Прогулка со Смертью
-Морально тяжело, наверное?
-Конечно. Но со временем, ко всему привыкаешь. Как опытный хирург. Хотя есть отдельные случаи, к такому привыкнуть невозможно. И, я бы сказала, таких немало.
Мы прогуливались по тихой алее, засаженной кустами роз. Весна. На небе – ни облачка. Вот только птиц совсем не слышно. Дорожка, выложенная древним, покрытым мхом булыжником, приглушает звук наших размеренных шагов. Смерть взяла меня под руку, и почти прошептала: – Дети, особенно дети. Этого я никогда не смогу понять.
-Ты винишь Его?
-Нет, нет. Он дал вам все, чтобы жить, и быть счастливыми. Но где-то вы Его неправильно поняли. От этого все и происходит…все это…
Некоторое время мы идем молча, думая каждый о своем. Я почти физически ощущаю ее мудрость, ее спокойствие. Мудрость и спокойствие вечности. Смерть убирает белоснежный локон со лба, ее глаза, серые, с чуть зеленоватым оттенком,смотрят туда, куда мне не заглянуть. Смерть вспоминает, ей есть что вспомнить. Невольно улыбаюсь. Она замечает это, улыбается в ответ: – Чего это ты?
-Ты ведешь себя как настоящая женщина. Когда смеешься, у тебя ямочки на щеках. И рука совсем теплая.
-Я и есть женщина! А ты чего хотел? Скелет с косой в ужасном, черном балахоне, тебя больше устраивает?
-Нет, так лучше, честное слово. Ты очень красивая.
-Ты что, флиртуешь со мной? Да шучу я, не бойся, – она подмигивает, а я призываю на помощь все свое мужество, чтобы сохранить на лице непринужденную улыбку.
-Я не боюсь. Но, мне кажется, пока рано. Или нет?
-Рано, конечно. Не волнуйся, тебе еще многое предстоит сделать.
-Что, все-таки, самое трудное? – стараюсь вернуть разговор в прежнее русло.
-Ну, кроме того, о чем я уже говорила…это ваше понимание. Когда приходишь, и человек тебя уже видит…и все понимает. Очень тяжело. Эти глаза…
-У всех?
-Нет, конечно. Некоторые улыбаются, они рады мне. Это избавление. Ведь боль действительно бывает невыносимой.
-Твой мир, это последняя остановка?
-Ты видишь здесь кого-нибудь, кроме нас? – она пожимает плечами, – тут живут только цветы, и я. Остальные идут дальше. Только, пожалуйста, не спрашивай: "куда?" Я далеко не все знаю, это во-первых, а во-вторых, не могу ничего рассказывать. Только о себе, любимой. Я проводник, избранный Им, и все, – она грустно улыбнулась, – порой очень капризный проводник.
-Тогда расскажи, как ты понимаешь, что кому – то…
-Пора? Не смогу. У тебя же этого нет. Хотя…ты же понимаешь, что любишь какого-нибудь человека?
-Да.
-Вот и я, так же, наверное, чувствую, что кто-то пойдет домой…
-Много работы?
-В последнее время, очень. Вроде и глобальных катастроф нет, войн…не понимаю.
-А…кто ты? Ну…
-Я поняла. Наверное, часть Его. Хотя не уверена. Для вас, юноша, – она присела в шутливом реверансе, – я просто Смерть.
-Очень приятно.
-В данных обстоятельствах, верю!
-А тебе запомнился кто-нибудь? Из великих?
-Знаешь, если человек ярко жил, это не значит, что он ярко умрет. По-разному. Даже самые мужественные люди…умирают не всегда мужественно.
-Ну, расскажи…
-Ох, не люблю я этого…вот пристал! – она легонько ущипнула меня за руку, – Кто тебя интересует? Классические герои? Наполеон боялся забвения, но он болел, ждал меня. Цезарь был в такой ярости, что даже ничего не заметил…
-Гитлер?
-Сам не догадываешься? Был в ужасе, – она помолчала, и добавила тихо, – кто сам, те вообще больше всего бояться. Боялись жизни, и меня, когда видят, тоже…
-Ты не устала? От всего этого?
