- Не болтать в строю! - прикрикнул фельдфебель. - Я те поболтаю! - Он сжал и тотчас же с сожалением разжал кулак. Лицо его, как всегда при начальстве, застыло в служебной свирепости. - Стройсь! - командовал он. - Ты! Пузо выпятил! Жива! Никаких шевелений!
И он пошел к Мытнину с заготовленным по всей форме рапортом.
Но Николай перебил:
- А где ротный?
- Не могу знать, вашвсокродь, господин комиссар!
При этом он глядел не на Николая, а на Мытнина.
- Как же вы не знаете?
Фельдфебель стоял вытянувшись, взяв руку под козырек, выпучив на Мытнина свои желтые птичьи глаза. Он стоял безгласно и неподвижно.
- А полуротный? - спросил Мытнин.
- Так точно, полуротного командира, их высокоблагородия подпоручика Нащокина, тоже нету, ваше высокородь, господин комиссар! - отрапортовал фельдфебель.
Он по-старому называл и младших офицеров "высокоблагородием", как полагалось в гвардии.
- Ни одного офицера нет при роте?
Фельдфебель тянулся молча.
- Опустите руку.
Мытнин хмурился.
- Ротный - капитан Орлов, вчера только прибыл, - пояснил он Николаю. - Контра первостатейная. Погоди, я сейчас поищу…
Он ушел в казармы и вскоре вернулся с молоденьким прапорщиком, который бежал за ним, на ходу пристегивая портупею. Глаза у прапорщика блестели так, словно он шел на любовное свидание.
- Попробуем, - сообщил Мытнин. - Без дела в собрании болтался, никуда еще не прикомандирован. Пусть при роте будет. Примите роту, прапорщик! - обратился он к офицеру. - Ведите к Троицкому мосту, разверните цепью, никого сюда не пропускать! Поняли?
- Так точно, понял! - восторженно отвечал прапорщик, вытягиваясь. Вдруг, в один миг, он стал командиром роты. Кто бы мог подумать!
И он стал командовать с таким азартом, что даже фельдфебелю понравилось.
Когда все роты были распределены, Мытнин сказал:
- А мы с тобой - к Полицейскому мосту. Остались тут комитетчики дежурить. Командир бродит скучный - сам не знает, на каком свете живет. Смех смотреть на него.
И они зашагали. В этом сыром тумане, в пронизывающей свежести осеннего дня они вдруг заторопились. Беспокойство овладевало ими теперь в этом бездеятельном промежутке. Да правда ли, что сегодня решается дело? Не сон ли это? Не причудилась ли вся эта власть над полком?
- А ну-ка, брат, бегом, а?
И они побежали.
У Конюшенной площади вновь пошли медленно и степенно.
- Я понимаю, что надо брать офицерье, если идет, - заговорил Николай. - Только не лежит душа. Неверный народ!
- Не все, брат, не все! Присмотрись, так среди них тоже порядочный народ найдется. Нужны нам командиры - отчего ж из прежних кой-кого почестней не взять?
И оба замолчали, торопясь туда, где был назначен бой.
XXXIII
По Невскому проспекту двигались толпы людей. Звонки трамваев, гудки автомобилей не могли согнать всю эту бушующую массу на тротуары. Извозчики ругались. У Садовой улицы, перед витриной "Вечернего времени", и у Михайловской улицы, перед Городской думой, все звуки сливались в сплошной, непрерывный гул, словно тут работал огромной мощности неслыханный разноголосый мотор. На ступеньки Городской думы подымались гимназисты, офицеры, девицы, помощники присяжных поверенных, лавочники.
Толпу шатало. Она подавалась то туда, то сюда, ловя последние новости. То и дело слышалось:
- Что?.. Что случилось?.. Что он сказал?..
На углу Садовой мучился гимназист с повязкой общественной милиции на рукаве. Шинель его была перетянута поясом, на котором висел наган. Он то и дело трогал жесткую кожу кобуры, словно ища в ней уверенности и силы.
- Граждане! - кричал он, не переставая. - Граждане!
