Мать гостила долго, года четыре. Сперва изредка наведывалась, ловила у школы, целовала, кормила вкусным, но с собой не звала. Потом приехала толстая, сказала, что все лето будет занята. И больше не приезжала.
Дом отец все же достроил. Но жизнь не заладилась. Снова жениться он не хотел, а временные мачехи не задерживались. Когда Батракову было двенадцать, отец разбился - не удержал самосвал на скользкой февральской шоссейке.
Через неделю после похорон приехала мать. Соседки встретили ее жестко, бегали в собес, подучивали мальчишку, где и что говорить. Но оказалось, мать с отцом не разводилась, с новым своим жила без записи, так что домой вернулась вполне законно. Батраков, тогда уже не Славик, а Батрак, уперся, на вопросы важных теток из собеса не отвечал, бормотал, что ничего не знает: тетки были чужие, а мать своя. Он спросил ее, где новый ребенок. Ответила, не повезло, родила слабенького, так и не выходила, слава богу, сказала, ты есть, ласточка мой, Славик, сыночек. Он был рад, что мать вернулась, что соседки больше не будут хозяйничать в доме и жалеть.
Но вскоре оказалось, что пять лет слишком большой срок - оба отвыкли. Мать кормила куда вкусней, зато при отце была воля, а мать все допытывалась, куда, да с кем, да зачем, командовала, с кем дружить, с кем нет. Отец не ругал за рваное, вдвоем зашивали кое-как да еще смеялись. Мать же кричала, что она деньги не ворует и миллионов у нее нет, лезла драться. В отместку Батрак злобно ощетинился против первого же отчима. Мать пошла на принцип, но тут уже соседки горой встали за бедного сироту. Когда убегал в училище, была даже мстительная идея поджечь дом - слава богу, рука не поднялась. С годами и долгими отлучками все кое-как утряслось, но и по сию пору жили напряженно. И везти Марину к матери не хотелось. Однако иной возможности пока что не было…
Она пришла от Аллы Константиновны понурая. Батраков не спал, ждал.
- Переживает девушка, - сказала Марина.
- А чего говорит?
- Ничего не говорит. Плачет. - Помолчала, повздыхала и спросила негромко: - Не устал?
- Да нет… С чего?
- Пойди, успокой.
Батраков удивился:
- А как я ее успокою?
Она хмыкнула с досадой:
- Не знаешь, как баб успокаивают?
Он растерялся.
- Ну, иди, говорю. Иди! Я же ее лучше знаю.
Батраков прошел в соседнюю комнату. Алла Константиновна лежала, укрывшись с головой. Он осторожно откинул угол одеяла.
- Ну что ты? - сказал он и сел на край койки. - Подумаешь… - Погладил по щеке, щека была мокрая. - Да ладно, - уговаривал он, - брось…
Она не ответила, но подвинулась в койке.
Успокаивать Аллу Константиновну оказалось легко. Едва дотронулся до нее, задрожала. И чуть не каждую минуту ее начинала бить та же стонущая, судорожная дрожь.
Бедная баба, думал он, бедная баба…
День спустя компания распалась: Алла Константиновна поехала автобусом в Курск, а невесту Батраков повез к себе. К матери. Для уверенности так про себя и думал: невесту везу.
Дорога была не длинная, километров полтораста, но с пересадкой полдня ушло. Уже на станции, когда вышли, невеста вдруг сказала:
- Постой.
- Чего?
- Дело одно.
- Ну? - приготовился слушать Батраков, и что-то в нем трепыхнулось: как ни гладко складывалось, а все-таки ждал неприятности.
- Да ничего страшного, - улыбнувшись, успокоила она. - Просто сказать хотела… В общем, я не Марина, а Татьяна, так и зови.
- Ладно, - согласился он, - а Марина зачем?
- Партизанская кличка, - усмехнулась она.
Он спросил не сразу:
- А Татьяна - это точно?
Она привстала на цыпочки, тронула губами его щеку:
- Дурачок, сейчас-то мне зачем тебя обманывать?
- Танюшка, значит, - попробовал он новое имя на слух, - Танюшка…
Ничего звучало, красиво. Не хуже прежнего.