-"Устала" – слишком земное слово. А я все-таки не человек.
Она неожиданно останавливается, поворачивается ко мне, смотрит в глаза.
-Мне надо идти. Работа, – Смерть пытается улыбнуться, – не хочу ее потерять!
-Я понял. Мне подождать?
-Нет, тебе нельзя здесь оставаться. К тому же, это надолго, я смотрю…
Мне кажется, или в серо-зеленых глазах блеснули слезы?
-Так что ты сейчас уйдешь, – она жмет мне руку, все еще невесело улыбаясь,– продолжим в следующий раз, хорошо?
-Хорошо.
-Ну, тогда пока.
Утром, по дороге на работу, я вспомнил ее слезы и подумал, что все-таки Смерть обманывает себя. Она очень устала.
Ночь в пустыне
В кабине душно, тесно, и вообще, меня укачивает. Я не люблю летать, не люблю самолеты, боюсь высоты.
-Вам плохо? – спрашивает, перекрывая шум мотора, летчик.
-Да нет, все нормально, – выдавливаю я кривую улыбку.
Он ободряюще похлопывает меня по плечу.
За бортом – ночь. Под крылом – море. Самолет летит в Африку.
Внезапно двигатель глохнет, наступает тишина.
-Что за … – летчик вглядывается в мерцающие огни приборов, поворачивается ко мне,– Топливо кончилось, не пойму почему. Видимо, в баке пробоина. Приготовьтесь, мы падаем.
-В море?
-Нет. Мы почти прилетели. Будем садиться в пустыне.
В этот момент я должен был испугаться, но не успел. Удар, скрежет металла, полет. Удар.
Очнулся я на песке. Надо мной были звезды, непривычно большие и яркие. Почему-то мне было хорошо. Может, я умер? Тогда это очень приятно. Спокойно, легко…
-Вам не надоело валяться? – идиллию прервал летчик, он наклонился ко мне и широко улыбнулся.
-Вижу, что вы живы. Ничего не сломали?
-Да вроде нет, – ответил я, поднимаясь и отряхиваясь.
-Повезло. А вот ему – нет, – кивнул он в сторону.
Действительно, самолету не повезло. Груда металла и дерева.
Мы сидим у костра, едим поджаренное на огне мясо, пьем коньяк из фляжки. Коньяк очень хороший, кстати. Я завернулся в одеяло, ужасно холодно, здесь, в Сахаре. Мы разговариваем. Говорим о доме, каждый о своем, о семьях, о жизни. Иногда замолкаем, на минуту или две, и снова потоком льются слова, невысказанные, спрятанные, которыми можно делиться только вот так, в пустыне. У костра, сложенного из обломков самолета.
-По существу я – философ, – говорит летчик. Просто в моей философии нет ничего сложного. Не обязательно подниматься в самую высь и опускаться на самое дно терминов и истин, достаточно просто внимательно посмотреть на человека, на любого человека, и начнешь понимать его, любить, жалеть. Хотя понимать – это главное. Многие говорят, что я никакой не философ. Возможно, они правы, эти многие…
-Я знаю вас давно, и тоже не считаю философом. Вы – летчик. Причем ваш полет не ограничен кабиной самолета. Хотя многое вы видите именно оттуда. А еще вы – аристократ, что меня всегда немного смешило.
-Ну да, меня тоже, иногда. Забавно, правда: я выхожу, из так называемых, избранных кругов, хотя сам всю жизнь болел за идеи равенства, свободы…
-"Испытывать стыд, когда видишь нищету"…
-Вот-вот.
-Мне нравиться ваша философия. Если это философия, конечно.
Он улыбается, но вдруг становиться серьезным, резко меняет тему:
-Очень жаль, что до сих пор идут войны.
-Но глобальных конфликтов…
-Это не имеет значения, наверное. Какая разница, погибнут тысячи людей в одной мировой войне, или во множестве мелких стычек?
-Пока нам есть что делить…
-Вот тут вы правы. Главное, успеть понять, что делить нечего.