Слишком широкая фуражка сбивалась у него то на лоб, то на затылок. Он был весь мокрый, хотя день выдался холодный, почти зимний.
Вдруг его оттеснило, понесло, даже приподняло слегка.
- Граждане! - умолял он. - Да граждане же!
И расстегнул кобуру.
Но граждане сбивались в кучу, сталкиваясь с толпой на Невском.
Рев гудка на миг расчистил путь. Блестя черным лаком, в толпу врезался автомобиль. Матросы и солдаты в пулеметных лентах стояли на подножках, угрожая винтовками. Двое устроились на крыше. За этим автомобилем стремился другой. Толпа расступилась. Гимназист упал.
- Граждане! - вскрикнул он и поднялся, потирая ушибленное колено.
Но его тотчас же понесло на середину проспекта.
Толпа рвалась к Садовой.
- Что случилось?
- Разогнали?
- Арестовали?
- Кого арестовали?
- Смольный взят казаками…
- Граждане! - восклицал гимназист в отчаянии. - Граждане!
Его носило и толкало так, что он подчас совсем терял управление своим телом.
Неизвестный, огромной силы бас пропел, перекрывая все звуки:
- Предпарламент разогнан матросами!
Мужчина, в широкополой шляпе и распахнутом клетчатом пальто, с развевающимся глазастым галстуком, разглагольствовал перед витриной "Вечернего времени":
- Большевики заняли электростанцию, телеграф и телефонную станцию. Самое серьезное сопротивление оказали телефонистки. Да здравствуют барышни всех стран! Ура! - Он был, видимо, пьян. - Все идет к концу. Большевики побеждают. Долой Керенского! Да здравствуют генералы! Ура!
И он вдруг шагнул в толпу, выбросив вперед кулак. Кулак попал в плечо какой-то девицы, и та, ахнув, подалась назад, но мужчина злобно, хотя она уже не мешала ему, вторично ударил ее.
- Хулиган!
- Арестовать! Хватай его!
- Убью! - заорал пьяный. - Я репортер и алкоголик! Знаю бокс! Убью!
- Граждане! - восклицал гимназист. - Граждане!
Капитан Орлов, застряв при выходе на Невский, еле пробился к Городской думе. Отдышавшись, он послушал речь очередного оратора.
- Армия горит одним огнем с нами! - орал тот, потея. - Все, как один, умрем за Временное правительство!
Орлов поднялся по ступенькам, оттеснил штатского оратора и заговорил сильным, привычным к команде голосом:
- Пришла пора железной диктатуры! - Гул стих. Орлов овладевал вниманием толпы, укрощая и подчиняя ее. - Бунтовщики угрожают нашей жизни и нашему имуществу! Чернь выжигает усадьбы, гонит хозяев, убивает доблестных офицеров! Уже начинается голод! Вот до чего довело слюнтяйство Керенского. Очередь за боевыми офицерами! Все способные носить оружие - на спасение отечества! Мы мямлить не станем! Организовывайте отряды! Войска с фронта идут на спасение столицы от мятежа! Присоединяйтесь к нам! Есть еще верные полки и в петроградском развращенном гарнизоне! Бейте врага с тыла! Беспощадно! В военной диктатуре спасение!
Невдалеке начали качать какого-то прохожего генерала. Серебристая шинель его, распахнувшись, показала багровую, как мясо, подкладку.
Толпа менялась ежечасно.
Разведчики, высланные сюда Красной гвардией, приглядывались и прислушивались. Все шло отлично, - здесь никто не знал о том, что готовится у Зимнего.
И вдруг от Казанского собора пошло смятение. Вереница трамваев потянулась обратно, не доехав до Адмиралтейства. У Конюшенной улицы патруль павловских солдат и вооруженных рабочих остановил вагоны, высадил пассажиров и запретил проезд и проход - так рассказывали свидетели.
Толпа повалила к Казанскому собору.
Тучи ползли по небу. Было сыро и холодно. Но никто сейчас не думал о погоде, вряд ли кто и замечал ее.
Люди выходили на улицы.