Мать встретила сухо, но вежливо, - и на том спасибо. Только в дверях, прежде чем впустить, переспросила, будто проверила:
- Татьяна, значит?
- Татьяна, - поторопился Батраков.
- Гостья вроде бы и сама не немая, - даже не повернулась к нему мать, и невеста повторила:
- Татьяна.
Под прямым и долгим материным взглядом она сжалась и напряглась.
Мать соблюла все приличия, провела в комнату, усадила и, даже не спросив, голодны ли с дороги, пошла накрывать на стол. Татьяна сунулась было помочь, но тут уж материн характер проявился, бросила со смыслом:
- Ни к чему, в одном доме двум хозяйкам только тесно. Батраков тронул невесту за руку, успокаивая, но она, похоже, не обиделась, еще его утешила шепотом:
- Не переживай, мать - она мать и есть. Имеет право. Накормила мать хорошо и посуду выставила гостевую. Суп
ели молча, а за картошкой мать спросила:
- Ну, и кто же вы Станиславу будете? Сослуживица или как? И опять Батраков опередил Татьяну, но тут уж твердо:
- Невеста.
Мать как бы не слишком и удивилась:
- Невеста? Что ж, дело хорошее.
Неужели примет? - не верил Батраков.
Мать держалась так, будто и в самом деле приняла. К чаю варенье выставила в двух баночках, на выбор, потом допустила мыть посуду, за телевизором усадила рядом с собой. Перед сном поинтересовалась нейтрально:
- Вам как стелить-то? Отдельно, вместе?
- Отдельно, - быстро ответила Татьяна.
- Дело хозяйское, - сказала мать, понять ее можно было и так и эдак.
Как повернется дальше, Батраков не загадывал - ожидать можно было всего. Он и был готов ко всему.
Последние годы мать жила одна. Стройная, крепкая, густоволосая, она несла одиночество надменно, как дорогую шубу. Вечерами сидела у телевизора, усмехаясь и ничему не веря. Батраков кожей чувствовал, как копится в ней сухая жесткая злость. Бывали у них с матерью и примирения, разговоры. Но она тут же начинала учить и давить, он тут же упирался, и постепенно оба поняли, что лучше держаться на дистанции - спокойней.
Вот и теперь Батракова не слишком тревожило, как рассудит мать. Жизнь его, и важно, как рассудит он. А он свое решение уже принял…
Татьяне мать постелила на застекленной верандочке. Доставая белье, спросила походя:
- А вещи невесты где же?
- Там, - показала взглядом Татьяна и покраснела.
- Узелок, что ли?
- Сумка,
- Ну, ну, - сказала мать.
Утром она подала завтрак, сама же после прибрала, а потом обратилась к Татьяне:
- Ну вот что, гостья дорогая. Невесты, на зиму глядя, в летнем не ходят. Ничего против вас не имею, как хотите, так и живите. Только я не слепая. Какую Станислав невесту выберет, это его дело. А вот мне в моем доме такая невестка не нужна.
- Подожди на улице, - велел Батраков Татьяне и пошел собирать чемодан.
- Насовсем, что ли? - усмехнулась мать.
- Зачем насовсем, - отозвался Батраков, - у меня дом есть.
- Дурак ты, - сказала мать, - думаешь, ты ей нужен? Ей зимовать негде.
Батраков молча толкнул дверь. Спорить он не собирался - мать переговорит. А вот как ему жить, это уж его дело.
Что с Татьяной надежно только до весны, это он и сам понимал. Но весна когда еще! До тепла полгода, а то и больше, целая жизнь. А там видно будет. Полгода срок большой, а люди друг к другу быстро привыкают. Сам он, когда впервые у Галии остался, тоже думал - случай, на одну ночь, выпала возможность, чего не попользоваться. А вышло… Если бы не пила она, да ладно, пусть бы пила, но при нем… Обидно, что далеко, даже на могилу так просто не сгоняешь. Да и кладбище там - слабая, гнилая мерзлота, летом вовсе болото, рыжая грязь, а кругом, как жженые спички, выгоревший низкорослый ельник. Западней, говорят, красота, корабельные сосны, а на их участке природа попалась бедная. Что же поделать, красоты, как и колбасы, на всех не хватает. Зато народ подобрался хороший, и Галию, вон, встретил…
Батраков укладывал чемодан с легким сердцем, знал, что на улице не останется. И в самом деле, друг, школьный еще однокашник, пустил без проблем, поместив в чердачной комнатке с маленьким окном и широченной железной кроватью, неудобной для сна, но сильно располагавшей к любви: в древнем матраце пружины держались лишь по краям, весь центр был продавлен, и отодвинуться друг от друга не было никакой возможности - они с Танюшкой тут же скатывались в середку, как в овраг.
