Во дворце нарастающий напор штурма уже достиг последнего караула у зала, где затаилось правительство.
Неподвижный четкий ряд юнкеров с винтовками наперевес застыл у двери. Буря неслась на них, и вот один, бросив винтовку, схватился за голову и кинулся прочь, у другого перекосилось и задрожало лицо, цепь распалась, и самые стойкие, не имея времени скрыться, подняли руки вверх.
Тогда энергичная, подвижная фигура в сюртуке вырвалась вперед:
- Что вы делаете? Разве вы не знаете? Наши только что договорились с вашими!..
Эта последняя попытка обмана не удалась.
Николай вместе с другими ринулся в небольшой угловой зал, и министры, бледнея, подымая руки, увидели перед собой красногвардейцев, матросов, солдат, опоясанных пулеметными лентами, грозных, как окончательный приговор…
…Было уже около трех часов ночи, когда на заседании съезда Советов в Смольном наступила ясная и торжественная тишина. Читалось экстренное сообщение. Это было сообщение о взятии Зимнего дворца и аресте Временного правительства. То, к чему стремились миллионы людей труда, совершилось. В России была установлена Советская власть. Владимир Ильич Ленин встал во главе Советского правительства.
XXXV
В этот день в квартире Михаила Борисовича Орлова, как это часто бывало, собрались друзья и знакомые.
В просторной гостиной, убранной коврами и диванами, глубоко засел в кресло, с вечерней газетой в руках, родной брат Михаила Борисовича. Он несколько лет подряд работал в союзе думских журналистов. В крахмальном воротничке и при манжетах, Лев Борисович имел вид несколько даже чопорный. Он был очень похож на брата - такого же роста, такой же массивный, с мясистым носом.
В столовой на бархатном безвкусном диване, не идущем к дубовому буфету и остальной мебели, уместился, подвернув под себя ногу и показывая полоску нечистого носка над запыленным ботинком, пожилой человек с сединой на висках и с редкой, как бы оборванной бородкой. Когда он говорил, казалось, что он не то жует, не то хочет выплюнуть челюсть. Это был сосед по квартире, учитель истории.
Прапорщик, сверкавший рядом с ним глазами и погонами, до революции был в подчинении Михаила Борисовича по всероссийскому Союзу городов и в трудные минуты привык советоваться с Орловым. Друзья и знакомые считали Михаила Борисовича человеком, который умел вести себя в самых критических обстоятельствах и у которого поэтому можно было поучиться.
Франтоватый помощник присяжного поверенного, протеже Орлова, стоял у широкой кафельной печи, скрестив ноги и заложив руки за спину. Беседуя с женой Михаила Борисовича, гревшейся тут же в кресле, он поглядывал изредка то на огромную копию Мурильо с ангелочками и богородицей, занявшую чуть ли не всю стену над диваном, то в зеркало, висевшее в простенке между окнами. Глядя на свое отражение в зеркале, он неизменно подносил руку к галстуку, словно собираясь сорвать его с шеи. Еще несколько человек сидели и бродили по комнатам.
Жена, давно привыкшая к гостям, говорила иногда, вздыхая:
- Куда это сегодня пропал наш Михаил Борисович?
- Государственные дела, - отозвался помощник присяжного поверенного и вдруг расправил ноги и руки, завидев в дверях известного адвоката и общественного деятеля.
Тот, не здороваясь ни с кем, поспешно спросил:
- Михаил Борисович дома?
Лицо его с высоким лбом, горбатым носом, большим ртом и глазами навыкате поворачивалось от одного гостя к другому. Было оно нехорошего, землистого цвета. Толстые щеки свисали пренебрежительно, образуя неприятные складки у губ.
- Нету дома, - отвечал помощник присяжного поверенного, делая шаг навстречу гостю и почтительно кланяясь. - Мы с минуты на минуту…
- В таком случае я приду попозже, - перебил деятель, и громадная фигура его скрылась в дверях.