Орлов шел по Садовой улице, удаляясь от центра событий. Дома, конечно, прячут деньги и драгоценности. Мать будет умолять, чтобы он переоделся в штатское: "Повоевал, Сережа, и довольно!"
Как бы не так!
Орлов торопился домой. Ему нужно было увидеть отца. За последнее время отец обнаружил изумительную ловкость. Он завел самые неожиданные связи и прославился умением находить удобный выход из самых каверзных положений. Везде у него оказывались знакомые и друзья - секретари, делопроизводители, журналисты, маклеры, адвокаты. Он не пренебрегал никем, словно в этой сумасшедшей сумятице возвышений и падений стремился обезопасить себя со всех сторон, - мало ли какое ничтожество завтра выдвинется в министры? Куда девалась его былая солидность!
Невский проспект полнился толпами. Мотаясь на углу Садовой, гимназист вскрикивал уже охрипшим голосом:
- Граждане! Да граждане же!
Вечерело, а смена ему не приходила. Однако, как добросовестный гражданин, он не считал себя вправе бросить свой пост.
Впрочем, внимание толпы перемещалось к Казанскому собору. Туда валили люди. Что затевается там? Почему патруль?
Ссутулившись и забирая пальцы в рукава, Борис похаживал позади цепи, растянутой поперек Невского проспекта. Тело его вздрагивало - не то от холода, не то от чрезвычайного возбуждения.
- Потушите костер! - приказал он, подойдя к набережной Мойки, и обрадовался собственному своему голосу, которому хрипота придавала некую особую мужественность. - Начальник не велел разводить костры.
И вновь зашагал вдоль цепи.
Унтер повернул к нему желтое, сухое, с обвислыми усами лицо и, взяв под козырек, спросил:
- Гражданин полуротный, когда в бой пойдем?
- Когда будет приказ Военно-революционного комитета, - коротко отвечал Борис.
Толпа прорывала цепь солдат.
- Назад!
Щелкнули затворы.
Толпа подалась назад. Это была враждебная толпа - опасный для предстоящего боя тыл.
Но вот толпа вновь навалилась.
- Делегация! Делегация! - кричали женские и мужские голоса. - Мирная делегация!
Подошел ротный. Он угрюмо поглядел на Бориса и удалился на другую сторону Невского.
Бородач в широкополой шляпе был выкинут толпой прямо к унтеру. Размахивая портфелем, он заговорил быстро и возбужденно:
- Я член делегации общественных деятелей…
Унтер вдруг так неслыханно выругался, что интеллигент пошатнулся и чуть не выронил портфель.
- Идите на ту сторону! - сказал Борис унтеру: - Следите за ротным.
Унтер побежал к другому краю цепи. Но ротного там уже не было.
Враг возник в самом центре готовых к штурму отрядов. Из-под арки Главного штаба вынырнула кучка мужчин и женщин. Мягкие шляпы, котелки, женские манто и салопы очень странно выглядели среди солдатских шинелей, кожаных курток, матросских форменок, рабочих пальто.
- Куда?
- Кто пропустил?
Появившийся невесть откуда ротный подскочил к Николаю. Лицо его на этот раз выражало величайшую почтительность и послушание.
- Это мирная делегация, гражданин комиссар! - отрапортовал он. - Явились с белыми флагами. Мирные предложения, гражданин комиссар. Просят разрешения пройти в Зимний к правительству, гражданин комиссар!
Сегодня всякого самого маленького начальника называли комиссаром.
Глаза Николая сузились в такой злобе, что офицер подался назад.
- А если так пройдут с оружием в руках?
- Виноват, гражданин комиссар, но военные правила…
- Революционные правила! - заорал Николай. - Вы нарушили приказ! Под арест!
- Но они, гражданин комиссар, поодиночке прошли мост и только тут…
- Молчать!
Николай схватился за револьвер, но в эту минуту из толпы вырвалась вперед всем своим обширным телом крупная рыхлая дама.