-Мне очень жаль, что вы умерли, – глупые, ненужные слова сами срываются с языка.
-Не надо. Помните "Маленького принца"? Я ведь так и не нашел его тела. И моего тела тоже не нашли. Я не умер, просто вернулся домой, к своей розе. У каждого должна быть своя роза, вы не находите?
-Вам хорошо, там, дома? – спрашиваю я.
Он улыбается, но ответить не успевает. Я просыпаюсь.
Последний убийца
-Внимание! – надрывался диктор, – Срочное сообщение! Сегодня, в этот солнечный день, который, безусловно, войдет в историю, произошло событие, которого мы ждали долгие семь лет. Последний убийца пойман! Сограждане Свободного мира! Нашей доблестной полицией задержан последний человек, совершивший это страшное преступление! Интервью с поймавшим преступника комиссаром Фридманом, сразу после короткой молитвы!
Люди, побросав свои дела, ринулись к телевизорам. Такое событие заслуживало внимания. Тем более, хотелось получить информацию из первых рук. Это была действительно сенсация! Человека, совершившего семь лет назад последнее в истории убийство, искал весь мир. Искал безуспешно. Никто точно не знал, кто он, искали по приметам, со слов свидетелей, видевших убийцу только в ночью и то мельком. На обществе, где преступность была уничтожена как вид, это нераскрытое преступление лежало пятном позора.
– Итак, мы продолжаем! Скажите, комиссар, – обратился репортер к суровому седому человеку, чей подбородок напоминал ковш небольшого экскаватора, – Почему преступнику удавалось так долго скрываться от правосудия?
-Отсутствие четких примет, Ларри. А так же изворотливость и хитрость убийцы, присущая всем глубоко порочным людям.
-Как же вам удалось найти его, этого монстра?
-Терпение, профессионализм и немного удачи.
-Скажите, комиссар Фридман, ему удалось избежать обязательной "инъекции доброты", или он каким-то образом оказался устойчив к ней?
-Вряд ли это возможно. Скорее всего, он обманул врача сектора, где проживал. Ведь известно, что после инъекции самый отъявленный негодяй бежал каяться к полицейскому священнику! Хочу также сказать, что следствие еще не закончено, и возможно, мы узнаем еще много шокирующих фактов.
-Большое вам спасибо, комиссар! Надеюсь, ваше расследование не затянется!
-Ни в коем случае, Ларри!
-А теперь, дорогие телезрители, еще одна новость! Завтра, в полдень по общему времени, наш телеканал "В добрый путь" возьмет интервью у последнего убийцы! Не пропустите!
На следующий день, в назначенное время, весь мир замер у экранов телевизоров.
-Внимание, голос ведущего заставил биться чаще сердца миллионов, – Это канал "В добрый путь", репортаж из комнаты раскаяния ведет Ларри Лайтхэд! Сейчас вы увидите и услышите последнего убийцу!
Камера перешла с торжественно – восторженного лица репортера на середину комнаты, стены которой были разрисованы цветами и изображениями крылатых существ, отдаленно напоминающих ангелов. Там стоял стол и стул, по бокам от стула стояли два полицейских, а на стуле сидел молодой мужчина, лет тридцати, с серьезным, упрямым лицом. Репортер подошел к столу, и сунул микрофон арестованному под нос.
-Как вас зовут, убийца?
-В первую очередь, я настаиваю на том, чтобы меня так не называли. По крайней мере, до суда.
-Как угодно, – Лайтхэд криво улыбнулся, – Так как ваше имя?
-Меня зовут Пол. Пол Эвил.
-Вы можете рассказать, Эвил, как вы могли совершить такое страшное злодеяние, как убийство, в нашем совершенном обществе? Или вы отрицаете свою вину?
-Нет, не отрицаю. Это вышло случайно. Семь лет назад нас еще не стерилизовали полностью, и возвращаясь домой поздно ночью, я столкнулся с нетрезвым человеком. Подрался с ним. Я сильно толкнул его, он упал и ударился головой.