Помощник присяжного поверенного тихо назвал фамилию ушедшего, и учитель истории укоризненно воскликнул:
- Что ж вы раньше не сказали? Я бы посмотрел внимательней!
Когда пришел сын, капитан Орлов, жена Михаила Борисовича начала уже привычно волноваться отсутствием мужа. Впрочем, в глубине души она была за него спокойна. Она и вообразить себе не могла, что с ним может случиться несчастье: это казалось ей столь же невероятным, как если б вдруг померкло солнце.
- Как ваш полк, капитан? - спросил прапорщик. - Тоже драки в комитете и ни туда, ни сюда?
- К сожалению, именно туда. Сегодня утром по приказу большевиков полк выступил куда-то, черт его знает куда, - может, убивать всех нас. Я не подчинился и ушел. А где отец? Мне он срочно необходим.
- Это все очень быстро кончится, - отвечал учитель истории не Орлову, а своим мыслям. - Они не способны к созидательной работе. В русском народе исторический разум всегда побеждал. Спасение - в Учредительном собрании, да, в Учредительном собрании, господа!
И казалось, он не одну, а обе челюсти выплюнул - с таким азартом он произнес последние слова.
В это время вошел Михаил Борисович. Он вступил в комнату с видом значительным и серьезным.
- Здравствуйте, господа, - сказал он неторопливо. - Зиночка, милочка, я ужасно проголодался. Кушать, кушать, кушать!
Его обступили.
- Ну что? Как? Какие новости?
- Плохие, - отвечал он кратко и вышел из комнаты.
- Какие плохие? - в отчаянии выплюнул педагог и, пожав плечами, опустился на диван. - Вот всегда он так! Скажет и уйдет.
И он опять зажевал, бормоча что-то про себя.
Капитан Орлов нетерпеливо и раздраженно стучал пальцами по столу.
Михаил Борисович долго мыл руки, возился и шаркал по соседним комнатам. Некоторое время из гостиной доносились тихие голоса его и брата. Он вышел в столовую только тогда, когда стол был уже накрыт к позднему обеду и миска с супом дымилась под сверкающей люстрой.
Михаил Борисович уселся, сунул конец салфетки меж пуговиц жилета, взял ложку и сказал:
- Я чудом спасся от смерти.
После этого он с удовольствием принялся за суп.
"Терпение, терпение", - внушал себе капитан.
- Зина, милочка, а где пирожки?
Зина встрепенулась:
- Вот же они, перед тобой, Миша!
Михаил Борисович покачал головой.
- После всех этих потрясений…
И он в два приема проглотил пирожок.
- Потом мне нужно будет тебя на два слова, конфиденциально, - обратился к нему сын. - Крайне срочное дело. Я пришел непосредственно из полка.
Михаил Борисович снисходительно глянул на него:
- Он пришел из полка! Вы спросите, из какого ада я вырвался!
И он стал с аппетитом уплетать жаркое. Он явно отказывал в уважении боевым отличиям сына.
Поев, Михаил Борисович отер салфеткой губы и прошел в гостиную.
- Не мучайте же, Михаил Борисович, - говорил прапорщик. - Выкладывайте новости!
- Но ведь вы сами знаете, господа, - отвечал Михаил Борисович, удобно располагаясь на коротенькой кушеточке, - какой энтузиазм царит в обществе по отношению к идеям революции. Все гуманное, все здравомыслящее, все здоровое и культурное видит спасение нашей родины в тех началах, которые провозглашены революцией и ведут народ к Учредительному собранию.
Учитель истории в восторге выплюнул:
- Именно так! Да!