В этой комнатушке под крышей Батраков и узнал наконец правду.
Разговор зашел случайно и как бы об ином. С вечера посыпался дождь и дробил, не переставая, часа четыре. Они лежали в своей колдобине, тело к телу, радуясь, что под крышей и вдвоем.
- Где-то там сейчас Алла Константиновна? - вздохнула вдруг Татьяна.
- А разве не у бабки? - удивился Батраков.
Она только усмехнулась.
- Но она же к бабке поехала! - глупо настаивал Батраков, уж очень хотелось думать, что и невезучая Алла Константиновна сейчас в тепле, под крышей, что не вышвырнута в белый свет, как надоевший щенок, а пристроена в надежное место, к родному человеку, где в забота, и присмотр.
- Поехать-то поехала…
Фраза повисла, и Батраков понял, что по совести утешить себя нечем. Слаба, глупа, дотронешься - балдеет. Какой уж там присмотр. Такая девка себе не хозяйка.
- Кстати, ты зачем тогда меня к ней послала? - словно бы вспомнил Батраков - прежде спрашивать про это было неловко.
- Подруга все-таки, - сказала Татьяна, - хоть попрощались по-человечески.
- Давно с ней дружишь?
- Со школы, как на танцы стали ходить. С Аллой Константиновной не пропадешь, незаменимый человек для компании: молчит и со всем согласна.
- Это у вас с ней первая была гастроль?
Вопрос вырвался для самого неожиданно, для Татьяны, ему показалось, тоже. Но она запнулась на секунду, не больше.
- Какой там первая… Первая у нас была лет в семнадцать. - Помолчала, вздохнула и проговорила, словно подчиняясь неизбежному: - Видишь, не надо было тебе меня сюда везти. Мать-то твоя права: добра не будет.
Ее понурая уверенность Батракову не понравилась - то мать за него решала, теперь эта взялась. Он спросил холодновато:
- Так. Ну и по какой, любопытно, причине не будет добра?
Она почувствовала его раздражение и смягчила тон:
- Ну, так мне кажется.
- А кажется-то - почему?
Татьяна подняла глаза:
- Понимаешь, я не хочу тебе врать.
- Ну и не ври.
- И чтоб мучился ты, не хочу. Я ведь баба грешная. Так что, если чего неприятно знать, лучше не спрашивай.
- Делов-то, - ответил Батраков, - а кто нынче святой? Ты много святых встречала?
- Вот ты, - сказала она и засмеялась, - да еще Алла Константиновна.
- Видишь, - поддержал он ее веселость своей, - такая страна здоровая, а святых только двое, остальные грешники. Короче, давай так: в субботу едем к тебе.
- Зачем? - встревожилась она.
- За паспортом, за трудовой.
- А паспорт на что?
- Кто же без паспорта распишет?
На этот раз Татьяна молчала долго. Потом спросила - голос был усталый:
- Тебе плохо со мной?
- Хорошо, - ответил он, удивляясь вопросу.
- А тогда чего еще надо? Что я, не твоя?
- Моя, - согласился он без особой уверенности.
- Вот и пользуйся, раз твоя. Чего еще надо?
Батраков объяснил:
- Я ж тебя люблю.
- Ну и я тебя. И слава богу. Чего на лишние хлопоты напрашиваться?
- Эти хлопоты не лишние, - твердо возразил он.
- Стасик, - сказала она с досадой, - хороший ты парень. Ты хороший, а я нет. Ну какая я тебе жена? Я плечевая. Искательница приключений. Дальний бой.
Этого он не понял:
- Какой еще дальний бой?