- Мы - мирная делегация! - воскликнула она. И странен был звук женского голоса в этом предштурмовом напряжении. - Здесь знаменитые общественные деятели… Имена, известные всей России… Мы протестуем против кровопролития. Я на колени встану перед вами, но прекратите гибельную междоусобицу… Когда отечество в опасности… в тылу борющейся армии. Мы то же самое скажем и нашим министрам…
- Ступайте прочь! - приказал Николай. - Уведите ее!
- Вы человек без сердца. Это говорит вам старая женщина.
Николай нетерпеливо отвернулся.
Между тем ротный, пропустивший делегацию сквозь оцепление, исчез. Он уже пробирался по Невскому. Только сейчас он сообразил как следует, что происходит. О, какой болван командир полка! Неужели он думал, что удастся овладеть мятежом, поставив во главе восставших рот нескольких офицеров? Офицерам тут делать нечего. Тут чувствуется большой план, с которым можно бороться только силой оружия. В штыки всю эту взбунтовавшуюся чернь! Он вдруг усмехнулся, вспомнив общественных деятелей, за спинами которых он скрылся и бежал… До чего полезны эти господа гуманисты!
Молодой матрос приказал со спокойной строгостью:
- Отправляйтесь по домам и оставьте нас в покое.
Моряки и солдаты выпроваживали делегацию. Один из делегатов, высокий, в мягкой шляпе, промолвил, отходя от Николая:
- Есть еще время предотвратить кровавое столкновение.
Это было сказано голосом сочным, барским, начальственным.
Николай схватил высокого человека за руку:
- Что?
- Товарищ… - испуганно залепетал тот. - Я также за свободу, как вы… я сам участник… У меня документ…
- Идите прочь! - свирепо отвечал Николай. - Идите, или…
Руки у него горели.
Михаил Борисович Орлов, бывший член бывшей Государственной думы, торопливо удалялся.
Выбравшись из оцепления, он ужаснулся своему испугу и обрадовался спасению. Какой был подъем, когда выбирали делегацию! Какой был энтузиазм! А теперь? Что с ним? Таким ли был он еще недавно?
Матросы с набережной уже оцепили Зимний дворец - с песнями и броневиками пришла сюда их громада. По Эрмитажной канавке они двинулись к Миллионной улице. Группа Преображенских солдат заступила им путь.
- Эй, куда прешь, вояки? Порт-Артур берете?
- На бабий батальон с броневиками полезли!
- Проходу нет! Назад!
Это скомандовал дежурный офицер.
Подлетел автомобиль, и осунувшийся, с красными глазами, налитый стремительной силой, Клешнев врезался в толпу, расталкивая солдат.
Клешнев был одним из многих работников, выполнявших задания Военно-революционного комитета. Он ездил из полка в полк, агитируя, организуя, собирая все необходимые сведения.
- Кто дежурный? Где комиссар? Где командир? Так-то вы держите нейтралитет?
Все эти часы в мыслях у Клешнева неотступно маячил Летний сад. Этот огромный массив надо учесть в плане оцепления. Там могут скопиться враждебные силы.
Отъезжая к арке Главного штаба, он повторял в уме: "Три конных дивизиона, конная артиллерийская бригада, ударный батальон георгиевских кавалеров, два саперных батальона…"
Это были те воинские части района, которые числились в нейтральных.
"И черт подери этот нейтральный Преображенский полк! Он - совсем рядом. Вдруг все это ударит с тыла?"
XXXIV
Уже ранним утром этого ветреного осеннего дня начал выполняться стратегический план Ленина, план вооруженного восстания и захвата власти. Искусные мастера революции брали жизнь города в свои руки. Матросы, солдаты, рабочие прогоняли юнкеров с электростанции, телеграфа, телефонной станции, вокзалов и везде ставили свою охрану. В революционных полках ждали приказа готовые к выступлению роты. Отряды Красной гвардии владели заводами. И вот все двинулось в поход. Роты Павловского, Кексгольмского и других полков оцепляли Зимний дворец, где засело Временное правительство. С винтовками на новых ремнях, при новых подсумках явился большой отряд рабочих Петроградского района. Матросы Гвардейского экипажа подошли к дворцу с набережной.
