"А ведь я действительно все еще мальчишка, - думал Борис. - Сначала я совершаю какой-нибудь поступок, а только потом начинаю соображать, правильно ли я поступил. Так я бросился на фронт, так ходил к члену Государственной думы, к Дмитрию Павловичу и даже к Фоме Клешневу. Так же, в сущности, получилось и с поездкой в Кавантсаари. Во всем, во всем так".
Пора взяться за ум. Пора научиться заранее обдумывать свои поступки. Надо перестроить себя. Иначе с ним может случиться все, что угодно. Может быть, он опять захочет отстраниться, как в финском санатории, или опять убежит, как тогда от Козловского. Нет, в его жизни больше не должно быть такого вздора. Ведь действительно: то, в чем он хочет участвовать, - не шутка и не развлечение. Но чего же он все-таки хочет? К чему стремится? "Я хочу быть с народом", - ответил он себе, но тут же почувствовал, что этих слов уже мало. Мало одного желания быть с народом. Нужно еще уметь по-настоящему бороться с его врагами.
Он хорошо знал этих врагов. Это был ненавистный Большой Кошель. Это были и гимназические товарищи Бориса вроде Сережи Орлова и… нет, лучше не перечислять. Ведь и отец Бориса служил таким людям, как господин Беренс, а если идти с народом, то надо идти против всех этих людей, а значит, и против отца. Значит, надо окончательно порвать со всем тем миром, в котором вырос и к которому привык с детства, а это гораздо трудней, чем убить полковника Херинга.
Борис встал и пошел к выходу.
В дверях он столкнулся с Фомой Клешневым, и хотя именно его он искал, все же встреча показалась ему неожиданной. Он растерялся. Судьба, которой искал Борис, стояла перед ним.
- Я Борис Лавров, - сказал он и умолк.
Клешнев внимательно взглянул на него.
- Да, - ответил он, хмуря темные брови.
И Борис отчетливо вспомнил, что обманул этого человека, не явившись к нему в марте в назначенный час. Борис заговорил:
- Я очень виноват… но я был на фронте… тяжелая рана… хотя дело не в этом… - Справившись с собой, он продолжал: - Я прошу любую работу. Я буду стараться.
Это вышло очень по-мальчишески, но поправляться было уже поздно.
Клешнев повел его к себе в комнату. По пути он сказал:
- Я не удивился, что вы тогда не пришли. И фронт тут ни при чем.
- Я тогда ничего еще не понимал, - заговорил Борис, - я…
- А теперь? - перебил Клешнев. - Что вы понимаете теперь? Ваш отец тоже когда-то уверял меня, что он все понимает.
- Мой отец? - удивился Борис.
- Вам надо знать. Ваш отец был со мной в одном революционном кружке. Он не только считал, что все понимает, но даже поучал других. А в опасный момент предпочел спокойную жизнь и отстранился. Он оказался предателем, хотя никого и не предал. Отход от борьбы - это тоже предательство. Я знал вашего отца и потому не удивился, что вы условились со мной тогда и не пришли.
Борис ответил срывающимся голосом:
- Я… я ручаюсь… это никогда больше не повторится… А насчет отца… Я давно порвал с семьей…
- Я вас предупредил, - строго промолвил Клешнев. - А теперь скажите, вы офицер?
- Нет, солдат.
- Жаль. Но командовать вы умеете?
- Умею.
- Нам нужны командиры. С Павловским полком никаких дел у вас было?
- Никаких.
- Я вас познакомлю с одним товарищем. Он должен сейчас прийти сюда. Подождите.
Клешнев ушел куда-то. Несколько солдат с вещевыми мешками у ног молча покуривали, тоже, видно, дожидаясь назначения. Борис присел на стул. Слова Клешнева об отце настолько поразили его, что сейчас он думал только о них. В сущности, Клешнев прямо сказал ему, что он, как и его отец, способен оказаться в прислужниках у господ Беренсов. Именно в этом состоял смысл его слов. И разве он не имел оснований думать так?..
Дверь отворилась, и в комнату вошли Клешнев и Николай Жуков.
- Сейчас мы с вами отправимся, - обратился Клешнев к ожидавшим солдатам.
Увидев Николая Жукова, Борис вскочил с места. Ему казалось, что Жуков, старый знакомый, должен обрадоваться встрече с ним:
- Николай Дмитриевич… Вы меня не узнали? Борис Лавров…
Но Николай не выказал никакой радости.