-Он был нетрезв? Но уже семь лет назад существовал закон об алкоголе.
-Тем не менее, это так.
-Ваша история звучит странно, к тому же все это совершенно вас не оправдывает.
-Согласен, я виноват. Но я уже сказал, что это был несчастный случай.
-Эвил, а где вы скрывались?
-Я нигде не скрывался. Я испугался, убежал. Но я поехал домой, и все это время жил там и ходил на прежнюю работу.
-Почему же полиция не могла так долго вас найти?
-Спросите у них.
-Еще вопрос. Пять лет назад был принят закон об обязательной "инъекции доброты" все гражданам. Эта инъекция – гарантия нашего счастья. Как известно, человек после нее никогда не сможет совершить преступление. Мало того, он стремиться раскаяться в прошлых грехах. Как вы избежали этого, Эвил?
-Я подменил шприц у врача. Вот и все.
-И добавили к своему страшному преступлению еще одно! Вы просто чудовище, Пол Эвил!
-Я боялся. Вы бы тоже боялись на моем месте. Я не убийца и не злодей, каким вы меня выставляете! Это был нелепый, несчастный случай!
-Позвольте суду решить, кто вы. Лайтхэд повернулся лицом к оператору. – Дорогие граждане! Пример этого человека говорит о том, что от правосудия не уйдешь! И Боже, какое счастье, что этот человек последний!
Через два дня народные представители вынесли приговор – виновен. Наказание – смертная казнь. Общее мнение выразил Ларри Лайтхэд – "Туда ему и дорога!" – сказал он после окончания репортажа из зала суда.
Казнь решили сделать публичной – событие того заслуживало. На стадионе в центре столицы собралось несколько тысяч человек, миллионы смотрели шоу в прямом эфире по телевидению. На месте футбольного поля соорудили громадный помост, с местами для судей, палача и приговоренного.
Когда Пола Эвила посадили на стул, стоявший в центре, вздох нетерпеливого ожидания волной прокатился по толпе. Послышались крики – "Убейте его! Раздавите гадину!"
Лайтхэд метался между судей и почетных гостей с удивительной скоростью. Председатель поднялся со своего места, поднял руку, восстанавливая тишину, и сказал то, что уже и так все знали – Эвила сейчас казнят. Выстрелом в затылок. Высокая честь убить последнего убийцу досталась комиссару Фридману. Когда у осужденного спросили, хочет ли он что-нибудь сказать, тот, бледный, с опухшими и красными глазами, лишь процедил что-то сквозь зубы.
Палач подошел к Эвилу, приставил пистолет к затылку. Все замерли. Фридман взвел курок, подождал несколько секунд…и опустил руку. Над Свободным миром повисло молчание, было ощущение, что все вдохнули, но вот выдохнуть никак не могут.
-Что происходит с Фридманом? – спросил ошарашенный председатель суда у соседа, полицейского священника.
-Чертова "инъекция доброты", – ответил тот. – И как это мы забыли о ней?
Творческий акт
-Нет, – смеялась муза, – нет, нет и нет!
-Да ладно, – уговаривал поэт, – что тебе стоит! Ты же не в первый раз?
-О, какие непристойные вопросы! Теперь тем более – нет!
-Ну, не обижайся, – заныл поэт, – я же знаю, у тебя были поэты…
-И что? – нахмурилась муза, – я свободная, взрослая женщина. Да, мне нравятся творческие люди, поэты в частности. Имею право.
-Тем более, – обрадовался он, – одним больше, одним меньше…
-Ну, не скажи! Дело не в количестве. Я ведь тоже должна получить удовольствие. От процесса.
-Получишь – гарантирую! – выдохнул поэт.
Муза с сомнением посмотрела на него.
-Что-то не верится. Не выглядишь ты по-настоящему талантливым. А у меня и так в последнее время сплошные разочарования. Ты и ухаживать-то толком не умеешь. Пиво, бутерброды…Какое может быть вдохновение, после пива?
-О, ты меня не знаешь, – задрал римский нос поэт, – я такой поэт! Ты будешь поражена…
-Слышали мы это, – отмахнулась муза, – и неоднократно. Хотя…ладно, давай! На безрыбье…как твоя фамилия-то?