Красный четырехугольник Зимнего дворца замкнул все свои подъезды и ворота. В огромных залах и пустынных коридорах дворца лепка стен была задрапирована серым холстом. В нижних этажах, в путанице коридоров и комнат, сумасшедше метались организаторы защиты, собирая и расставляя отряды. Офицеры и юнкера заполняли дворец. В верхнем этаже теснились министры.
Огромное вечернее небо развернулось над плоскими крышами обнимавших площадь зданий. Вверх, к небу, устремился полированный гранит Александровской колонны. Зимний дворец сверкал окнами всех своих четырех этажей. Блистали гирлянды фонарей посреди площади, у колонны.
Напряжение достигало крайнего предела, но приказа идти на штурм все не было.
Радио гнало по стране призыв осажденных:
"Пусть страна и народ ответят на безумную попытку большевиков поднять восстание в тылу борющейся армии".
Небо очистилось, и в открывшейся черной глубине показались звезды. Погасли фонари у Александровской колонны, замолк звон трамваев. Площадь была пуста. Воздух уже полнился стрекотом и звоном пуль - юнкера били с баррикад из пулеметов; в ответ стремительные пули неслись к стенам дворца. Осыпались стекло и штукатурка.
Прокатился гул пушечного выстрела. То стреляла, как в наводнение, Петропавловская крепость, объявляя о том, что Зимний дворец отказывается сдаваться без боя.
Петропавловской крепости ответили морские орудия, и долго гуляло и раскатывалось по площади грозное эхо.
- Это кто? Крейсера?
- Их там три на Неве.
- Который стрелил?
- Бес знает! "Амур"?
- Не, "Аврора".
Николай сам навел орудие, и звук пушечного выстрела снова прокатился по площади.
В темноте трудно было разглядеть, куда ударил снаряд. Но пулеметы замолкли. Когда стрельба возобновилась, стало ясно, что пулеметы снялись с баррикадных вышек.
- На штурм!
Николай, пригнувшись, ринулся из-под арки в смертоносный простор Дворцовой площади.
- Вперед!
Напряжение разряжалось в действии. Огромный, часами сдерживаемый напор, вырвавшись, слил рабочих, солдат, матросов в одно существо, и чувства одного были уже неотделимы от чувств другого. В едином дыхании и топоте штурмующие со всех краев площади бежали ко дворцу с винтовками наперевес.
Это была та атака, при которой противник теряет всякую силу сопротивления. Охваченный общим порывом, Борис бежал впереди с обнаженной шашкой в одной руке и наганом в другой, вполоборота к солдатам.
У штабелей мокрых бревен замерли на миг и тотчас устремились дальше.
Один солдат, выбиваясь из общего движения, не встал по команде.
Николай приподнял его за шиворот.
- Труса праздновать? - прохрипел он и не узнал собственного голоса.
Тело бессильно никло в его руке.
- Убит!
В общем неудержимом напоре Николай яростно бросился к стенам Зимнего дворца. В этой войне трусости нет!
В правом подъезде прикладами и ломом разбивали дверь. Дверь вдруг открылась: то матросы, ворвавшись с набережной, отомкнули запоры изнутри. Николай вместе с другими вбежал во дворец, взлетел по лестнице и со всей силой хватил прикладом по верхней, тоже наглухо запертой двери.
- Лом! Где лом?
У ворот напор уже решил дело. Юнкера сдавались. Они думали теперь только об одном - спастись отсюда, из этого грозного окружения. Незачем длить этот безнадежный бой. Керенский, удирая в ставку, предложил им умереть на посту, но они вовсе не желали умирать.
Внезапные пронзительные голоса женщин врезались в суровую перебранку:
- Не дадим вам уйти!
- Сволочи юнкеришки!
Это ругался "женский батальон".
Но юнкера один за другим перелезали через поленницы дров и, волоча винтовки, пригибаясь под цепью ворот, выходили на площадь.
Они выстраивались перед дворцом молчаливо и угрюмо.
- Сдавай оружие!
Выбитые со двора женщины также высыпали на площадь.