- Ну и что? - спросил он.
Клешнев, с усмешкой наблюдавший за этой сценой, сказал, обращаясь к Николаю:
- Попробуем товарища в Павловском полку. Он не офицер, но командовать умеет. Сведи его с Мытниным.
Николай испытующе посмотрел на Бориса. Ему показалось странным, что Клешнев рекомендовал этого барчука как своего, как человека, которому можно доверять. Но Николай привык верить Клешневу. По дороге в Павловский полк он расспрашивал Бориса:
- На каком фронте были?.. А сейчас откуда?.. - Борис подробно и точно отвечал на все вопросы. - Что ж, - проговорил Николай, - будете в полку за офицера, Мытнин все сделает, он в комитете влиятельный. Что комитет скажет, тому и подчиняйтесь. - Он усмехнулся внезапному воспоминанию. - Помните, как сапоги мне покупали?
Борис воскликнул:
- Да, конечно же! Вы мне еще сказали: "У нас разная судьба".
- Этого не помню. Может быть, и сказал.
Борис проговорил:
- А вот теперь - одинаковая?
Николай усмехнулся:
- Ну, это не так просто. В человеке иногда сидит такое, чего он и сам до поры до времени не знает, - добавил он неопределенно. - А где это вы сошлись с товарищем Клешневым?
Борис объяснил. Он рассказал и о том, как пришел к Клешневу после Февральской революции и как потом не явился на следующий день.
Николай удивился про себя откровенности Бориса. "Пожалуй, ему можно верить", - подумал он.
- А что говорил вам тогда товарищ Клешнев?
- Он мне рассказал жизнь одного замечательного человека. Как тот работал в самых страшных условиях и сколько сделал для революции.
И Борис стал рассказывать Николаю то, что говорил ему тогда Клешнев. Николай слушал, слушал и вдруг рассмеялся.
- Да это ж он про меня говорил! Ну, уж таких похвал я не заслужил!
Борис был поражен. Значит, жизнь Николая Жукова, которого он так давно знает, и есть тот пример… Он был даже несколько разочарован. Воображение рисовало ему другого человека, необыкновенного, в каком-то романтическом ореоле. В то же время ему стало легче. Значит, самый обыкновенный человек, каким Бориса всегда считали в семье, тоже может быть героем?..
- Вы знаете, - оживился он, - я еще мало понимаю, но, честное слово, я уже никогда не вернусь больше к старому…
- Вам бы познакомиться с Елизаветой Сергеевной, женой товарища Клешнева, - отозвался Николай. - Она бы вам помогла.
Борис сразу вспомнил женщину с карими глазами.
С этих пор Борис перестал ходить даже к Жилкиным. Он только старался как можно точнее выполнять распоряжения полкового комитета. Мытнин давал Клешневу удовлетворительные отзывы о поведении Бориса.
XXXII
Офицеры Павловского полка, как и других полков, стоявших далеко от волынцев, не пострадали в февральские дни. Они имели время сообразить положение и красными розетками, прикрепленными к шинелям, защитили свою жизнь и сохранили власть. В числе других полков, демонстрировавших свою преданность февральской революции, Павловский полк тоже прогулялся к Таврическому дворцу. Сам командир вел свой полк, и офицеры шагали при ротах.
Распад и бегство, которыми кончилось июньское наступление, потрясли командира Павловского полка, и он потерял веру в способность Временного правительства удержать власть над массами. Командиру было в конце концов все равно, как называются те, кто усмиряет взбунтовавшихся солдат: кадеты, эсеры или меньшевики, лишь бы они действовали умно и умело. Истерическое бессилие штатского правительства породило в нем надежду на офицерскую диктатуру.
Но корниловский мятеж привел только к большевизации солдатских масс. Организованность в действиях большевиков изумляла командира полка. Комитет все явственнее определялся как большевистский и фактически отбирал у него власть. Командир завидовал соседям-преображенцам, у которых комитет подобрался умеренный, и, обдумывая положение, не знал, к какому выводу склониться. Наученный февральскими событиями, он не хотел погибать зря.
Может быть, удастся повторить февральский маневр, демонстрируя для сохранения власти абсолютное единение с солдатской массой?
