - сказал Манфред, спускаясь, - скоро они впишут в, туристские проспекты: "Вид на Западную Германию". Самая примечательная достопримечательность этого города!
После полудня, разморенные жарой, они выехали из города и направились вдоль северных отрогов. В каком-то городишке их задержали люди с красными повязками на руках. Придется подождать, заявили они, сейчас здесь пройдет праздничная процессия. Городок отмечает свой ежегодный праздник, истоки которого восходят к давно прошедшим временам и событиям. Истинный повод, вообще-то говоря, почти забыт.
Улицы были украшены гирляндами бумажных цветов, протянутых от чердака к чердаку.
- Идут! - пробежало в толпе вдоль тротуара.
Старики высовывались из окон, облокотившись на подушки, разряженные дети сидели прямо в сточных канавах.
Рите во что бы то ни стало хотелось поглядеть на процессию.
В темных мундирах и белых с раструбами перчатках впереди торжественно выступали распорядители. За ними следовали девушки в легких одеяниях. Зрители приветствовали их, окликали по имени, но взгляды девушек выражали скорее горделивость, чем скромность, и они не позволяли себе кивнуть ни направо, ни налево. Какой-то юркий старичок позади Риты, все обо всем знавший, вдруг заволновался. Стало быть, они все-таки взяли Лизу Флейшер, а не Регину Бекман, крикнул он жене, сухонькой старушке, удобно устроившейся в окошке. И вообще, видно, не всех его советов послушали - уж очень его раздражали малейшие недостатки в наряде оруженосцев. А те гарцевали на лошадях под дождем цветов, которыми их забрасывали девушки.
Но стоило Рите обратиться к старику с вопросами, и недовольство его как рукой сняло. Оказывается, он много лет был главным устроителем этих праздников и, как бывший мастер-каменщик, лучше любого другого знал историю города. А вот теперь, когда торжество устраивали без его помощи, он страдал, ощущая бесполезность своей старости. Он то и дело прерывал свои исторические экскурсы, подстегивая возгласами участников процессии, задыхающихся от жары в пышных нарядах графов, бургомистров, строителей и разрушителей города. Группы солеваров и рудокопов шли пешком - не то что представители современной химии, которых вместе с их лабораториями везли на грузовиках.
Вот прошествовал и папаша Ян, родоначальник гимнастики, в парике и костюме той эпохи, краснолицый и несколько грузноватый для своей роли.
- Браво, Генрих! - крикнул ему каменщик.
Фигура эта ничего общего с историей города не имела, но старик сам из чисто спортивного энтузиазма ввел ее много лет назад в праздничную церемонию.
- В здоровом теле здоровый дух!
Солнце припекало как современников, так и тех, кто изображал бывший поработителей и бывших порабощенных, праведных и неправедных. В заключение с флагами и песнями прошли пионеры в синих галстуках. Но это уже не интересовало старика.
Он настойчиво приглашал Риту и Манфреда отведать пирога с вишнями, который его приветливая супруга протянула из окна.
- Знатный пирог, - причмокивая, сказал он, - такой нынче не часто найдешь.
После того как прошла процессия, толпа - особенно дети и молодежь - хлынула на ярмарочную лужайку за городом. Рита была не в силах противостоять соблазну. С наслаждением вдыхала она воздух ярмарки, насыщенный пылью и разными запахами, незнакомыми, приторными и острыми. Она заставила Манфреда проехаться с ней по пещерам ужасов и призналась, что всем другим предпочитает дешевые сласти.
Он купил ей сахарных петушков, мятных пряников и несколько лотерейных билетов.
Они явно попали в полосу удачи, но это их не удивило. Первый билет выиграл огромного плюшевого кота, потом ‘посыпались тарелки, миски и даже кофейник, расписанный букетиками незабудок. Раскрасневшись от удовольствия, Рита собирала выигрыши и тотчас дарила их детям, сгрудившимся вокруг удачливых игреков. Не веря своему счастью, а может, не доверяя щедрости Риты, они мгновенно исчезали со своими сокровищами.
Только совсем маленькая девочка осталась ни с чем. Счастье изменило Манфреду. Из глаз ее вот-вот готовы были хлынуть слезы. Не без труда удалось им выяснить, что ребенку хочется воздушный шарик. Красный воздушный шарик. Пришлось изрядно потолкаться, прежде чем они отыскали продавца шаров. Рита поглядела вслед ребенку.
- А знаешь, - сказала она, - в жизни все уравновешивается. Однажды моя тетя отказала в шарике другому ребенку. Из-за меня. В таком же красном шарике. Тетя привезла мне его из города. В автобусе какой-то ребенок попросил; "У меня еще никогда не было шарика". Но тетя не отдала шар. Что ты на это скажешь? Мне до сих пор хочется плакать, когда я вспоминаю этот случай.
И верно, у нее на глаза навернулись слезы. Манфренд при всех обнял ее.
- Ты у меня белая ворона, - сказал он. - И важнее всего, чтобы ты сама этого не понимала.
- Чего не понимаю я, понимаешь ты, возразила она.