- Революция уже имеет своих мучеников и героев, - продолжал Михаил Борисович. - Ну, так сегодня к их именам прибавилось еще несколько - вот что случилось сегодня. - И он, как бы извиняясь, пожал плечами. - У меня была сегодня тысяча дел, и я немножко опоздал в Городскую думу. Вхожу в зал заседаний и попадаю в атмосферу необычайного энтузиазма. Вы не можете себе представить, что это было! Графиня Панина… об этой героической женщине нельзя говорить спокойно! Поневоле вспомнишь княгиню Волконскую, Долгорукую… - Он запнулся, не уверенный в том, что среди жен декабристов действительно была Долгорукая, но фамилия, во всяком случае, казалась подходящей. - Русские женщины! - Он вздохнул. - Татьяна Ларина… Все кричали: "Да, да, во дворец, к министрам! Мы умрем вместе с ними!" Это был такой порыв! Все здравомыслящее, все самое здоровое… У меня сердце переполнилось, как… - Он не придумал сравнения и прижал руку к левой стороне груди. - Мы вышли на бурлящий Невский проспект… Нас сопровождали тысячи. Мы пошли безоружные прямо в стан врага.
"С пушками надо было идти", - хотел сказать капитан, но воздержался. Он нетерпеливо постукивал каблуком.
- Зина, милочка, - оборвал свой рассказ Михаил Борисович, - дай мне, пожалуйста, стакан воды. Нет, не содовой, обыкновенной кипяченой воды! У меня что-то случилось с сердцем. Когда сердце слишком переполнено…
Сын невежливо следил за тем, как отец маленькими глотками, укоряя себя покачиванием головы, пил воду.
- Ну, кажется, прошло… - Михаил Борисович выдержал паузу и продолжал: - Прямо в стан врага. У Казанского собора мы наткнулись на заслон из солдатни и еще каких-то личностей… Обмотаны этими… с пулями… Нас не пускали. Нас толкали ружьями и ругали. Я думаю, что мало кто решился бы не отступить при таких условиях, - нежно улыбнулся он. - Мы не отступили. Общественный долг прежде всего. Нашелся офицер, который помог нам поодиночке пробраться через мост. Это был герой, солдаты могли разорвать его. Он сказал солдатам, что мы посланы их Военно-революционным комитетом. Я слышал его слова, - кажется, я один заметил эту героическую ложь. Он провел нас к Дворцовой площади - и тут… Зина, милочка, дай мне, пожалуйста, еще водички испить, можно из того же стакана! Спасибо! Вот так. Надо все-таки посоветоваться с доктором насчет сердца. Мы, старики, слишком уж не заботимся о себе… Так на чем я остановился? Да, мы вышли к Дворцовой площади. Мы встретились лицом к лицу с мятежниками. Представьте себе лица, в которых нет и тени доброжелательства, гражданственности, интеллигентности. Ружья, пистолеты, и все обмотаны этими… ну, этими, где пули…
- Пулеметными лентами, - раздраженно подсказал капитан, но отец не повторил его слов.
- Какой-то из их начальников (там много их, не разберешь) хотел убить героя офицера. Он уже приставил пистолет к его виску, когда, - я должен сказать, что русские женщины действительно прирожденные героини! - графиня Панина - при ее имени и общественном положении! - встала на колени на грязную мостовую перед этим большевиком. Это был потрясающий момент. Даже этот мазурик был, видимо, смущен. Он сунул револьвер за пояс или куда это там… Я стоял впереди других, и вдруг он схватил меня за руку и приказал задержать. Я не знаю, почему именно на меня он обратил особое внимание. Может быть, потому, что вид у меня был такой, как бы… да, я не из пугливых и твердо высказал свой протест против кровопролития! Меня схватили, наставили на меня ружья, и должен сказать, я уже мысленно прощался с вами, мои друзья, с Зиночкой… - Зина перестала сдерживаться и зарыдала. - Но слова графини Паниной подействовали, видимо, даже на них, - заключил Михаил Борисович, - и вот я вновь среди вас, мои дорогие друзья.
В наступившей тишине слышалось только всхлипывание Зины. Потом молчание сменилось общим шумом, восклицаниями, криком.
- Это ваш полк там бесчинствует! - кричал прапорщик капитану Орлову.