Это, конечно, более сложный и длительный маневр, чем в феврале, но большевикам все равно потребуется военная сила, а организовать ее без опытных старых офицеров невозможно - в этом командир полка был уверен. А тогда… Этими предположениями он ни с кем не делился, только жене и дочери иной раз успокоительно намекал на военную беспомощность большевиков.
- Они взяли силу только из-за поражений на фронте, - говаривал он.
Двадцать пятого октября у казармы Павловского полка остановился автомобиль. Из него вышли два человека. Один - плотный, сумрачный, с недобрым выражением глаз. На нем было штатское пальто и кепка. Другой - в длинной гвардейской шинели, со скуластым лицом, очень спокойным и напряженным одновременно. В его глазах таилось выражение некоторого лукавства.
Командир полка принял неожиданных посетителей в офицерском собрании. Они уединились у окна.
Штатский, предъявив мандат, назвался представителем Военно-революционного комитета Клешневым. Скуластый уселся молчаливым и безыменным свидетелем. Шинель его была стянута поясом, и кобура торчала на боку. Это был Николай Жуков.
- Сегодня полку предстоит выступить, - сообщил Клешнев. Не сказав о цели выступления, он продолжал: - Комитет и комиссар осведомлены уже об этом приказе. Я зашел к вам спросить: выступят ли офицеры вместе с солдатами? Ответ мне необходим немедленно.
Командир полка гостеприимно раскрыл портсигар:
- Курите?
- Благодарю вас. Я жду ответа.
Было ясно - упрашивать он не станет: в господах офицерах особой нужды нет.
Командир полка зажал губами папиросу, чиркнул спичкой, затянулся, выдохнул дым. Его длинное, как у лошади, лицо было неподвижно и ничего, казалось, не выражало.
- Да, выступят, - ответил он наконец кратко и подозвал адъютанта: - Господам офицерам подчиняться приказам представителя Военно-революционного комитета!
И он встал.
Адъютант, бросив неуловимый взгляд на незваного гостя, щелкнул шпорами:
- Слушаюсь!
Лошадиное лицо командира полка любезно улыбнулось.
- Разрешите предложить вам пообедать у нас в собрании, - перешел он на неофициальный тон. - Наш повар славится на весь гарнизон.
- Благодарю вас. Вряд ли найдется время.
- О, для пищи и хорошего вина всегда должно быть время!
Он взглянул в окно.
Мокрое Марсово поле темнело внизу. Вдали, за Лебяжьей канавкой, чернел оголенный, пустынный Летний сад. Только ветер гулял по его аллеям, холодный, осенний ветер.
- Какая отвратительная погода сегодня!
Клешневу погода казалась прекрасной, но он дипломатически промолчал. Потом промолвил:
- Я даю приказ о немедленном выступлении.
Длинное лицо командира вновь замкнулось:
- Итак, имею честь…
Он слегка поклонился.
Гости удалились.
Капитан, белокурый, с ровным румянцем на щеках, го время разговора стоявший неподалеку и внимательно рассматривавший непрошеных посетителей, теперь подошел.
- Господин полковник, прибыл в ваше распоряжение, но не подчиняюсь власти проходимцев! - сказал он. - Можете меня арестовать, господин полковник!
Командир полка ничего не ответил. Он только взглянул на капитана, повернулся и пошел прочь.
Капитан присвистнул и, сунув руки в карманы, расставив ноги, испытующе поглядел вслед командиру. Это был боевой офицер - георгиевский темляк висел на эфесе его шашки. Владимир с мечами и бантом красовался на груди. Он еще раз задумчиво присвистнул и повернулся к адъютанту:
- Для чего выступление? Керенский в ставке?
- Говорят, что здесь. Говорят, в Зимнем дворце все правительство. Заседают.
- Чего они дурака ломают? Почему не кончают мошенников? Я только вчера с фронта - и ничего не понимаю.
Адъютант усмехнулся:
- Попробуй прикончи! Вся солдатня за них.
- Вздор! Это только у нас разиня командир.
- Попробуй! - повторил адъютант спокойно и просел пальцами по мягкому, чуть ожиревшему подбородку.
- В июле ведь в руках у нас главари были. Зачем не перевешали?