- Ну, говорят так. Дальнобойщица, дальний бой. Бабы, которые ездят на попутных. С шоферами дальних перевозок. Путешествуют. Вот как мы с Аллой Константиновной.
- Ну и что? - сказал Батраков. Его эта новость не слишком тронула. Может, потому, что, по сути, и новостью не была: не дурак же, догадывался о чем-то близком, не так уж и трудно было догадаться.
- Как - что? - слегка растерялась Татьяна.
- Так. Ну, ездила и ездила. То была одна жизнь, а теперь другая.
- А люди узнают, мать твоя узнает? - пыталась держаться за свое Татьяна, и это было совсем уж беспомощно. Кто станет узнавать, какие люди, кому они с Танюшкой нужны? Ее растерянность вызывала жалость и нежность, в эту минуту Батраков чувствовал себя с ней сильным, умным и ответственным, на все сто мужиком. И он не стал спорить, доказывать, он просто ладонью остановил фразу на ее губах и всем, чем мог, потянулся к послушному, отзывчивому, любимому телу…
Потом сказал, как о решенном:
- Значит, в субботу едем.
- Нельзя, - грустно улыбнулась она.
- Почему?
- Все равно нас с тобой не распишут.
- Как так не распишут? - возмутился он.
- Замужем я. - Помедлила и выговорила самое трудное: - И дочь есть. Шесть лет. Небось уже в нулевку ходит.
Тут уж растерялся Батраков:
- Постой… Но если семья, как же ты уехала?
- Уехала, - вздохнула она.
- А муж чего?
- Откуда же я знаю, чего? Я ж его с тех пор не видела. Уехала, и с концами… Нельзя мне туда, понимаешь?
Он ничего не понимал.
- Дочка, значит, - тупо сказал Батраков. - А зовут как?
- Аленка.
- Дочке нужна мать, - изрек он невпопад и сам почувствовал, как по-дурацки прозвучала эта сто раз слышанная, правильная, будто таблица умножения, фраза.
- Да знаю, что нужна, - скривилась она, - но что делать-то?
- Да, история, - встал в тупик Батраков. Потом вдруг вспомнил: - Стой, раз дочка в нулевке… Сколько же ты замужем?
Она чуть задумалась:
- Ну вот считай… Замуж вышла в девятнадцать, сейчас двадцать шесть… Выходит, семь лет.
- А раз замужем, как же ездила?
- Так и ездила.
Этот ответ ничего не прояснил. Батраков не без труда повернулся к ней - в матрацной яме их глаза оказались почти что рядом.
- А почему?
- Нравилось, - спокойно сказала она.
Батраков не чувствовал ни ревности, ни боли, ни брезгливости, одно только желание понять. Рядом, грудь к груди, лежала женщина, любимая и своя, с ней все было ясно, но существовала еще и другая, чужая, с путаной нелепой судьбой, и ту, другую, надо было понять, чтобы своими прошлыми дуростями она не цепляла их с Танюшкой дальнейшую жизнь.
- А первый раз чего уехала? - все допытывался он.
Татьяна потянулась, погладила ладошкой его по груди и сказала мечтательно:
- Первый раз было здорово… Я ведь девушка была впечатлительная, все мысли про любовь, первый мальчик в пятнадцать лет.
- По-настоящему?
- Не понарошке же, - усмехнулась она. - Хороший был мальчик. Студент. Их на картошку пригнали, три недели жили у нас. Он и сам-то ребенок был, восемнадцать лет, а мне таким взрослым казался…
- Нравился?
- Отпад! Во-первых, перед подругами: у них вани деревенские, у меня студент. Потом язык у него был - часа по три молол без передыху! Ну, а я варежку разину - чего со мной хочешь, то я делай.
- Видела его после?
- Не. Три письма написала - ни звука. Потащилась к нему в город, а там, оказывается, и улицы такой нет.
- А ездить с чего начала?
- Мир хотелось повидать. Как раз школу кончила, стала с матерью на ферму ходить. Ну, думаю, еще время пройдет, замуж выйду, так не увижу, где чего творится. А тут случай подвернулся: рефрижераторщик один сманил. Поехали, говорит, прокатимся. А назад, говорю, как? А назад, говорит, попуткой. Так вот и загуляла в первый раз.