- Разбойники в центре столицы! - плевался учитель. - Но это же неслыханно!
- Вы герой! - восхищался помощник присяжного поверенного.
Капитан Орлов спросил отца:
- Ты говоришь, что прошли к Дворцовой площади, - значит, большевики подступили к Зимнему дворцу? Они могут ворваться и арестовать правительство.
- Но правительство обеспечило себя достаточной охраной, я надеюсь. Если же нет… - И Михаил Борисович развел руками. - Керенский уехал в ставку, чтобы привести войска с фронта.
- Папа, - нервно перебил капитан, - у меня к тебе крайне срочное дело. Разреши пять минут конфиденциального…
Но в этот момент опять появилась в дверях массивная фигура известного адвоката.
- Михаил Борисович…
Орлов тотчас же поднялся и поспешно прошел с важным гостем в кабинет.
Только через час капитан оказался наедине с отцом в кабинете, где солидные, обитые черной кожей кресла и диван вполне гармонировали с дубовым письменным столом и шкафом.
- Папа, - заговорил капитан, - мне нужны деньги. Я твердо решил бежать. Я хочу бежать обратно на фронт и оттуда двинуть полки на Петроград. Но у меня нет ни копейки денег. Папа, не думай, что это опять на картеж. Все, что у меня было, я к черту проиграл вчера. Но я дал зарок: не беру карт в руки, пока не прогоню большевиков. Можешь мне поверить. Дай, папа, денег. Сегодня они могут арестовать правительство - надо немедленно бежать!
- Погоди, молодой человек, не горячись! - улыбнулся Михаил Борисович. - Во-первых, кто тебе сказал, что у меня есть лишние деньги? Я не банкир. Во-вторых, куда ты побежишь? Куда? На какой фронт?
- Ах, я уж придумаю, куда бежать!
- Сначала деньги, а потом "придумаю"? Так-то ты рассуждаешь? А не лучше ли сначала "придумаю", а потом деньги?
Он засмеялся, довольный своей шуткой.
Сын сказал отрывистой скороговоркой:
- У меня нет денег, потому что я не грел рук на войне, я боевой офицер, георгиевский темляк и Владимир с бантом зря не даются. Я был тяжело ранен, для меня борьба против большевиков - не коммерческое дело, а ты издеваешься надо мной.
- Издеваюсь! - воскликнул Орлов, вздымая руки в изумлении. - Я над ним издеваюсь! - Он улыбнулся и пожал плечами. - Послушай-ка лучше, что я скажу. Прежде всего, тебе нужно вернуться в полк, да, вернуться в полк, - настойчиво повторил он. - Если все офицеры побегут из Петрограда, что же это будет такое? Рубить головы большевикам, если уж они так напрашиваются на это, надо тут, в Петрограде, а не где-то там. Возвращайся в полк! Укрепи свое положение в полку, внуши к себе доверие! А потом… Боевое офицерство необходимо сейчас именно здесь, в Петрограде.
- Папа, прости за настойчивость, я веду себя неприлично, но подо мной земля горит, я немцев готов вести на них, я на месте не могу усидеть!..
Отец поднялся.
- Сережа, - сказал он, - теперь я буду руководить твоей судьбой. Я тебя никуда не отпущу, мы поедем вместе, я все тебе расскажу, только не сейчас…
Сын тоже встал.
- Лучше добром дай денег, - проговорил он тихо.
И Михаил Борисович вдруг побледнел.
- Сережа, - промолвил он, и голос его сорвался. - Сережа! - воскликнул он. - Ты погибнешь. Я не жалею денег, но отныне я… я буду руководить тобой! Я все эти дни думаю о тебе. Ведь это я тебя с фронта вызвал сюда, к себе! Сережа! Мы погибаем! Погибаем!
Он почти упал, схватив сына за плечи. Капитан поддержал его. "Однако", - подумал он, впервые почувствовав страх. Отец, всегда такой самоуверенный, всхлипывал, как слабая женщина. И это непривычное зрелище поразило капитана.