- Ленина они скрыли. Да и попробуй тронь кого-нибудь из них - в клочья нас разорвут. Что им предложить? Войну? Уж на что слюнтяй Керенский, а что с дезертирами делал? Ничего не помогло. А по деревням что делается? Жгут и убивают. Силой землю берут. Я уж не говорю о заводах - это само собой. Вот такими делами эти господа и сильны. Командир ссориться не хочет. Понимаешь?
- Вздор! Рассуждать нечего. Была бы моя воля, я бы этих двоих, что тут сейчас толкались, хлоп из револьвера - и готово! Мастера, видно, настраивать на свой лад.
- А солдаты бы тогда - хлоп все офицерство!
- Страху большевики на тебя нагнали, вот что. Волков бояться - в лес не ходить. Очень все полюбили рассуждать. Самое лучшее рассуждение - пуля. Пустил пулю - и спор окончен. Кто этот штатский?
- Черт его знает! Пролетарий. Клешнев по фамилии. У них много таких. Сотни. Тысячи.
- Однако ты с объявлением приказа не торопишься.
- Объявят без меня.
- Ну, я пошел! - Капитан протянул руку адъютанту. - Может быть, встретимся где-нибудь в настоящем месте. Тут дела неважные. Дома меня не ищи. Смоюсь.
- Прощай, Орлов!
Орлов пошел и вдруг вернулся.
- А если узнаю, что ты большевикам служишь, - в бешенстве закричал он, - найду и пристрелю как сукина сына!
И он скрылся в дверях.
На улице Клешнев закурил и, садясь в машину, сказал поджидавшему тут Мытнину:
- За офицерами слежка - в оба!
- Понятно, - отозвался Мытнин.
- А ты, Коля, оставайся тут в помощь.
Николай сказал Мытнину:
- Что ж, труби сбор. Пришел срок.
- Началось, - отвечал Мытнин.
Земля чавкала под их ногами. Холодом тянуло с Невы. Ветер гулял по мокрой пустыне Марсова поля. Но крайнее, проникающее каждую кровинку возбуждение согревало обоих солдат.
Приказ Военно-революционного комитета выполнялся беспрекословно.
Из ворот казарм выходила рота. Рядом с Борисом Лавровым, полуротным, шагал унтер, у него было желтое, сухое, с обвислыми усами лицо. Глаза смотрели так, что, казалось, о них можно было уколоться. Он едва заметно прихрамывал.
- Где ротный? - спросил Мытнин.
Ротный командир неторопливо выдвинулся из-под арки вслед за последним взводом. Он подошел, не поднося руку к козырьку.
Мытнин, глядя прямо ему в лицо, жестко спросил:
- Подчиняетесь власти Военно-революционного комитета?
- Так точно, гражданин комиссар, подчиняюсь, - отвечал офицер, и рука его потянулась к козырьку.
Мытнин подозвал унтера, чтобы тот слышал приказ:
- Извольте вести роту к Полицейскому мосту, развернуться цепью поперек Невского проспекта, никого в район Главного штаба не пропускать. Понятно?
- Так точно, гражданин комиссар, приказание ваше будет исполнено!
- Дальнейшие приказания получите на месте. За неисполнение ответите по всей строгости. По всей строгости революционного закона, - повторил он отчетливо. - Понятно?
- Так точно, гражданин комиссар.
- Ступайте!
Николай подошел ближе, и унтер, четко повернувшись, увидел его и сразу узнал. Но они только понимающе усмехнулись друг другу. Им, лежавшим рядом на койках госпитальной палаты, встреча в таком деле казалась очень естественной. Здороваться и радоваться было просто некогда.
- Шагом а-арш!
Солдаты дружно зашагали к Мойке.
- Рота, кроме командира, верная, - обращаясь к Николаю, проговорил Мытнин. - Много фронтовиков. Видел унтера? Злой. Колючий. Хорош! Этот спуску не даст.
- Я его знаю, - коротко отозвался Николай.
- А из Лаврова, я тебе уже говорил, может выйти толк. Ведет себя дельно.
Другая рота была направлена на Конюшенную площадь, третья - к Певческой капелле.
Николай спросил:
- А крепки? Пойдут на штурм?
- Большинство крепки. Будь уверенный!
Следующую роту вел фельдфебель.
Два молодых солдата, безусые, круглолицые, переговаривались, смеясь:
- Вась, а Вась, слышь ты, в ударный нас посылают!
- Ну-у-у?
- Вот те и ну. Пиши матке, прощайся!