- А вдвоем как же ездили? - спросил Батраков. - Алла Константиновна в кузове, что ли?
Татьяна засмеялась:
- Ну что ты! Алла Константиновна - девушка нежная… Грузовики же обычно колоннами ходят. А у МАЗа кабина большая, втроем не тесно. Иногда в легковушки подсаживались.
- А ночью как, если втроем?
- Когда как. Тут уж хозяин барин, кого выберет. Но это не всегда. Иногда за так везут, для компании, одному-то в дороге скучно.
- А кормились как?
Батракова интересовало не это, другое - брала она деньги или нет?
Татьяна отмахнулась:
- Да ну… С голоду у нас еще никто не умер. Ты вон на вокзале накормил, так? А с шоферами тем более. Они же в дороге что-то едят. Ну и как же ты думаешь: сам в рот, а тебе не даст? Едем же вместе, разговариваем, уже люди свои.
- Ну, а если, допустим, очень уж противно?
Она сразу поняла, о чем речь:
- Мы же смотрим, к кому подсесть. А если уж так вышло, Аллу Константиновну попросишь, она девушка отзывчивая, выручит.
- Денег никогда не предлагали? - все же не выдержал Батраков, почему-то именно это волновало его больше всего.
Татьяна мотнула головой:
- Не. Это проститутки за деньги стараются, а дальнобойщицы - так, за романтику. - Помолчала и добавила: - Не мучайся, родной. Ничего плохого не было, кроме того, что было. Самое плохое, что сейчас мне домой дороги нет.
- Раньше-то возвращалась.
- Раньше как-то сходило.
- Врала?
- А ты думал? Ну, не правду же говорить. Мужу-то! Он-то не виноват, чего ж ему жизнь укорачивать. Сейчас вот занесло, сама не знаю… Думала, недельку проветримся, а видишь…
- Как замуж вышла, это ты, пожалуй, зря, - мягко, но все же осудил Батраков.
Она опять вздохнула:
- Натура у меня такая. Со школы хотела поездить. Спортсменки, вон, ездят, стюардессы всякие даже в Париж летают.
- Ну и пошла бы на стюардессу.
- С моими-то отметками?.. Ладно, бог с ним. Хоть будет, что на старости вспомнить. Ты вот в Махачкале был?
- Нет.
- А я была. И в Киеве была, целые две недели. У художника одного застряла. Сперва рисовал меня, потом так. Старый уже был, а шебутной. Знаешь, как меня звал? Гелла. Мы с ним такую хохму устроили! Гостей назвал, мне велел чай разносить. На подносе. Фартук повязал красивый, вышитый, с нагрудником. А под фартуком - ничего - голая. Поднос поставила, задом повернулась - ну, хохма! Ржачка у них была на полчаса.
Рассказывая, она увлеклась, заулыбалась.
Главное, денег не брала, думал Батраков, слава богу, баба порядочная. Конечно, окажись по-другому, тоже не смертный грех, человек не всегда себе хозяин. Но лучше, что не брала. Вон ведь как ее жизнь помотала, а порядочность сохранила…
- С дочкой надо решать, - сказал Батраков, - все равно когда-нибудь придется. Ведь не бросишь ты ее на веки вечные?
- Нет, конечно, - неуверенно и не сразу согласилась она. И попросила совсем уж жалко: - Давай чуть погодя, а?
Батраков подумал и решил:
- Ладно, еще неделю отдохни. А там поедем. Как раз и отгулы прихвачу.
Наутро, когда он спешил на работу, Татьяна пошла с ним и сама устроилась при складе, временно. Взяли без документов, на честное слово.
В тот же вечер после работы Батраков встретил мать. Увидел ее издали, и она увидела: остановилась посреди разбитого тротуарчика, рука в бок кренделем - ждала. Батраков подошел, тоже остановился. Бегать от матери он не собирался - честь велика.
- Ну, - спросила мать. - долго будешь сплетниц радовать?
На это он отвечать не стал.
- Так и будешь по чужим чердакам Христа ради?
- Зачем? Домой вернусь.