- Боже мой! - повторял Михаил Борисович. - Боже мой! - Усилием воли он вернул себе обычный уверенный вид. - Мы уедем вместе, - промолвил он. - Все втроем. Вместе. И они расплатятся за все свои бесчинства! - закричал он так, что жена вбежала в кабинет и остановилась на пороге.
XXXVI
Вернувшись с Дворцовой площади, Николай не вошел в казармы, а остался у ворот. Он присел на тумбочку, поставив винтовку меж колен. Пустыня Марсова поля, проглоченная ночной темнотой, была угрожающе тиха. Распростертая перед казармами, она казалась безграничной, полной, может быть, невидимых и молчаливых толп. Николай глядел в этот мокрый и таинственный мрак, и звуки штурма звенели в его ушах.
- Какая ночь! - сказал, подходя, Борис. Ему тоже не спалось.
Впечатления этой ночи еще не улеглись в сознании Бориса. Гимназия, Жилкины, родные - все это отодвинулось так далеко, словно существовало в какой-то другой жизни.
Ему мучительно хотелось говорить, но чувства так переполняли его, что он не знал, как начать. Наконец он заговорил:
- Это хорошо, что арестовали министров. Они пошли против народа. Интеллигенция должна всегда идти вместе с народом. Верно я говорю?
Николай молчал. Но Борису нужен был именно молчаливый собеседник. Он оживился и дал волю своим чувствам:
- Интеллигенция должна идти вместе с народом. Народ не хочет войны. Народ хочет быть хозяином собственной жизни, - так я это понимаю. Ведь я правду говорю? Откуда иначе была бы у большевиков такая сила? А иногда нашего интеллигента, того же студента, совершенно меняют офицерские погоны. В университете он одно говорил, а офицером - прямо бурбон какой-то! Меня это всегда удивляло. Если интеллигент - не демократ и пренебрегает солдатами, то, значит, он не интеллигент. И напрасно они воображают, что созданы для возвышенных идей, а народ должен им прислуживать! - воскликнул он, вспомнив вдруг Юрия и рассказ "Странный закон". - Это они обязаны служить народу! И надо еще, чтобы народ почувствовал к ним доверие и согласился принять их к себе на службу. Правду я говорю? Случайно один родился в семье, которая имела средства дать образование, другой - у бедняков. Свое привилегированное положение мы обязаны использовать для народа. А большевики - это ведь народ?
Николай пошевелился и сочувственно посмотрел на Бориса.
- Между интеллигенцией и народом должно быть крепкое духовное сродство, общность интересов и целей. Если развить в себе это духовное сродство, то народ почувствует и поверит. Для интеллигента это что значит? - торопился Борис, потому что чувствовал, что его собеседник взволнован и сам хочет заговорить. - Для интеллигента - это иногда полный разрыв с самыми близкими. Я много об этом думал. Вы уж так выросли, а мне надо рвать со всем старым, с друзьями, с родными.
Николай с неожиданной остротой почувствовал, что происходит в душе у Бориса. Это был для него человек из другой жизни. Он бродил как в потемках, спотыкаясь, и ему одиноко сейчас. Прежних товарищей он уже растерял, а новых еще не нажил. И сердце Николая повернулось к Борису.
- Народ зоркий, - промолвил он, и лицо его осветилось улыбкой. - Хорошего человека, честного сразу видит. Ты, если что, приходи ко мне, давай вместе будем…
Борис кивнул головой.
- Спасибо. А то я все думаю, думаю. У меня голова лопается. Я все читаю, хочется побольше знать.
Он сдвинул брови, и морщинки прошли меж них.
- Я теперь от народа не отойду ни за что, пусть хоть что угодно. Вот как Чернышевский замечательно говорил, я читал - как это? Словом, пусть хоть топор и кровь, я не помню точно… Теперь я до этого уже дошел.