-Сидоров! – выпалил поэт.
-Вот-вот, и Сидоров – Шекспир. Ну что, поехали?
***
-Это все?
-А что? По-моему, было совсем не плохо.
-Неплохо? Ты издевался надо мной два часа, и сложил одну жалкую рифму: розы – слезы. Это, по-твоему, неплохо?
-Раньше и такого не было, – обиделся поэт, – и вообще, тут многое и от музы зависит, знаешь ли…
-Ага, вали все на меня. Муза виновата. Я старалась, как могла! Это талант у тебя, скажем прямо, вялый.
-Может, еще раз попробуем? – загорелся поэт, – точно получиться! Я чувствую прилив вдохновения!
-Нет, – устало вздохнула муза, не попробуем. Не дано, так не дано.
Беглец
Стефан оглянулся, и прибавил шаг. Обычная улица, обычные прохожие. Его никто не преследовал, но он почти побежал. Впрочем, Стефан привык к этому. Бежал он все последние пятнадцать лет.
Город, где беглец остановился, чтобы передохнуть, находился на маленькой планетке звездной системы Лейлы, и был похож на все остальные периферийные столицы Конфедерации. И здесь, как и везде, Стефан не нашел покоя. Навстречу, поглядывая по сторонам, шел полицейский. Стефан поднял воротник пальто, надвинул шляпу на самые глаза. Страх, ужасный, непреодолимый страх сковал его сердце, проник холодной, липкой змеей в каждую клеточку тела. Полицейский равнодушно взглянул на сжавшегося в комок человека, и прошел мимо. Стефан привалился к фонарному столбу, вытирая платком пот со лба.
В маленькой, неприметной гостинице, он заперся в одноместном номере, задвинул шторы, принял душ, лег в постель, хотя еще не стемнело, и попытался уснуть. Он уже пятнадцать лет пытался лечь пораньше, и уснуть. Но страх был сильнее, он шептал невнятные угрозы, заставлял прислушиваться к музыке, голосам, шагам, шорохам и прочим звукам, наполняющим отели. Этот кошмар будет длиться долго, часов до двух ночи. А на его место придет, круша стены и мозг Стефана, ужас. Трясясь и шатаясь, он упадет на колени перед окном, и прочтет короткую молитву. Снова ляжет в холодную и мокрую от пота постель, и заплачет. Заснет беглец только под утро, но и сон не принесет ему покоя. Ему будут сниться земные полицейские, ведущие его на казнь, легендарные тюрьмы Венеры, врачи, кромсающие мозг преступников. И бар, проклятый бар, где он, когда-то давно, в другой, настоящей жизни, убил человека. Почти пятнадцать лет назад.
Рассвет он встретил чашкой черного кофе и обычным удивлением, что сохранил рассудок. Утром Стефан был уже в космопорту. Рейс на Сатурн. Очередной визит на далекую планету. В его кармане был фальшивый паспорт, а в сердце – привычные страх и надежда. Надежда на то, что в многомиллионных городах Сатурна он сможет затеряться настолько, что вновь обретет покой, забудется, начнет новую жизнь. Напрасные мечты. Смешавшись с оживленной толпой пассажиров и провожающих, он с возрастающей тревогой двигался к посадочному терминалу, с дежурившими там таможенниками и полицейскими.
В удобном кресле лайнера Стефан подумал, что, будь он профессиональным преступником, о его везучести в определенных кругах сложили бы легенды. Пятнадцать лет он, убийца, дурачит все полицию Конфедерации. Конечно, у него были кое-какие сбережения, на которые он смог обзавестись фальшивыми документами, и скромно существовать все эти годы, практически каждые сутки меняя город, страну, планету. Но все же он счастливчик. Его даже останавливали несколько раз на улицах, но, проверив паспорт, отпускали. Видимо, помогала нехитрая маскировка и прошедшие годы, изменившие его. Ведь наверняка в каждом полицейском участке есть фотопортреты опасных преступников.